едем за тобой на такси  -  Перезвоню
через полчаса!"
     Звоню  Ирвину, ничего не получается, он куда-то  запропастился  -  Весь
Подвал  уже  отплясывает, теперь  официанты начинают  сами  прикладываться к
пиву, они раскраснелись, возбужденные и опьяневшие - Пьяная брюнетка  падает
со своего сиденья, ее чувак относит  ее в дамскую уборную - Внутрь врываются
новые компании -  Настоящее безумие - И в  конце концов как  венец  всему (О
Одиночество  Мое Молчание Мое) появляется Ричард  Де Чили безумец  Ричард Де
Чили  который  по  ночам  мотается  туда-сюда  по   Фриско,  в  одиночестве,
разглядывая образцы  архитектуры, всякие  там  чудные прибамбасы  и фонари и
садовые заборчики, прихихикивая,  один, ночью, не пьет, и в  карманах у него
полно  смешных мыльных конфет и обрывков веревок и  сломанных зубных щеток и
полубеззубых расчесок, и придя переночевать на  одну из  наших хат он первым
делом  сожжет  зубные щетки  в  камине, или  будет  торчать  часами в ванной
включив воду  и  расчесывать себе  волосы  различными  щеточками, совершенно
бездомный, каждую ночь он спит на чьей-то чужой кровати и все же раз в месяц
ходит  в  банк (в вечернюю смену) и  там его  ждет месячная рента (днем банк
слишком пугающ),  как раз впритык чтобы  прожить,  оставленная ему  каким-то
таинственным и никому неизвестным богатым семейством о котором он никогда не
рассказывает  - Во  рту спереди у  него нет зубов, вообще никаких -  Шизовые
одежки,  вроде шарфа вокруг  шеи, джинсов и дурацкой куртки которую он нашел
где-то заляпанную краской, он предлагает тебе мятную  конфету и на вкус  она
настоящее мыло - Ричард Де Чили, Таинственный, исчезнувший куда-то на долгое
время (шесть месяцев назад) и вдруг проезжая по улице мы видим его заходящим
в супермаркет "Это Ричард!", и мы выпрыгиваем из машины чтобы догнать его, и
вот он  в магазине пытается  тайком стибрить конфеты и  банку с орешками,  и
мало того, его замечает продавец-Оки,[54] и  нам приходится  заплатить чтобы
его отпустили и он выходит с нами невразумительно бормоча что-то вроде "Луна
-  это кусок чая[55]",  разглядывая ее с  заднего сиденья -  В конце  концов
когда я пригласил его погостить  несколько дней в Милл-Волли, в домике где я
жил 6 месяцев  назад, он собрал все спальные мешки (кроме моего, спрятанного
в траве) и  завесил  ими  окно так что  они  разодрались, и  в последний раз
заехав в  миллволльский домик перед  выходом на трассу на Пик Одиночества, я
нашел  там  Ричарда Де  Чили спящего в заваленной гусиными перьями  комнате,
невероятное  зрелище -  типичное  зрелище  - с  его  бумажными  пакетами  со
странными эзотерическими книгами (он один  из  самых  образованных  людей из
всех кого знаю), с его  мыльцами, свечками и  прочим  хламом, О Боже, точный
список  мне  уж и не вспомнить -- Как-то  однажды он позвал  меня на длинную
прогулку   по    Сан-Франциско   одной   моросяще-дождливой   ночью,   чтобы
подсматривать   в   выходящее   на   улицу    окно   за   двумя   лилипутами
гомосексуалистами (которых не оказалось дома) - Ричард заходит  и становится
как обычно возле меня,  в грохоте музыки я не слышу что он говорит и это все
равно неважно - Он тоже беспокойно  приплясывает, оглядывается  повсюду, все
ожидают что он что-нибудь выкинет, но ничего не происходит...
