амигал, не улыбнулся, не попятился.
     - Я ничего не знаю, - произнес Барли.
     - Ну, а если нам хотелось бы, чтобы вы кое-что выяснили?
     - Выясняйте сами.
     - Не можем. Только с вашей помощью. Поэтому мы и здесь.
     Отойдя к книжным шкафам, Барли наклонил голову набок и, прихлебывая воду, стал вглядываться поверх своих круглых очков в названия книг.
     - То вы торговые представители, то вдруг шпионы, - сказал он.
     - Почему бы вам не переговорить с послом?
     - Он дурак. Я учился с ним в Кембридже. - Он взял книгу в тяжелом переплете и взглянул на фронтиспис. - Дерьмо, - произнес он презрительно. - Библиотека покупалась на вес. Чей это дом?
     - Посол удостоверит мою личность. Если вы спросите его, сможет ли он сыграть в четверг партию в гольф, он ответит, что не раньше пяти вечера.
     - Я в гольф не играю, - ответил Барли, снимая с полки еще один том. - Собственно, я ни во что не играю. Я отказался от всех игр.
     - За исключением шахмат, - заметил Нед, протягивая ему раскрытый телефонный справочник. Пожав плечами, Барли набрал номер. Услышав голос посла, он улыбнулся насмешливо, хоть и чуть озадаченно. - Пузан? Это Барли Блейр. Может, сыграем в четверг партию в гольф? Ради твоей печени.
     Кислый голос ответил, что до пяти часов он занят.
     - Пять не годится, - возразил Барли. - Ведь тогда играть придется в темноте... Идиот, повесил трубку, - пожаловался он, встряхнув умолкнувшей трубкой. И тут увидел на рычаге руку Неда.
     - Боюсь, это вовсе не шутки, - сказал Нед. - А наоборот, крайне серьезно.
     Вновь погрузившись в свои мысли, Барли медленно положил трубку.
     - Разделительная полоса между крайне серьезным и крайне смешным чрезвычайно узка, - заметил он.
     - Что ж, давайте перейдем ее, - сказал Нед.
     Голоса за дверью смолкли. Барли повернул ручку и вошел. Нед последовал за ним. Брок остался в прихожей на страже. Мы слушали весь их разговор по ретранслятору.

***

     Если Барли было любопытно, что ожидает его за этой дверью, то нам - тем более. Странная игра - выворачивать наизнанку жизнь неизвестного человека без его ведома. Вошел он медленно. Сделал несколько шагов, широко размахивая руками, и остановился, а Нед, еще не подойдя к столу, успел представить всех присутствующих.
     - Это Клайв, это Уолтер и вон там Боб. Это Гарри. Знакомьтесь, это Барли.
     Барли чуть кивал, слыша очередное имя. Казалось, он предпочитает верить своим глазам, а не тому, что ему говорят.
     Его заинтересовала вычурная мебель и рощица пошлых комнатных растений. Особенно апельсиновое деревце. Он потрогал плод, погладил лист, а потом изящно понюхал большой и указательный пальцы, словно проверяя, не искусственное ли оно. В нем чувствовался пассивный гнев, причина которого была пока еще не ясна. Гнев, мне кажется, был вызван тем, что его разбудили. Выделили из всех и назвали по имени - Ханна говорила, что именно этого я боялся больше всего на свете.
     И еще я, помнится, подумал, что он элегантен. Разумеется, эту мысль внушил не его убогий костюм. Но жесты, поблекшее благородство. Его врожденная вежливость, пусть даже он с ней и боролся.
     - А что, фамилии у вас называть не принято? - спросил Барли, закончив осматривать комнату.
     - Боюсь, что нет, - сказал Клайв.
     - Дело в том, что на той неделе к моей дочери Антее заходил некий мистер Ригби. Сказал, что он налоговый инспектор. Наврал что-то о неправильно начисленном налоге. Один из ваших шутов?
     - Судя по вашим словам, не исключено, - сказал Клайв с высокомерием человека, который не снисходит до лжи.
