востоке, но  прежде надо бы научиться ценить достоинства кофия. Сдается мне,
в компании таких  высокообразованных джентльменов,  как вы,  им бы следовало
соблюдать приличия...  - и  так  далее, и  так  далее,  трепотня  без всякой
видимой причины, между ясным синим небом  и  камнями, старина Морли со своей
слабой улыбочкой, слегка вспотевший от долгого утреннего перехода.
     - Ну что, Морли, готов лезть на Маттерхорн?
     - Сейчас, только носки переменю.

11

     Вышли мы около  полудня, тяжелые рюкзаки оставили на нашей стоянке, где
их до следующего сезона вряд ли кто-нибудь  нашел бы, и отправились вверх по
осыпи, прихватив с  собой  лишь  немного  еды  и аптечку.  Долина  оказалась
длиннее,  чем  мы предполагали.  Оглянуться  не  успели  -  уже  два, солнце
налилось послеполуденным золотом, ветер поднимается, и  я подумал: "Господи,
когда же мы полезем на гору, ночью, что ли?"
     Я сказал это Джефи. "Ты прав, надо спешить," - отвечал он.
     - А может, ну его, пошли домой?
     - Ты чего, Тигр, брось, сбегаем на горку - и домой. - О, какая длинная,
длинная, длинная  была  долина. Под конец подъем стал  очень крут,  и я стал
опасаться,  что упаду,  было скользко,  лодыжки  ныли - вчерашнее мускульное
напряжение давало себя знать. А Морли хоть бы хны -  он все топал да болтал,
и я отметил его поразительную выносливость. Джефи снял штаны, чтоб выглядеть
настоящим индейцем, то есть  совершенно  голым, если  не  считать  крохотных
плавок,  и  шагал  на  четверть  мили  впереди  нас,  иногда  останавливался
подождать и снова припускал вперед - хотел поскорее добраться до горы. Морли
шел вторым, ярдах в пятидесяти передо мной.  Я не спешил. Ближе  к вечеру  я
прибавил шагу,  решил  обогнать  Морли и  присоединиться к  Джефи. Здесь, на
высоте одиннадцать тысяч футов,  было уже холодно,  много  снега, на востоке
открывалась грандиозная панорама  многоступенчатых заснеженных  террас, мы и
впрямь были на самой крыше Калифорнии. В одном месте мне пришлось, следом за
другими, пройти  по узкому выступу над обрывом, и я действительно испугался:
падать  пришлось  бы  футов  со ста,  запросто шею  сломать,  до  следующего
небольшого  уступа, а там  минутная  подготовочка  - и  прощальный  полет  с
крепким последним шмяком с тысячефутовой высоты. Ветер хлестал нас. И однако
же  весь  этот  день,  даже  больше,  чем  вчерашний,  был  полон  какими-то
предчувствиями воспоминаний, как будто я уже бывал здесь, карабкался по этим
скалам, с  другими  более  древними, простыми, серьезными целями. Наконец мы
достигли подножия горы Маттерхорн, с красивейшим  озерцом, недоступным взору
большинства  жителей  этого  мира,  за  исключением   горстки   альпинистов,
маленькое озеро на высоте  этих  самых  одиннадцати тысяч футов,  увенчанных
снегом  и чудесными цветами альпийского луга, на который я тотчас же рухнул,
скинув  обувь.  Джефи  был  уже  полчаса как там,  опять  одетый  -  все  же
похолодало. Подтянулся  улыбающийся  Морли.  Мы посидели, глядя  на  крутой,
покрытый оползнями склон Маттерхорна, путь  на  вершину,  нависший над нами,
как неизбежность.
     - Вроде не страшно, одолеем! - бодро сказал я.
     -  Нет,  Рэй,  на  самом  деле  здесь намного больше,  чем кажется.  Ты
понимаешь, что это еще тысяча футов?
     - Так много?
     - Если мы сейчас же не рванем бегом, вдвое быстрее, то до вечера нам до
стоянки  не добраться, а до машины  у озера доберемся не раньше утра, ну,  в
крайнем случае, ночью.
     Я присвистнул.
     - Я устал, - заявил Морли. - Я, пожалуй, не полезу.
     -  Вот и  правильно,  - сказал я. - Для меня цель путешествия не в том,
чтобы доказать,  что я могу залезть на вершину, главное  -  побывать  в этих
диких краях.