     "Ну и чем бы нам заняться?" говорю я -
     Никто не знает - Слив, Гия, Ричард, остальные, все они просто стоят или
тусуются по Подвалу Времени  и  они все ждут и ждут как Семюэль Беккетовские
герои  из его "Абиссинии" - А  я,  мне нужно что-нибудь делать,  куда-нибудь
пойти,  кого-нибудь  встретить,  и  говорить и действовать,  и я  мельтешу и
тусуюсь вместе с ними -
     Красивой брюнетке становится еще хуже - Одетая так изящно, в облегающее
платье черного шелка  выставляющее на обозрение все ее прекрасные сумеречные
прелести, она выходит из  туалета и  падает  снова  - Вокруг кружат какие-то
шизовые персонажи  -  Сумасшедшие разговоры  со всех сторон, я уже ничего не
запоминаю, это слишком безумно!
     "Я сдаюсь, я иду спать, разыщу всех завтра"
     Мужчина  с женщиной просят нас  подвинуться  немножко пожалуйста, тогда
они  смогут рассмотреть карту Сан-Франциско на стене - "Туристы из  Бостона,
а?" говорит Ричард со своей идиотской ухмылкой -
     Я подхожу  к телефону  опять и  опять  Ирвина нет дома, поэтому  я хочу
домой в свою  комнату в "Белл-отеле", хочу спать - Крепко как в горах, новые
поколения слишком безумны -
     Но Слив  с Ричардом еще не  хотят  меня отпускать, каждый раз  когда  я
пытаюсь ускользнуть они не отстают от меня, тусуются туда-сюда, все мы здесь
тусуемся туда-сюда  и  ждем непонятно чего, это уже действует мне на нервы -
Это обезволивает меня и мне  уже становится жаль так вот распрощаться с ними
и вырваться наружу, в ночь -
     "Завтра в одиннадцать Коди будет у меня", кричит мне Чак Берман так что
теперь я могу убраться отсюда -
     На  углу Бродвея  и  Коламбуса,  из  знаменитой  маленькой  забегаловки
открытой  всю  ночь,  я  звоню  Рафаэлю  чтобы  сказать  ему  что  утром  мы
встречаемся у Чака -  "Окей,  но ты послушай! Пока  я  ждал тебя, я  написал
стих!  Обалденный стих! И он о тебе! Я обращаюсь к тебе!  Можно  тебе его по
телефону прочитать?"
     "Давай"
     "Плюнь на Босатсу!" орет он. "Наплюй на Босатсу!"
     "Оо", говорю я. "Это прекрасно"
     "Стих  называется  "Джеку  Дулуозу,  Буддо-рыбе"  -  и  вот значит  что
получилось - " И он читает длинное безумное  стихотворение по телефону, мне,
стоящему у прилавка  с  гамбургерами,  и пока  он  орет  и  декламирует (и я
понимаю все, принимаю  каждое слово этого итальянского гения переродившегося
из Ренессанса  в нью-йоркском Ист-Сайде) я думаю "О Боже, как это грустно! -
У меня есть друзья-поэты  и они выкрикивают мне свои стихотворения в городах
--  именно так я  предвидел это в горах, празднество  в городах перевернутое
вниз головой - "
     "Отлично,   Рафаэль,   великолепно,  ты  величайший  поэт  которого   я
когда-либо  -   ты  уже   начинаешь  по-настоящему   -  великолепно   -   не
останавливайся - помни что нужно писать не останавливаясь,  не думая, просто
пиши, я хочу услышать что там на самом дне твоего сознания".
     "Ага, именно так я и делаю, понимаешь? - ты врубаешься?  Ты понимаешь?"