     Барли посмотрел на Клайва, на его английское лицо - одно из тех, которые словно были забальзамированы еще в золотом детстве, на его жесткие умные глаза, скрывающие пустоту, на пепел под его кожей. Он повернулся к Уолтеру, такому круглому, маленькому и посмеивающемуся, - Фальстаф, которого выманили из уютных задних комнат трактира. С Уолтера он перевел взгляд на Боба, сразу оценив патрицианский склад и более пожилой возраст, снисходительную непринужденность, коричневый, а не серый или синий костюм. Боб сидел, откинувшись и вытянув ноги, а руку по-хозяйски положил на спинку стула. Из нагрудного кармана высовывались узкие очки в золотой оправе. Подметки его потрескавшихся ботинок цвета красного дерева напоминали утюги.
     - Я, Барли, в этом семействе человек со стороны, - благодушно произнес Боб со своей сочной бостонской оттяжкой. - Кроме того, я здесь, пожалуй, старше всех и под чужим флагом прятаться не хочу. Мне пятьдесят восемь лет, и, помилуй меня бог, я сотрудник Центрального разведывательного управления, которое, как вы, наверное, знаете, базируется в Лэнгли, в штате Виргиния. Фамилия у меня есть, но называть я ее не стану, чтобы напрасно вас не оскорблять, потому что настоящей она, естественно, быть не может. - Неторопливым приветственным жестом он поднял руку в коричневых пятнах. - Счастлив познакомиться с вами, Барли. Давайте поразвлечемся. Давайте сделаем доброе дело.
     Барли повернулся к Неду.
     - Очень мило, - сказал он, впрочем, без видимой враждебности. - Ну, и куда же мы отправимся? В Никарагуа? Чили? Сальвадор? Иран? Если вам надо ухлопать лидера какой-нибудь из стран третьего мира, я к вашим услугам.
     - Не надо громких слов, - протянул Клайв, хотя уж в чем-чем, а в этом обвинить Барли было нельзя. - Мы ничем не лучше компании Боба и занимаемся тем же самым. Кроме того, у нас есть закон о неразглашении государственной тайны, которого нет у них, и мы надеемся, что вы дадите соответствующую подписку.
     Тут Клайв кивнул в мою сторону, так что Барли, хоть и поздно, вынужден был заметить меня. В таких случаях я всегда стараюсь сесть чуть в стороне, что я в тот вечер и сделал. Это, как мне кажется, остатки фантазии на тему, что я все-таки блюститель закона. Барли посмотрел на меня, и бесхитростная прямота его взгляда на миг меня смутила. Это как-то не вязалось с его портретом, созданным нами весьма приблизительно. А Барли, еще раз окинув меня взглядом, - не знаю, что уж он увидел, - принялся еще внимательнее рассматривать комнату.
     Отделана она была шикарно, и, возможно, Барли решил, что дом принадлежит Клайву. Несомненно, она отвечала вкусу Клайва, поскольку Клайв был мещанином, то есть был не в силах представить себе, что у кого-то вкус может быть лучше. Резные троны, диваны с веселенькой обивкой, а на стенах - электрические свечи. За столом, вокруг которого расположилась команда, свободно разместились бы все участники переговоров о перемирии 1918 года. Он стоял на возвышении в алькове, уставленном по стенам фикусами в горшках, напоминавших кувшины с сокровищами Али-Бабы.
     - Почему вы не поехали в Москву? - спросил Клайв, не дождавшись, пока Барли наконец освоится с обстановкой. - Вас там ждали. Вы сняли стенд, забронировали билет на самолет и номер в гостинице, но не появились там и ничего не оплатили. А вместо этого уехали с женщиной в Лиссабон. Почему?
     - Вы что, предпочли бы, чтобы я приехал сюда с мужчиной? - осведомился Барли. - И какое дело вам или ЦРУ, приехал ли я сюда с женщиной или с бутылкой русской водки?
     Он отодвинул стул и сел, демонстрируя скорее протест, чем повиновение.
     Клайв кивнул мне, и я исполнил свой обычный номер: встал, обошел этот нелепый стол и положил перед Барли подписку о неразглашении государственной тайны, вынул из кармана жилета внушительную ручку и с похоронной торжественностью протянул ему. Но его глаза были устремлены на какую-то точку вне этой комнаты, что, как я наблюдал и в последующие месяцы, вообще было ему свойственно, - привычка смотреть в собственный сокровенный и тревожный мир, не замечая никого вокруг. А еще вспышки шумной разговорчивости, отгонявшей призраки, которых никто, кроме него, не видел, и беспричинное щелканье пальцами, словно бы означавшее "ну, вот и договорились", хотя, насколько всем было известно, ему ничего не предлагали.
