ой. С океана
подуло туманом; низко клонясь, зашумели деревья, С вершины холма были  видны
одни лишь деревья, сплошные деревья,  шумящее море  деревьев. Рай, настоящий
рай.  Похолодало, я пошел  в  дом, напевая,  подбросил дров и  закрыл  окно.
Собственно,  вместо  окон  были  просто   съемные  пластиковые  щиты,  умное
изобретение кристининого брата  Уайти  Джонса;  непрозрачные, они пропускали
свет  и защищали  от холодного вера. В  уютном  домике  стало  тепло. Вскоре
сквозь шум туманного моря деревьев донеслось ауканье: возвращался Джефи.
     Я вышел навстречу. Усталый, топал он в своих бутсах  по высокой  траве,
закинув за спину куртку. "А, Смит, вот ты где".
     - Я тебе ужин приготовил.
     - Да ты что? - обрадовался он. - Эх, как приятно: приходишь с работы, а
ужин готов. Жрать хочу  ужасно. - Он набросился на бобы, хлеб и горячий кофе
- кофе  я  сварил по-французски,  размешивая ложечкой.  Мы плотно поужинали,
закурили  трубки и сели  беседовать у  гудящего очага. -  Отличное лето тебе
предстоит, Рэй, там, на пике Заброшенности. Сейчас я тебе все расскажу.
     - Мне и весна предстоит неплохая в этом домике.
     -  Это точно, первым делом пригласим на выходные моих  новых  подружек,
классные девчонки,  Сайке  и  Полли  Уитмор, хотя  нет, постой, хмм... Обеих
сразу нельзя,  обе в  меня  влюблены и будут  ревновать. Ну ладно,  в  любом
случае будем веселиться, каждые выходные вечеринка, начинаем внизу у Шона, а
заканчиваем тут. Завтра  я не работаю, пойдем рубить  дрова для Шона. Больше
ничего  не требуется. Хотя,  если хочешь, на будущей неделе поехали с нами в
Сосалито, десять долларов в день.
     - Неплохо... на свинину с бобами хватит, да и на вино.
     Джефи показал мне изящный рисунок кистью.
     - Вот эту  гору будет видно с твоей  вершины - Хозомин. Это я нарисовал
позапрошлым летом  на Кратерном пике.  В  пятьдесят втором году первый раз я
оказался на Скэджите,  от  Фриско до Сиэтла ехал на попутных, борода  только
начала отрастать, наголо бритый...
     - Наголо бритый! Зачем это?
     - Чтобы быть как бхикку, знаешь, как в сутрах сказано.
     - А люди что думали, когда ты стопил в таком виде?
     -  Психом считали,  но  всех, кто подвозил,  я  врубал в Дхарму, и  они
уезжали просветленные.
     - Надо было мне тоже  врубать, по дороге сюда...  Слушай, я тебе должен
рассказать, как я ночевал под Эль Пасо.
     - Подожди минутку, так вот, назначили меня наблюдателем на Кратерном, в
тот  год в горах было  столько снега, что вначале я целый  месяц прокладывал
тропу  в ущелье  Гранитного ключа, увидишь  все эти места,  а потом уже мы с
вереницей мулов  прошли последние семь  миль по извилистой тибетской  горной
тропе,  над лесом, над снегами, к зазубренным  вершинам, и  сквозь  метель я
вскарабкался по скалам и отпер свою сторожку, и приготовил свой первый обед,
а  ветер  выл, и  на  двух стенах  на  ветру нарос  слой льда. Вот,  погоди,
доберешься дотуда. В том году мой друг  Джек Джозеф был как раз там, на пике
Заброшенности, куда ты едешь.
     - Вообще название, конечно, да-а...