и в  том как он  произносит это  "понимаешь" ("паамаешь") есть  что-то фрэнк
синатровское, что-то  нью-йоркское, и что-то  новое  пришедшее  в  мир этот,
настоящий Поэт городских глубин, такой как Кристофер Смарт и Блейк,  как Том
О`Бедлам,  песни улиц и  дворовых парней, великий  великий Рафаэль  Урсо  на
которого я имел большущий зуб в 1953 когда он занялся этим с моей девушкой -
но чья  это была вина? моя  не менее чем их -- об этом написано  в Подземных
[56] -
     "Великий великий Рафаэль, увидимся завтра - Давай же спать, давай будем
тихими и молчаливыми - Давай врубаться в тишину - тишина это все, все лето я
провел в тиши, я научу тебя."
     "Классно,  классно,  я врубаюсь,  ты врубаешься в тишину" раздается его
печальный взволнованный голос  в дурацкой телефонной трубке "мне грустно что
ты врубался в тишину, но я тоже буду врубаться в тишину,  поверь мне, я буду
-"
     Я иду к себе в комнату спать.
     И вот! Вот он,  этот старый ночной портье, старик-француз, не помню как
его зовут, но когда  мой  старый братишка Мэл жил в  "Белле"  (и мы  пили за
здоровье  Омара  Хайяма и наших прекрасных коротко стриженных девчонок в его
комнате под свисающей с  потолка лампочкой), этот старик все время почему-то
психовал и орал  что-то  невнятное, доставал нас по-всякому  - Теперь, через
два года, он совершенно изменился и стал какой-то весь скрюченный, ему 75, и
сутулясь  он бормоча спускается в холл  отворить  тебе  временное пристанище
твое,  он полностью успокоился, смерть  смягчила  ему глаза, они уже  видели
свет, и он перестал быть злым и надоедливым - Он мягко улыбается  даже когда
я прихожу к нему (в час ночи) в то время как он стоит сгорбившись на стуле и
пытается  починить часы в клетушке портье  -- И  с  трудом  спускается  вниз
отводя меня в мою комнату -
     "Vous   Хtes   francais,   monsieur?"   говорю  я.  "Je  suis  francais
moi-mИme.[57]"
     Кроме этой мягкости своей он приобрел еще и пустотность  Будды,  и даже
не  отвечает  мне  а  просто  открывает  дверь  и  грустно  улыбается,  весь
согнувшийся, он говорит мне "Спокойной  ночи, сэр - все в порядке,  сэр" - Я
удивлен  - 73 года  он был  капризным  занудой,  и  вот теперь за  несколько
оставшихся выпасть ему  нежными капельками росы  лет он готов ускользнуть из
этого времени, и они похоронят его скрюченного в могиле (не знаю уж как) и я
стану носить ему цветы - Буду носить ему цветы миллион лет -
     У себя в комнате я засыпаю, и невидимые золотые цветы вечности начинают
падать мне на голову, они падают везде, это розы  Св. Терезы,  и непрерывным
дождем они льются и падают на  все головы этого мира -- И даже на тусовщиков
и психов, гуляк и безумцев, даже на алкашей похрапывающих в  парках, даже на
мышей все  еще попискивающих  на моем чердаке в тысяче миль и  шести тысячах
футах вверх на Пике Одиночества, даже на самых ничтожнейших их них осыпаются
ее розы, постоянно -- И в наших снах нам всем это известно.