     - Вы подпишете? - спросил Клайв.
     - А что вы сделаете, если не подпишу? - спросил Барли.
     - Ничего. Потому что сейчас, официально и в присутствии свидетелей, я заявляю вам, что этот разговор, как и сама наша встреча тут, являются секретными. Гарри - юрист.
     - Боюсь, это так, - сказал я.
     Барли отшвырнул неподписанный документ через стол.
     - А я заявляю вам, что раструблю об этом со всех крыш, если приспичит, - произнес он не менее спокойно.
     Я вернулся на свое место, забрав с собой и свою внушительную ручку.
     - В Лондоне вы тоже оставили все в полном беспорядке, - заметил Клайв, возвращая документ в папку. - Кругом долги. Никто не знает, где вы. Толпы рыдающих любовниц. Вы пытаетесь покончить с собой или что?
     - Я унаследовал романтическое ристалище, - сказал Барли.
     - Что это, собственно, означает? - спросил Клайв, не смущаясь своего невежества. - Модное обозначение порнографии?
     - Мой дед нажил себе состояние на романах для горничных. В те времена у людей были горничные. Мой отец переименовал их в "романы для масс" и продолжил традицию.
     Только у Боба возникло желание его утешить.
     - Черт побери, Барли, - воскликнул он, - что плохого в романтической литературе? Лучше, чем разное дерьмо, которое издают. Моя жена читает такие романы пачками. И никакого вреда они ей не причинили.
     - Если вам не нравятся книги, которые вы выпускаете, то почему бы вам не издавать что-нибудь другое? - спросил Клайв, который никогда не читал ничего, кроме служебных документов и правой прессы.
     - У меня есть правление, - устало ответил Барли, словно назойливому ребенку. - У меня есть директора. У меня есть семейные акционеры. У меня есть тетки. Им нравится проверенная надежная продукция. "Сделай сам". Любовные истории. Популярные логии. "Птицы Британской империи" или (взгляд на Боба) - "Внутри ЦРУ".
     - Почему вы не поехали на московскую аудиоярмарку? - повторил Клайв.
     - Тетки восстали.
     - Не объясните ли подробнее?
     - Я решил протащить в фирму аудиокассеты. Семья узнала и решила, что не допустит этого. Вот и вся история.
     - И вы сбежали, - сказал Клайв. - Вы всегда так поступаете, если кто-то идет вам наперекор? Лучше объясните нам, о чем это письмо, - предложил он и, не глядя на Барли, передвинул конверт через стол к Неду.
     Но не оригинал. Оригинал находился в Лэнгли и подвергался всем возможным лабораторным проверкам, начиная от отпечатков пальцев и кончая вирусом "болезни легионеров". Факсимильная копия, сделанная по подробным указаниям Неда, вплоть до запечатанного коричневого конверта, надписанного Катиным почерком: "Лично мистеру Бартоломью Скотту Блейру. Срочно", а затем взрезанного ножом для бумаг, чтобы показать, что он был вскрыт. Клайв передал конверт Неду, Нед - Барли. Уолтер поскреб затылок, а Боб взирал на них доброжелательно, как филантроп, внесший свою лепту. Барли покосился на меня, будто решился стать моим клиентом. "Что мне с ним делать? - спрашивал его взгляд. - Прочитать или кинуть им обратно?" Надеюсь, я сохранил непроницаемый вид. Клиентов у меня больше нет. У меня есть Служба.
     - Прочитайте его не торопясь, - посоветовал Нед.
     - Времени у вас для этого сколько угодно, Барли, - сказал Боб.
     Сколько раз за последнюю неделю каждый из нас читал это письмо? - вот о чем я думал, глядя, как Барли рассматривает конверт с обеих сторон, то отодвигая подальше, то поднося к глазам, сдвинув свои очки на лоб, точно мотоциклетные. Сколько мнений выслушивалось и отвергалось? Шесть экспертов в Лэнгли определили, что письмо написано в поезде. В кровати, заключило трое в Лондоне. На заднем сиденье машины. В спешке, шутя, в порыве любви, под действием страха. Женщиной, мужчиной, установили они. Автор - левша, правша. Он привык писать русскими буквами, латинскими, и теми, и другими, ни теми, ни другими.
     В заключение комедии они даже посоветовались со стариком Палфри. "По нашему закону об авторском праве само письмо принадлежит получателю, но право на него сохраняется за автором, - сказал я им. - Не думаю, однако, что вас затаскают по советским судам". Не знаю, обеспокоило или успокоило их мое мнение.