     - Он первым из наблюдателей занял пост, он был первым, кого я поймал по
радио, и поздравил меня со  вступлением в сообщество наблюдателей. Позже я и
с  другими горами связался, понимаешь, тебе выдают рацию, и это  такой почти
ритуал,   все  наблюдатели  переговариваются,  кто   медведя  встретил,  кто
спрашивает, как печь оладьи, и так далее,  сидим все  там, в верхнем мире, и
беседуем  по  радио,  а  вокруг  на сотни миль - ни души. Первобытные места,
брат. Ночью из  моей  сторожки виден был  огонек на  пике Заброшенности, где
Джек  Джозеф читал свои книжки  по  геологии, а днем мы светили  зеркальцем,
чтобы навести теодолиты точно по компасу.
     - Батюшки, как же я всему этому научусь, я ведь простой поэт-бродяга.
     - Да  научишься,  чего  проще:  магнитный  полюс,  Полярная  звезда  да
северное сияние. Каждый  вечер мы с Джеком болтали: однажды у него случилось
нашествие  божьих коровок, они усеяли всю  крышу  и набились  в  цистерну  с
водой, в другой раз он вышел прогуляться вдоль по хребту и наступил прямо на
спящего медведя.
     - Ого, а я-то думал, тут дикие места...
     - Ты что, это ерунда... А однажды надвигалась  гроза, все ближе, ближе,
и в последний раз он вызвал  меня  и  сказал,  что выходит  из  эфира, гроза
слишком близко, чтобы  оставлять включенное радио, и  голос пропал,  только,
смотрю, черные тучи надвинулись  на его вершину  и молнии пляшут то  тут, то
там. Но лето  пришло, и на  пике Заброшенности стало сухо, зацвели цветочки,
блейковские барашки, он бродил по скалам, а я на своем Кратерном, в трусах и
бутсах,  любопытства ради  искал  гнезда куропаток, лазил везде, пчелы  меня
кусали... Пик  Заброшенности, Рэй  - высокая гора,  под  шесть тысяч  футов,
Канаду  видно,  Челанскую  возвышенность, Пикетский  хребет, такие горы, как
Часовой, Ужас, Гнев, Отчаяние (твой хребет  называется хребет Голода),  а на
юг  -  Бостон-пик,  Бакнер-пик, тысячи миль сплошных  гор,  олени,  медведи,
кролики, орлы, бурундуки, форель... То, что тебе надо, Рэй.
     - Надеюсь. Надеюсь, пчелы меня не съедят.
     Потом  он засел  за книги,  я тоже сидел читал, каждый со своей неяркой
масляной лампой, тихий  домашний вечер,  а  вокруг шумели деревья, и внизу в
долине трубил мул,  да так жалобно,  прямо сердце разрывалось. "Когда он вот
так рыдает,  - сказал  Джефи,  -  хочется молиться  за всех живых  существ".
Какое-то время он медитировал, неподвижно сидя на циновке в полном "лотосе",
затем сказал: "Ну что ж, пора спать". Но теперь  я хотел рассказать ему  обо
всем, что открылось мне  за эту зиму. "Да ну, все  слова, слова," - вздохнул
он  печально, удивив меня.  - Не хочу я  слушать все эти  словесные описания
слов-слов-слов,  которыми ты занимался  зимой, я,  брат,  хочу  просветления
через  действие".  Надо сказать, что  с  прошлого года  он изменился.  Сбрил
бородку,  придававшую  ему   такой  забавный  веселенький  вид,  лицо  стало
костистым, каменно-жестким. Кроме того, очень коротко постригся, что придало
ему  германски-суровый, печальный  вид. Какое-то разочарование омрачило  его
лицо и, очевидно, душу, не хотелось ему моих восторженных излияний, что мол,
все в порядке ныне и присно и во веки веков. Внезапно он сказал:
     - Скоро, наверно, женюсь, устал я так болтаться.
     - А я-то думал, тебе открылся дзенский идеал нищеты и свободы.