78

     Я  сплю  добрых десять  часов и просыпаюсь освеженный  розами -  Но уже
опоздав на встречу  с  Коди,  Рафаэлем  и  Чаком Берманом -  я  вскакиваю  и
натягиваю свою клетчатую  хлопковую спортивную рубашку с короткими рукавами,
надеваю сверху холщовую  куртку, штаны из холстины, и торопливо  выбегаю  на
свежий ерошащий волосы  морской ветерок Утра Понедельника -- И  О этот город
сине-белых  полутонов! --  И  этот воздух!  Звонят  величественные колокола,
позвякивают  отголоски флейточек чайнатаунских рынков, потрясающие сценки из
старинной  итальянской жизни  на  Бродвее где  старые макаронники  в  черных
костюмах покуривают черные крученые  сигариллы и потягивают черный  кофе - И
темны их  тени  на  белых  мостовых  в  чистом полнящемся колокольным звоном
воздухе, а за  четкой линией молочно-белых крыш Рембо[58]  в бухте виднеются
заходящие в Золотые Ворота белые корабли -
     И  ветер, и чистота, и  великолепнейшие  магазины вроде Буоно Густо  со
свисающими колбасами, салями и  провелоне, рядами  винных бутылок и овощными
прилавками - и  восхитительные кондитерские в европейском стиле - и над всем
этим вид на деревянную путаницу домов Телеграфной Горки где царят полуденная
лень и детские крики -
     Я  ритмично вышагиваю в  своих новых холщовых синих ботинках,  удобных,
настоящее  блаженство ("Угу, в таких педики ходят!", комментарий Рафаэля  на
следующий   день)  и   эгегей!  вот   и   бородатый  Ирвин  Гарден  идет  по
противоположной стороне улицы - Эй! - кричу я, свистя  и  размахивая руками,
он видит  меня и вытаращив глаза раскидывает руки в объятии, и прямо так вот
и  бежит  ко  мне перед носом  у машин  этой своей дурашливой подпрыгивающей
походочкой,  шлепая ногами -  но его  лицо значительно и  серьезно  в ореоле
величественной бороды Авраама, его глаза постоянно мерцают язычками свечного
пламени в своих глазных  впадинах,  и  его  чувственные полные губы краснеют
из-под бороды подобно надутым губам древних пророков собирающимся что-нибудь
этакое изречь  -  Когда-то я увидел в нем еврейского пророка  причитающего у
последней стены, теперь это общераспространенное мнение, даже в нью-йоркской
Таймс была  написана  о  нем  большая  статья  именно  в таком  духе - Автор
"Плача", большой безумной  поэмы обо всех нас изложенной свободным  стихом и
начинающейся строчками: -
     "Я видел как лучшие умы моего поколения были разрушены безумием" - ну и
так далее.
     Честно говоря я не особо  понимаю про какое такое  безумие он  толкует,
так,  например,  в  1948  году  в  гарлемском притоне у  него  было  видение
"гигантской машины, нисходящей  с небес", громадного ковчега  потрясшего его
воображение,  и он все твердил "Можешь себе представить мое состояние - а ты
когда-нибудь видел наяву самое настоящее видение?
     "Ага, конечно, а чего такого?"
     Мне никогда толком не понять о  чем это он  и иногда мне кажется что он
переродившийся Иисус из Назарета, но иногда он выводит меня из  себя и тогда
я думаю что он вроде этих несчастных придурков из Достоевского, кутающихся в
рванину  и глумливо хихикающих у  себя в каморке -- В юности он был для меня
чем-то вроде идеального героя, и  впервые появился на сцене моей  жизни в 17
лет - И даже тогда  мне почудилась какая-то странность в  решительном тембре
его голоса - Он говорит басом, внятно  и возбужденно -  но выглядит маленько
замотанным всей  этой сан-францисской горячкой которая  меня например  за 24
часа выматывает полностью - "Догадайся кто объявился в городе?"
     "Знаю, Рафаэль -- иду как раз повидаться с ним и с Коди"
     "Коди? - Где?"
     "У Чака Бермана - все уже там -- я опаздываю - пошли скорей"
     На ходу мы говорим о миллионе сразу  забывающихся  мелочей, почти бежим
по тротуару - Джек с Пика Одиночества шагает теперь рука об руку с бородатым
соплеменником  -- повремените, розы  мои  -  "Мы  с  Саймоном  собираемся  в
Европу!" сообщает  он, "Чего б  тебе не  поехать с нами! Мать  оставила  мне
тысячу  долларов.  И  еще  тысячу  я скопил!  Мы  отправимся  посмотреть  на
Удивительный Старый Свет!"