     - Ну, я пошел, - сказал Джефи.
     - Ну, раз ты пошел, то и я с тобой.
     - Морли, ты?
     - Я,  пожалуй, не потяну. Подожду здесь. - А  ветер крепчал, настолько,
что через несколько сот футов нас начнет сдувать с пути.
     Джефи достал пакетик орехов с изюмом:
     - Вот наше горючее, братишка. Ну как, Рэй, готов бегом, вдвое быстрее?
     - Готов. Иначе как я ребятам в "Плейсе" в глаза смотреть буду?
     - Все, время не ждет. - И Джефи сразу  развил большую скорость, кое-где
огибая оползни бегом. Оползень -  длинная  полоса мелких камешков  и  песка,
взбираться по нему очень трудно, он постоянно осыпается из-под ног.
     С  каждым шагом  мы точно  поднимались все выше  на  чудовищном  лифте;
обернувшись,  я задохнулся: под синим небом с  планетарными облаками  на три
стороны распростерся весь штат Калифорния, со всеми своими  долинами и  даже
плато,  а может, кто ее знает, и Сьерра-Невадой. Страшно было  смотреть вниз
на Морли,  дремлющее  пятнышко, ожидающее  нас у крошечного озера. "Что ж я,
дурак, не остался с ним?" Я начал бояться, что окажусь слишком высоко. Начал
бояться,  что меня сдует ветром.  Все мои  страшные  сны о падениях с гор  и
небоскребов  с  необычайной  ясностью проносились в  голове. Каждые двадцать
шагов выматывали нас полностью.
     - Это из-за высоты, Рэй,  - объяснял Джефи, сидя рядом со мной и тяжело
дыша. - Поешь изюма с орешками, сразу  воспрянешь. -  Подзаправившись  нашим
горючим,   мы  вскакивали   и   без  слов   устремлялись  вперед,   еще   на
двадцать-тридцать  шагов. И снова падали, задыхаясь,  вспотевшие на холодном
ветру,  на  самой  верхушке  мира,  шмыгая  носом,  как мальчишки,  допоздна
заигравшиеся  в  субботу  на  зимнем  дворе. Ветер  завывал, как  в  кино  о
Тибетском призраке.
     Подъем  стал  слишком  крут  для  меня; я  боялся  оглянуться;  уже  не
различить было точечку-Морли у лужицы-озера.
     - Поспеши, - кричал  Джефи,  обогнавший меня на добрую  сотню  футов. -
Времени очень мало. - Я взглянул на вершину. Совсем близко, через пять минут
я буду там. - Еще полчасика! - крикнул Джефи. Я не поверил. Через пять минут
яростного  карабканья  я  упал;  вершина  не  приблизилась.  И,  что мне  не
нравилось, облака со всего света неслись, рассекаемые ею, как туман.
     - Все равно ничего оттуда не увидишь, - пробормотал я.  - Как же  это я
так  влип?  -  Джефи сильно  ушел вперед, арахис с  изюмом он  оставил  мне,
мрачная решимость  была  в  его одержимом беге -  любой  ценой, сдохнуть,  а
добраться до вершины. Он больше не отдыхал.  Скоро он опередил меня на целое
футбольное поле,  на сотню ярдов, все удаляясь,  уменьшаясь. Я обернулся - и
со мной случилось то же, что с Лотовой женой. - Слишком высоко! - крикнул я,
охваченный  паникой. Джефи  не услышал. Я пробежал еще  несколько футов  и в
изнеможении  упал ничком, проехавшись немножко назад.  - Слишком  высоко!  -
заорал  я. Было по-настоящему  страшно.  Вдруг я  так  и буду сползать,  эти
оползни того и гляди начнут осыпаться! А Джефи, горный козел проклятый, знай
скачет себе с камня  на  камень сквозь клочья  тумана,  вверх, вверх, только
подошвы сверкают. "Разве за ним, маньяком, угонишься?" И все  же я  следовал
за ним, с отчаяньем и упорством сумасшедшего. Наконец я долез до уступа, где
можно было сесть прямо и не цепляться, чтоб не упасть, всем телом вжался я в
этот уступчик,  угнездился  в  нем,  чтобы ветер  не выковырял меня  оттуда,
взглянул вниз  и  понял: с меня хватит.  - Я  дальше не пойду! - прокричал я
Джефи.