     -  Ой, не знаю, устал я, надоело. Вот съезжу в Японию, и хватит. Может,
даже разбогатею, буду работать, зарабатывать, дом куплю большой. -  И  через
минуту: - Хотя  разве можно  отдаваться в  рабство всему этому?  Не  знаю я,
Смит, просто у меня депрессия, и чем  ты больше  говоришь, тем хуже. Кстати,
знаешь, сестра моя в городе.
     - Кто?
     - Сестра моя, Рода. Мы с ней выросли  вместе в орегонских  лесах. Хочет
выйти за какого-то богатого хрена из Чикаго, полного идиота. А отец со своей
сестрой поссорился, с тетей Носс. Тоже, между прочим, сука порядочная.
     - Не надо тебе было бриться,  с бородкой ты был  похож  на  счастливого
маленького мудреца.
     - Никакой  я  больше не мудрец,  я  устал. -  Он был вымотан целым днем
тяжелой работы. Вообще встреча несколько опечалила и разочаровала нас обоих.
Днем  я нашел во дворе под кустом диких роз подходящее место для спальника и
на фут устлал его свежей  травой. Теперь я пришел сюда с фонарем  и бутылкой
воды из-под крана; чудесный  отдых под вздыхающими  деревьями предстоял мне,
но вначале надо помедитировать. В отличие от Джефи, медитировать в помещении
я разучился, после этой лесной зимы мне надо  было слышать шорохи  зверей  и
птиц, чувствовать дыханье  холодной  земли подо мной, чтобы  ощутить кровное
родство со всем живым - пустым, бодрствующим и уже спасенным. Я помолился за
Джефи: кажется, он менялся  к худшему. На рассвете  заморосило;  ругаясь,  я
вытащил пончо  из-под спальника, укрылся  им  и снова  заснул. В семь  часов
вышло солнце, бабочки запорхали в розах  над моей головой,  колибри  чуть не
спикировал прямо на меня, свистнул и весело упорхнул. Но я  ошибся: Джефи не
изменился.  Настало одно из лучших утр в нашей жизни. Стоя  на пороге, лупил
он по  большой  сковородке и  распевал:  "Буддам  саранам гоччами... Дхаммам
саранам гоччами...  Сангхам саранам гоччами", и выкликал:  "Подъем, дружище,
блины готовы! Скорей за стол! Бум-бум-бум!" - и оранжевое солнце било сквозь
ветви сосен, и все опять было хорошо, наверное, ночью Джефи подумал и решил,
что я прав, и надо прорубаться к старой доброй Дхарме.

25

     Джефи  напек отличных  гречневых блинов, к блинам  у  нас  был сироп  и
немного масла. Я спросил, что означает его песнь "гоччами".
     - Это распевают перед едой  в японских буддистских  монастырях. Значит:
"Буддам  саранам гоччами"  - нахожу прибежище в  Будде; "сангхам"  -  нахожу
прибежище в церкви, и  "дхаммам" - в  Дхарме, в истине. Завтра приготовим на
завтрак  "сламгальон"  -  "кутерьму  всмятку", это  знаешь чего?  Яичница  с
картошкой, вот и все.
     - Пища лесорубов?
     -  Забудь  это  слово  -  "лесорубы",  это по-вашему, по-восточному,  а
по-нашему -  логгеры.  Давай  доедай  блины, пошли  вниз,  покажу  тебе, как
обращаться  с двусторонним топором. - Он вынул  топор, наточил его и показал
мне, как это делается.  - И никогда  не  коли  прямо на  земле,  попадешь на
камень и затупишь, всегда надо подкладывать бревно.