     "Окей, можно и поехать" -  "У меня тоже  найдется чуток деньжат - Можно
вместе - Подошло время, а, братишка?"
     Ведь мы с  Ирвином всегда говорили об этом и бредили Европой, и конечно
же прочитали все что только можно, даже "плачущего по старым камням  Европы"
Достоевского и пропитанные трущобной романтикой ранние  восторги Рембо, в те
времена когда мы вместе писали  стихи и ели картофельный суп (в 1944 году) в
Кампусе Колумбийского  Университета, мы прочитали  даже Женэ[59] и истории о
героических апашах[60]  - и даже собственные ирвиновские грустные мечтания о
призрачных  поездках в  Европу,  орошенные древней дождливой  тоской,  и  об
ощущении глупости  и бессмысленности стоя  на Эйфелевой башне - Обнявшись за
плечи мы быстро поднимаемся вверх на холм  к дверям Чака Бермана, стучимся и
заходим - Ричард де Чили валяется на кровати, как нетрудно было  догадаться,
он оборачивается  чтобы поприветствовать  нас слабой улыбкой - Еще несколько
чуваков сидят на кухне с Чаком, один из них сумасшедший черноволосый  индеец
постоянно клянчащий пару  монет, другой  франко-канадец  вроде меня, прошлой
ночью я немного поболтал  с ним  в Подвале и на прощанье он бросил  мне  "До
встречи, братишка!" - Так что теперь "Доброе утро, братишка!" и мы слоняемся
по квартире,  Рафаэля еще нет,  Ирвин предлагает спуститься вниз в одну нашу
кафешку и подождать остальных там -
     "Все равно они должны туда заскочить"
     Но  там никого нет,  поэтому  мы отправляемся в книжную лавку и вот! по
Грант-стрит идет Рафаэль  своими Джон  Гарфилдовскими[61] огромными шагами и
размахивая руками, говоря и  крича на  ходу, взрываясь фонтаном стихов, и мы
начинаем орать все одновременно  - Мы кружимся на одном  месте, хлопаем друг
друга  по плечам, идем по улицам, пересекаем их  в поисках  места где  можно
выпить кофе -
     Мы идем в кафеюшник (на Бродвее)  и садимся в отдельном отсеке и из нас
льются все эти стихи  и  книги и о-ба-на! подходит рыжеволосая девушка  и за
ней Коди -
     "Джееексон,   маальчик   мой",   говорит   Коди  как  всегда   имитируя
железнодорожных кондукторов в исполнении старого У.С.Филдса -
     "Коди! Эй! Садись! Класс! Жизнь идет!"
     И она идет, всегда жизнь идет во времена мощных вибраций.

79

     Но это  всего лишь обычное утро,  одно из утр этого мира, и  официантка
приносит нам вполне  обыденный кофе, и  все наши  восторги вполне обыденны и
когда-нибудь закончатся.
     "А что это за девушка?"
     "Это безумная  девица  из Сиэттла, она  слышала прошлой  зимой  как  мы
читаем стихи  и приехала сюда на  Эм-Джи[62] с  подружкой чтобы с кем-нибудь
трахнуться", сообщает мне Ирвин. Ирвин знает все.
     Она говорит "Откуда это у Дулуоза такая энергичность?"
     Энергичность,  хренергичность,  к полуночи  я  накачаюсь  пивом  на год
вперед -
     "Я потерял все свои стихи во Флориде!" кричит  Рафаэль. "На автовокзале
Грейхаунд  в Майами! Теперь у меня остались только новые стихи!  И я потерял
другие стихи в Нью-Йорке! Ты был там, Джек! Что этот издатель сделал с моими
стихами!  И  все  ранние  стихи  я  потерял  во  Флориде! Представьте  себе!