     - Да ладно тебе, Смит, еще пять минут. Мне осталось футов сто!
     - Я дальше не пойду! Слишком высоко!
     Он не ответил  и продолжал карабкаться. Вот  он свалился, тяжело  дыша,
вскочил и побежал дальше.
     Вжавшись  поглубже в  уступ  и закрыв глаза, я думал: "Что за  страшная
штука жизнь,  за что мы обречены  рождаться и подвергать  свою нежную  плоть
мучительным испытаниям высокими горами, камнем, пустым пространством?" - и с
ужасом  вспомнил   я  знаменитое  дзенское  изречение:  "Достигнув  вершины,
продолжай  восхождение". Волосы у меня встали дыбом; когда сидишь у Альвы на
циновке, это кажется такой изящной поэзией. Теперь же сердце мое колотилось,
кровоточа: зачем, за что я родился? "Достигнув  вершины, Джефи действительно
продолжит восхождение,  естественно, как  вода течет, как ветер дует. Ну что
ж, а старый философ останется здесь," - я  снова прикрыл глаза. - "И вообще,
-  думал я,  -  пребывай в  добре  и  покое,  ты  никому  ничего  не  должен
доказывать".  И  тут  ветер  принес  прекрасный  срывающийся  йодль,  полный
странной, музыкальной,  мистической  силы, я посмотрел вверх: Джефи стоял на
вершине Маттерхорна, распевая песнь триумфа, песнь победы  над  Буддой Горы.
Это было  прекрасно. И  вместе  с  тем смешно -  на  этой  совсем не смешной
верхотуре Калифорнии, в несущихся клочьях тумана. Он заслужил это: терпение,
выдержка,  пот,  и  вот эта безумная человеческая песнь:  взбитые сливки  на
верхушке  мороженого. У меня не хватило сил ответить на его клич. Он побегал
там,  ненадолго  пропав  из   виду,  чтобы  исследовать   небольшое  плоское
пространство  вершины,  несколько футов (как он  сказал)  к западу, а  затем
ниспадание вдаль, до самых опилочных полов Вирджиния-сити. Это было какое-то
безумие.  Я слышал, как он  кричит  мне,  но только дрожал и вжимался в свое
убежище. Кинув взгляд вниз, где валялся у озера Морли с травинкой в зубах, я
произнес:  "Вот  карма  трех  человек:  Джефи  Райдер с  триумфом  достигает
вершины, я почти  у  самой цели сдаюсь  и  прячусь в этой проклятой норке, а
самый умный,  поэт из  поэтов,  лежит и  смотрит в небо, покусывая  стебелек
цветка  и  слушая плеск волн,  нет, черт возьми, больше меня сюда калачом не
заманишь".

12

     Я  действительно был восхищен мудростью Морли: "с  этими его  дурацкими
видами заснеженных швейцарских Альп," - думал я.
     Но внезапно начался джаз:  один сумасшедший миг - и я увидел, как Джефи
сбегает   с  горы  гигантскими  двадцатифутовыми   прыжками:  летит,   мощно
приземляется тяжелыми бутсами, прыгает футов на пять, бежит  и снова летит с
безумным  ликующим  кличем вниз по  скату  крыши мира, и  тут меня  осенило:
идиот,  с горы  упасть невозможно, - и тут с  воплем сорвался я с насеста  и
помчался  вниз  вслед за Джефи, точно  такими  же  гигантскими  прыжками,  и
буквально  за  пять минут (подошвы мои лупили по скалам, валунам, песку, мне
было уже все  равно,  только  бы поскорее), мы с  гиком, скача, точно горные
козы или,  лучше, как китайские безумцы тысячу лет назад, ворвались в мирную
жизнь медитирующего  Морли, который  сказал,  что, увидев, как мы слетаем  с
горы,  не  поверил  своим  глазам.  Последним  огромным  прыжком,  с  воплем
восторга,  я  приземлился у озерца, врезался  пятками в  прибрежную  грязь и
шлепнулся,  страшно  довольный. Джефи уже  разувался, вытряхивая  камешки  и
песок.  Вот  это да. Я  снял тапочки,  вытряхнул оттуда  пару ведер мусора и
сказал:  "Эх,   Джефи,  преподал  ты  мне  последний  урок:  с  горы  упасть
невозможно".