     Возвращаясь  из  уборной  и желая  удивить  Джефи  дзенской штучкой,  я
забросил в окно рулон туалетной бумаги - и с самурайским воинственным кличем
выскочил он на подоконник  в  трусах  и  бутсах, с  кинжалом в руке, да  как
прыгнет на пятнадцать футов вниз, в заваленный бревнами двор! С ума сойти. В
прекрасном настроении спустились мы  с  холма.  Все распиленные  бревна были
более или менее треснуты;  вставляешь в трещину тяжелый железный клин, потом
заносишь над головой  пятифунтовую  кувалду, чуть отступив,  чтоб не попасть
себе по ногам, хрясь со всей силы по клину - и бревно пополам. Потом ставишь
по половинке на опорное  бревно,  и  тут  уже в ход идет двусторонний топор,
длинный,  красивый,  острый,  как  бритва,  крак!  -  и  четвертинки.  Потом
четвертинки  раскалываешь  на  осьмушки. Джефи  показал  мне, как  орудовать
кувалдой и топором, не вкладывая  лишней  силы,  но когда он сам озверел, то
стал лупить напропалую, испуская свой знаменитый рык и ругательства. Скоро я
наловчился и фигачил вовсю, как будто всю жизнь только этим и занимался.
     Кристина вышла посмотреть, как у нас дела, и крикнула:
     - У меня для вас вкусный обед.
     - О'кей. - Джефи и Кристина были как брат и сестра.
     Мы накололи  кучу дров.  Совершенно особое ощущение  -  махать  тяжелой
кувалдой, всем своим весом обрушиваясь  на клин,  и  чувствовать, как бревно
подается, если  не с  первого, то  уж со  второго  раза точно. Запах опилок,
сосны, морской ветерок  поверх голов безмятежных  гор, жаворонки заливаются,
бабочки в траве, красота. Потом  мы  зашли в дом,  поели  сосисок с рисом  и
супа, запивая красным  вином,  закусили  свежими кристиниными  бисквитами  и
сели,   скрестив  разутые   ноги,  проглядывая   книги  обширной   шоновской
библиотеки.
     - Знаешь, как один ученик спросил мастера: "Что такое Будда?"
     - Нет, и что?
     - "Будда - это  кусок высохшего дерьма", ответил  мастер.  И  внезапное
просветление снизошло на ученика.
     - Просто, как посрать, - сказал я.
     -  А знаешь, что  такое внезапное  просветление?  Один  ученик пришел к
мастеру и ответил на его коан, а  мастер  как даст  ему палкой, так  что тот
отлетел с веранды футов на десять и шлепнулся в грязную лужу. Ученик встал и
рассмеялся. Позже он сам стал мастером. Он получил просветление  не от слов,
а от здорового удара палкой.
     "Изваляться в грязище, чтоб постичь кристальную истину сострадания,"  -
подумал  я,  но  ничего не  сказал: как-то  не  хотелось больше  произносить
"слова" перед Джефи.
     - Эй! - крикнул он,  кинув мне  в голову цветком. - Знаешь, как Касьяпа
стал  первым  патриархом?  Будда  собрался  излагать  сутру,  тысяча  двести
пятьдесят бхикку ждали, скрестив  ноги и расправив  свои  одеяния,  а  Будда
просто-напросто поднял цветок. Все были смущены. Будда не произнес ни слова.
Один лишь Касьяпа улыбнулся.  Так  Будда  избрал Касьяпу. Это  известно  как
"цветочная церемония".
     Я сходил на кухню за бананом и, вернувшись, спросил: "Знаешь, что такое
нирвана?"
     - Что?
     Я съел банан и выкинул кожуру. "Это банановая церемония".
     - Ха! - воскликнул  Джефи. - Я не рассказывал тебе про  Старика Койота,
как они с Серебряным Лисом положили начало  миру - стали топтаться на пустом
месте, пока у них  под ногами не выросло  немножко земли? Кстати,  глянь-ка,
это знаменитые "Быки". - Это  была  серия китайских картинок, типа комиксов:
вначале юноша отправляется  в горы, с  посошком и котомкой, как американский
нэт-уилсовский  бродяга  образца  1905  года;  на следующих  изображениях он
встречает быка, пытается  приручить его, оседлать, наконец приручает и ездит
на нем верхом, но потом  бросает быка  и просто сидит, медитируя  под луной,
потом  спускается с горы  просветления,  и  вдруг  на следующей картинке  не
нарисовано абсолютно  ничего, а дальше  -  цветущие  ветви, и  на  последней
картинке юноша, уже не юноша, а толстый старый смеющийся волшебник с большим
мешком за  спиной, просветленный,  входит  в  город,  чтобы напиться  там  с
мясниками, а новый юноша отправляется в горы с посохом и котомкой.