Хреновина  какая!" Так вот  он обычно разговаривает. "Несколько лет подряд я
ходил  из  одного  грейхаундовского  офиса  в  другой  и  умолял  всех  этих
директоров найти мои стихи! Я даже плакал! Ты слышал, Коди? Я плакал! Но они
и пальцем не пошевелили! Они  даже стали называть меня занудой и это лишь за
то что каждый день я ходил в этот их офис на  50-й улице и упрашивал вернуть
мои  стихи!  Это правда!"  --  кто-то  пытается что-то  вставить и  он сразу
перебивает: "Я  в жизни никогда  не вызывал полицию разве только если лошадь
упадет и покалечится или что-нибудь  такое!  Хреновина  какая!" И дубасит по
столу.
     У него маленькое безумное  личико эльфа  но  внезапно  оно может  стать
прекрасным и задумчивым стоит ему только  загрустить и умолкнуть,  и смотрит
он тогда как-то так - исподлобья и чуть обиженно - Немного напоминает взгляд
Бетховена -  Чуть  вздернутый, вопиюще крупный итальянский нос, резкие черты
лица,  но с плавно  очерченными щеками и кроткими  глазами, а его эльфийские
волосы  черные  и вечно  непричесанные  свисают с  макушки правильной  формы
головы  и  лезут  в  глаза,  так  по  мальчишески  -  Ему  всего 24  -  И он
действительно еще совсем мальчишка, девушки сходят с ума по нему -
     Шепот Коди в мое ухо "Этот парень, этот Рафф, этот чувак, какого хрена,
черт, у него куча баб, он с ними мастак -  говорю тебе - Джек, слушай, все в
порядке, все пучком, на скачках миллион возьмем, точняк, в этом году, В ЭТОМ
ГОДУ  МАЛЬЧИК  МОЙ!"  и  встает чтобы  объявить  "эта  моя  система  второго
выбора[63] заработала, она так поперла!"
     "В  прошлом  году мы уже пробовали",  говорю  я  вспомнив день когда  я
поставил для Коди (он должен был работать в этот день) 350$ и он проиграл по
всем забегам, а я напился в каком-то сарае с сеном вместе со  вкалывающим за
35 центов в день бедолагой перед тем как пойти в депо и сообщить Коди что он
проиграл, его это нисколько не  огорчило потому  что он  уже продул до этого
чистых 5000$ -
     "А сейчас попробуем в этом -- и в следующем году", настаивает он -
     В это время Ирвин читает свои новые стихи и стол безумствует - Я говорю
Коди  что  хочу попросить  его  (моего  старого  братишку)  отвезти  меня  в
Милл-Волли чтобы  забрать старые шмотки и рукописи, "Конечно поедем,  мы все
поедем, мы же вместе"
     Мы вываливаемся  наружу к его старому двухместному Шевви, не помещаемся
в нем всей толпой, пытаемся опять и машина готова треснуть по швам -
     "Думаешь, эта малышка не сможет тронуться?" говорит Коди -
     "А где твоя здоровенная машина которая была раньше, когда я уезжал?"
     "А, накрылась, трансмиссия гавкнулась"
     Ирвин  говорит:  "Слушайте,  езжайте-ка   вы   в   Милл-Волли  а  потом
возвращайтесь сюда и завтра днем встретимся"
     "Окей"
     Девушка вжимается в Коди, Рафаэль потому что  он легче и меньше садится
мне на колени, и мы отчаливаем по Норт-Бич-Стрит, маша руками Ирвину который
трясет  бородой  и  пританцовывает  в   знак   живейшего  участия   во  всем
происходящем --
     Коди  немилосердно гонит  машину, он точнехонько  срезает  все  углы не
сбавляя скорости и без малейшего визга тормозов, мчится по забитой  машинами
улице, чертыхаясь, наплевав на светофоры, чуть притормаживая на подъемах, со
свистом  пролетая  перекрестки,  нарушая все  на свете,  врывается  на  мост
Золотых Ворот и вот (заплатив мостовую плату[64]) мы взмываем Мосто