     - Вот  именно в  этом  смысл  изречения: "Достигнув  вершины, продолжай
восхождение".
     - Да, черт возьми,  твой триумфальный клич - самое лучшее, что я слышал
в жизни. Жаль, магнитофона не было, я бы записал.
     - Не годится людям  внизу  слышать такие  вещи,  - чрезвычайно серьезно
заметил он.
     - Ей-Богу,  ты прав: будут бродяги-домоседы, нежась на мягких подушках,
благосклонно внимать воплю  покорителя вершин - нет, не заслужили они этого.
Да, когда я посмотрел, как ты несешься с горы - вот тут я все понял.
     - Ах, у Смита нынче маленькое сатори, - вставил Морли.
     - Как ты тут, кстати?
     - Да ничего, в основном спал.
     -  Вот черт,  я  ведь  так  и не  дошел до  вершины. Теперь мне стыдно,
теперь, зная, как спускаться с горы, я понял, как на нее подниматься, и  что
упасть невозможно, но все, поздно.
     - Вернешься следующим  летом и  поднимешься. Ты хоть  понимаешь, что ты
первый раз в горах, а старого ветерана Морли обскакал?
     - Определенно, - подтвердил Морли. - Как думаешь, Джефи, присвоят Смиту
титул Тигра за его сегодняшние свершения?
     -  Еще бы, - сказал  Джефи, и я почувствовал настоящую  гордость. Я был
Тигром.
     - В следующий раз, черт побери, обещаю быть львом.
     -  Все,  мужики, пошли,  нам еще  предстоит  долгий путь через осыпь до
нашей стоянки, потом через долину камней и по тропе вдоль озера, ого, боюсь,
засветло не поспеем.
     - Мне  кажется, все будет в  порядке, -  Морли указал на осколок луны в
голубом, но уже розовеющем, углубившемся небе. - Она осветит нам путь.
     - Пошли. - И мы встали и пошли. На этот раз опасный выступ,  напугавший
меня  по дороге туда,  показался шуткой, я  шел вприпрыжку, пританцовывая, я
понял:  упасть с горы невозможно.  Не  знаю, можно ли на самом деле упасть с
горы, но лично я понял, что нельзя. Таково было мое прозрение.
     И все  же  приятно было  спуститься  в долину,  теряя из  виду все  эти
величественные горизонты; часам к пяти стало смеркаться, я  отстал  от ребят
футов на сто  и шагал сам по себе, размышляя и напевая, помеченной катышками
оленьей тропой меж камней, не надо думать, волноваться, вглядываться  вдаль,
-  знай  держись  черненьких  оленьих катышков и радуйся  жизни.  В какой-то
момент я увидел, как Джефи, ненормальный, забрался просто  так ярдов  на сто
вверх по снежному  склону и съехал оттуда  в бутсах, как на лыжах, последние
несколько ярдов на спине, хохоча. Да еще и штаны опять снял и обернул вокруг
шеи. Он говорил,  что  делает  это просто для удобства, и это  правда, кроме
того, вокруг  не  было  никого, кто мог бы его  увидеть,  однако  я думаю, в
походах с участием девиц он преспокойно проделывал  то  же  самое. Я слышал,
как  Морли  разговаривает с ним в огромной пустынной  долине: за многие футы
каменистого пространства его  голос  узнавался безошибочно. Я столь прилежно
следовал оленьей тропе,  что вскоре потерял друзей из виду, только слышал их
голоса, и  шел в полном одиночестве вдоль отрогов, по руслам ручьев, доверяя
инстинкту моих милых олешков, - и не напрасно: к наступлению темноты древняя
оленья  тропа  вывела меня прямо к  знакомому  мелкому роднику (где животные
останавливались  на водопой последние пять тысяч  лет), а Джефи  уже  развел
костер,  и пламя  бросало оранжевый  отблеск на нашу скалу.  Луна  поднялась
высоко и  светила  ярко.  "Повезло  нам  с  луной,  братцы,  еще восемь миль
пилить".