     - Все повторяется,  все через это проходят, ученики  и учителя, вначале
надо найти и приручить быка собственного сознания, потом отказаться от него,
наконец постигнуть ничто, как показано на этой пустой картинке, и, постигнув
ничто, постичь все - весеннее цветение деревьев, а затем спуститься в город,
чтобы  напиться  с мясниками, подобно Ли  Бо. -  Мудрые  были  картинки, они
напомнили мне мой собственный опыт: сперва я приручал собственное сознание в
лесу, потом осознал, что все пребывает в пустоте и бодрствовании, и не нужно
ничего делать, а теперь напиваюсь с мясником-Джефи. Мы послушали  пластинки,
перекурили и пошли опять рубить дрова.
     Наступил вечер,  похолодало,  мы поднялись к себе  в домик, вымылись  и
переоделись  к  большой субботней  вечеринке. За день Джефи раз десять бегал
вверх-вниз: то звонить по телефону, то взять у Кристины хлеба, то за чистыми
простынями на ночь (ожидая девушку,  он всегда стелил на свой тощий матрасик
чистое белье,  это был такой ритуал). Я же просто сидел на травке, ничего не
делал, сочинял хокку да смотрел, как  кружит над холмом старина  стервятник.
"Где-нибудь в округе, наверное, падаль," - думал я.
     - Сколько можно задницу просиживать!  - в очередной раз проносясь мимо,
воскликнул Джефи.
     - Я занимаюсь не-деланием.
     - Ну и что?  К черту  неделание,  мой  буддизм  -  деятельный, -  и  он
поскакал  с  холма,  а через  минуту, насвистывая,  уже  пилил бревно далеко
внизу. Он не  мог  затормозить ни  на минуту.  Медитировал он регулярно,  по
часам:  первым  делом,  просыпаясь с  утра, потом  дневная  медитация, всего
минуты три,  и  последний раз перед сном, вот и  все. Я  же знай слонялся да
грезил.  Мы  были  два  странных, совершенно  разных монаха на  одной тропе.
Правда, я взял  лопатку и сровнял землю под розовым кустом  -  раньше  спать
было не совсем удобно из-за  склона, теперь  же я  сделал ровно и той ночью,
после большой пьянки, спал отлично.
     Пьянка удалась на славу. Джефи пригласил девушку по имени Полли Уитмор,
темноглазую  брюнетку с  испанской  прической -  настоящая  сногсшибательная
красотка,  вдобавок альпинистка.  Она недавно  развелась с  мужем  и  жила в
Милбрэй. Приехал  кристинин брат Уайти Джонс со своей невестой Пэтси. И Шон,
конечно,  вернулся с работы и наводил  в доме порядок  перед приемом гостей.
Еще на  выходные приехал  длинный светловолосый Бад  Дифендорф,  он  работал
сторожем-уборщиком   в  Буддистской  ассоциации,   чтобы  платить  ренту,  и
бесплатно посещал  там  занятия -  большой добрый Будда  с трубкой в зубах и
разными занятными идеями. Бад мне  нравился, неглупый парень, мне нравилось,
что вначале он учился на физика  в Чикагском  университете, потом перешел на
философию, а теперь пришел  к убийце философии - Будде. Он  сказал: "Однажды
мне приснилось,  что я сижу под  деревом, наигрываю на  лютне и пою: "У меня
нет  имени".  Я был  безымянным бхикку".  Приятно  было  после утомительного
автостопа встретить столько буддистов разом.