     - Вы узнаете почерк или нет? - спросил Клайв у Барли.
     Засунув длинные пальцы в конверт, Барли наконец выудил письмо - но без особого нетерпения, словно не исключал возможности, что это всего-навсего очередной счет. Помедлил. Снял свои нелепые круглые очки и положил на стол. Потом вместе со стулом отвернулся от всех нас, начал читать и нахмурился. Кончил первую страницу и взглянул на подпись в конце. Затем принялся за вторую страницу и уже без пауз прочел все письмо. Потом прочитал еще раз одним духом - от "Мой любимый Барли" до "Твоя любящая К.". Ревнивым движением положил письмо себе на колени, держа его обеими руками, и склонился над ним так, что (намеренно или случайно) его лицо оказалось скрытым от нас прядью волос, упавшей на лоб, и, о чем бы он ни молился про себя, молитвы эти остались его тайной.
     - Она ненормальная, - произнес он куда-то в черноту перед собой. - Чокнутая, тронутая. Ее там даже не было.
     Никто не спросил, кто "она" и где это - "там". Даже Клайв понимал, как важно иногда помолчать.
     - "К" - значит Катя, сокращение от "Екатерина", насколько я понимаю, - подождав еще немного, пропищал Уолтер. - Отчество - Борисовна. - На нем был косо нацепленный галстук-бабочка, желтый с коричнево-оранжевым узором.
     - Не знаю никакой "К", не знаю никакой Кати, не знаю никакой Екатерины, - сказал Барли. - И никакой Борисовны тоже. Никогда не спал с такой, никогда не ухаживал за такой, никогда не делал предложения и даже никогда не был женат на такой. И если меня не подводит память, никогда не был знаком с такой. А впрочем, был.
     Они ждали, ждал я, и мы бы прождали всю ночь, и никто бы не кашлянул, не скрипнул стулом, пока Барли рылся в памяти, отыскивая Катю.
     - Старая кляча из "Авроры", - подвел Барли итог своим раздумьям. - Хотела всучить мне альбомы русских художников. Я не клюнул. Тетки взвыли бы от ярости.
     - Аврора? - спросил Клайв, не зная, то ли это город, то ли государственное агентство.
     - Издательство.
     - А фамилию ее вы не помните?
     Барли покачал головой - лица его все еще не было видно.
     - Борода, - сказал он. - Катя и борода. Тридцать градусов в тени.
     Сочный голос Боба обладал стереофоничностью и свойством менять смысл слов.
     - Прочтите вслух, а, Барли? - предложил он, как старый приятель. - Это освежит вашу память. Попробуйте, Барли.
     Барли, Барли, друг всем, кроме Клайва, который всегда, насколько я помню, называл его только "Блейр".
     - Да-да, пожалуйста! Прочитайте вслух, - сказал Клайв, превращая просьбу в приказ, и Барли, к моему удивлению, видимо, решил, что это неплохо придумано. Выпрямившись одним гибким движением спины, он устроился таким образом, что и лицо, и письмо оказались на свету. По-прежнему хмурясь, он стал читать вслух, с подчеркнутым удивлением.
     - "Мой любимый Барли". - Он отстранил листок и начал снова: - "Мой любимый Барли. Помнишь обещание, которое ты дал мне однажды ночью, когда на даче наших друзей в Переделкино мы лежали на веранде и читали друг другу стихи великого русского мистика, который любил Англию? Ты поклялся мне, что всегда будешь ставить человечество выше наций и что, когда придет день, ты поступишь как порядочный человек".
     Он опять смолк.
     - Все неправда? - спросил Клайв.
     - Я же сказал вам. Я эту бабу не знаю.
     В этом отрицании прозвучала сила, какой прежде в голосе Барли не было. Он отталкивал от себя что-то угрожающее.