     Шон был странным буддистом, мистиком, полным предчувствий и суеверий.
     - Я верю в чертей, - сказал он.
     - Что  ж, - сказал я, гладя по головке его дочку, -  вот детишки знают,
что  все в конце концов  окажутся на небесах. - Он мягко согласился, грустно
кивнув бородатым черепом. "Э-хе-хе," -  приговаривал он,  когда нам пришлось
грести  в залив, чтобы вычерпать  воду из  его лодки, которая  стояла там на
якоре,  и ее  постоянно  затапливало штормами. Не лодка, а старая развалюшка
футов  двенадцати в  длину,  о  кабине и говорить нечего, жалкая  скорлупка,
болтающаяся  на  ржавом   якоре.  Уайти   Джонс,   брат  Кристины,   славный
двадцатилетний  малый,  никогда  ничего  не  говорил   и  безропотно  сносил
подначки. Например, под конец  вечеринки все разгулялись, три пары разделись
донага  и, взявшись за руки,  отплясывали  в  гостиной замысловатую невинную
полечку, пока дети посапывали в своих  кроватках.  Нас с Бадом это ничуть не
смутило, мы  как  сидели, так и продолжали сидеть  себе в уголке,  попыхивая
трубками и беседуя о буддизме, - наилучший выход, ибо своих девушек у нас не
было.  А  тут  прямо перед  нами  скачут три аппетитные нимфы. И вот Джефи с
Шоном  потащили Пэтси  в спальню и  стали понарошку приставать к ней,  чтобы
подразнить Уайти, а тот, голый, покраснел с головы  до пят; смех  и возня по
всему дому. Скрестив  ноги сидели  мы с Бадом  прямо перед танцующими голыми
девушками и смеялись - кажется, это уже было.
     - Знаешь, Рэй, - сказал Бад, - видимо, в прошлой жизни мы с  тобой были
монахами в каком-нибудь  тибетском монастыре, и  девушки  танцевали для  нас
перед церемонией "ябьюм".
     - Ага, причем мы были старыми  монахами и сексом уже не интересовались,
а Шон, Джефи и Уайти  - молодыми, их еще снедало пламя порока, им еще многое
предстояло  познать. - Время  от времени мы  поглядывали  на всю эту плоть и
украдкой облизывались. Но вообще на подобных голых пирушках я,  как правило,
закрывал глаза  и слушал  музыку,  я всерьез, искренне,  стиснув зубы, силой
пытался изгнать из себя похоть. Надо сказать, что несмотря на пляски нагишом
и все  такое,  это была обычная безобидная домашняя вечеринка, и  к ночи все
начали зевать.  Уайти ушел  с  Пэтси, Джефи увел  Полли на  холм,  к  чистым
простыням,  а я расстелил спальный мешок  под розовым  кустом и заснул. Бад,
приехавший со своим мешком, спал в нем на циновках на полу у Шона.
     Утром  Бад пришел, закурил  трубку  и сел на травку поболтать со  мной,
пока  я протирал  глаза. В  этот день,  в воскресенье, к Монаханам понаехала
куча  народу, и половина  не преминула подняться на  холм  - полюбоваться на
уютный домик и на двух знаменитых безумных бхикку -  Джефи и Рэя. Приехали в
том числе Принцесса,  Альва и  Уоррен Кофлин. Шон  накрыл в саду, на широкой
доске,  королевский  обед  на  всех  -  вино,  гамбургеры, пикули,  - развел
огромный  костер,  вынес  две своих  гитары, и я понял:  вот как надо жить в
солнечной  Калифорнии,  причем все это было связано с любезной моему  сердцу
Дхармой, а также с  альпинизмом, все они были  с  рюкзаками и спальниками, и
кое-кто собирался на следующий  же день  отправиться в  поход по красивейшим
тропам Марин-Каунти.  Праздник состоял  как бы  из  трех  частей: в гостиной
слушали музыку и листали книжк