     - "И теперь я прошу тебя выполнить обещание, хотя и не так, как мы себе представляли в ту ночь, когда стали любовниками". Сплошная хреновина, - пробормотал он. - У глупой клячи в голове помутилось. "Прошу тебя показать эту книгу тем людям в Англии, которые думают так же, как мы. Издай ее ради меня, используя аргументы, которые ты с таким жаром приводил. Покажи ее вашим ученым, художникам и интеллигенции и скажи им, что это первая глыба огромной лавины, а следующую они должны сбросить сами. Скажи им, что благодаря недавно обретенной открытости мы можем сообща предотвратить катастрофу и кастрировать чудовище, которое сами создали. Спроси у них, что опаснее для человечества: рабски подчиняться или сопротивляться, как подобает свободным людям. Барли, поступи как порядочный человек. Я люблю Англию Герцена. И тебя. Твоя любящая К.". Кто она, черт возьми? Сбрендила. Вместе с Герценом.
     Оставив письмо на столе, Барли прошел в темный конец комнаты, вполголоса ругаясь и взмахивая правым кулаком.
     - Что она, черт возьми, затеяла? - возмущенно сказал он. - Взяла и смешала две совершенно разные истории. Ладно, а где книга? - Он вспомнил о нашем существовании и снова повернулся к нам.
     - Книга в надежном месте, - произнес Клайв, покосившись на меня.
     - Будьте добры, скажите, где она? Она же принадлежит мне.
     - По нашему мнению, она скорее принадлежит ее другу, - сказал Клайв.
     - Ее поручили мне. Вы видели, что он написал. Его издатель - я. Она моя. У вас на нее нет прав.
     Он занял позицию, которая нас меньше всего устраивала. Но Клайв быстро его отвлек.
     - Он? - повторил Клайв. - То есть Катя - мужчина? Почему вы говорите "он"? Вы нас путаете. Видимо, вы большой путаник.
     Я думал, что взрыв произойдет раньше. Я уже почувствовал, что уступчивость Барли - это перемирие, а не победа, и всякий раз, когда Клайв осаживал его, Барли оказывался все ближе и ближе к бунту. Поэтому, когда Барли неторопливо подошел к столу, прислонился к нему и вяло поднял руки ладонями наружу, что вполне могло выражать покорную беспомощность, я отнюдь не ожидал, что он ответит Клайву благоразумно и вежливо. Но на такой взрыв даже я не рассчитывал.
     - Вы, черт возьми, не имеете никакого права! - заорал Барли прямо в лицо Клайву и так ударил ладонями по столу, что мои бумаги подпрыгнули. Из прихожей влетел Брок, и Неду пришлось отослать его назад. - Это моя рукопись. Ее прислал мне мой автор. На мое усмотрение. Вы не имеете никакого права красть ее, читать или оставлять себе. А поэтому отдайте мне книгу и отправляйтесь на ваш поганый остров. - Он махнул рукой в сторону Боба: - И вашего бостонского брамина заберите с собой!
     - Это и ваш остров, - напомнил ему Клайв. - Книга, как вы ее называете, вовсе не книга, а права на нее нет ни у вас, ни у нас, - бесстрастно продолжал он, уклоняясь от истины. - Меня совершенно не интересует ваша драгоценная издательская этика. Так же, как и всех, здесь присутствующих. Нам известно только, что указанная рукопись содержит военные секреты Советского Союза, которые - при условии, что в ней все верно, - имеют жизненно важное значение для оборонной стратегии Запада. К которому, я полагаю, принадлежите и вы. Как бы вы поступили на нашем месте? Отмахнулись бы от нее? Выкинули бы в море? Или постарались бы выяснить, почему ее послали захудалому английскому издателю?
     - Он хочет, чтобы ее издали! Чтобы я ее издал! А не чтобы она сгинула в ваших сейфах!
     - Совершенно верно, - сказал Клайв и снова покосился на меня.
     - Рукопись была официально конфискована и засекречена, - сказал я. - Она не подлежит разглашению так же, как данное совещание. И даже больше. - Мой старый наставник в правоведении перевернулся бы в гробу и, боюсь, не в первый раз. А вообще, просто поразительно, чего может добиться юрист, если никто вокруг не знает законов.
     Минута четырнадцать секунд - вот сколько времени на пленке длилась тишина. Нед засек время секундомером, когда вернулся в Русский Дом. Он поджидал это место, даже предвкушал его, однако все же испугался, что это дефект записи, что магнитофон, как это нередко случается, закапризничал в самый ответственный момент. Но, прислушавшись, он уловил отдаленное рыканье машины, обрывок девичьего смеха, долетевший в окно, - к тому времени Барли уже отдернул занавески и уставился вниз на площадь. Иначе говоря, целую минуту и четырнадцать секунд мы созерцали необыкновенно выразите