     Мы перекусили, напились чаю, собрали рюкзаки. Одинокий спуск по оленьей
тропе был,  пожалуй,  самым счастливым моментом  всей моей жизни, и, покидая
стоянку, я  оглянулся, надеясь  увидеть  в  темноте  кого-нибудь из  оленей,
олешков моих, но нет, ничего не видать, и я просто сказал спасибо всему, что
осталось наверху. Так мальчишкой бродишь один целый день по лесам и полям, а
вечером, по дороге домой,  идешь, не сводя  глаз с тропы,  шаркаешь  ногами,
размышляешь, насвистываешь; так,  наверно,  двести лет  назад  шли индейские
мальчишки за широко шагающими отцами с  Русской реки на  Шасту, так арабские
дети следуют  за  отцами, отцовской тропой; эта  песенка  веселого  детского
одиночества, шмыганье  носом,  так девочка  везет домой  на  санках младшего
братца, и  оба напевают, бормочут что-то свое, строят рожицы  снегу, санному
следу, еще  немножко  побыть самими  собой, прежде  чем усесться на кухне  и
сделать лицо, приличествующее этому миру серьезности. "Но что  в мире  может
быть  серьезнее,  чем  идти  по  оленьей  тропе  к водопою?" -  думал  я. Мы
приступили к долине  камней, пять  миль в ясном лунном свете,  было несложно
скакать с валуна на валун, валуны  белели, как снег, глубоко чернели тени. В
лунном  свете   все  было  белым,   чистым,  прекрасным.  Порой   серебристо
проблескивал ручей. Далеко внизу были сосны и маленький пруд.
     Тут-то ноги  мои  и  отказали. Я  окликнул  Джефи и извинился. Я не мог
больше прыгать. И  подошвы, и бока ступней были натерты и саднили. Тапочки -
слабая защита. Пришлось Джефи поменяться со мной обувью.
     В бутсах, не тяжелых, но  надежно  защищающих ногу,  стало  значительно
проще. Отличное новое ощущение - скакать с валуна на валун, не чувствуя боли
сквозь тонкие теннисные тапочки. Да  и Джефи нравилась неожиданно обретенная
легконогость. С удвоенной скоростью  пустились  мы вниз  по долине. И все же
каждый шаг давался  с трудом, усталость настигла нас. С  тяжелым рюкзаком за
спиной трудно контролировать мускулы бедер, необходимые  для спуска с  горы,
который  бывает  порой труднее, чем подъем.  Да  еще надо  было преодолевать
завалы: идешь-идешь по песку,  вдруг каменный  завал преграждает путь,  надо
забираться на камни и прыгать с  одного на другой, внезапно камни кончаются,
и спрыгивай  опять на песок.  Или вдруг попадаешь в  непроходимую чащу, надо
идти в обход или продираться напрямик, порой я застревал с рюкзаком и стоял,
ругаясь и дергаясь,  в невозможном лунном свете. Мы  не разговаривали. Кроме
того, я злился, потому что Джефи и Морли боялись остановиться и передохнуть,
говорили, что сейчас это опасно.
     - Не все ли равно, луна яркая, можно даже поспать.
     - Нет, надо сегодня ночью добраться до машины.
     - Остановимся хоть на минутку. Ноги не выдерживают.
     - Разве что на минутку.
     Но минуты,  конечно,  не  хватало,  и  вообще,  по-моему,  они  впали в
истерику. Я  ругался на них и однажды даже сорвался на Джефи: "На  хрена так
убиваться, тоже  мне развлечение!" (И все твои идеи  - фигня,  добавил я про
себя). Чуть-чуть усталости многое меняет. Бесконечная лунная долина, зажатая
меж  двух  скалистых  стен,  камни,  "утки",  камни, наконец  уже  вроде  бы
показалось, что дошли - ан  нет, ничего подобного, ноги мои вопиют о пощаде,
я матерюсь, ломлюсь сквозь  ветки и бросаюсь  на  землю, чтоб отдохнуть хоть
минуту.
     -  Давай, Рэй,  пошли,  осталось  чуть-чуть.  -  Я,  конечно, понимал -
терпения  во  мне ни на грош,  это  давно  известно. Зато я умею радоваться.
Добравшись до  альпийского  луга, я растянулся  на  животе, напился воды  из
родника и тихо, мирно радовался, пока  они озабоченно обсуждали,  как бы  им
вовремя успеть к машине.
     -  Да ладно вам,  такая чудесная  ночь,  а вы  уж совсем  себя загнали.
Попейте водицы, поваляйтесь минут пять-десять, все само образуется. - Теперь
я оказывался философом. И  действительно, Джефи согласился со мной, и мы как
следует отдохнули. После  нормального человеческого отдыха я был уверен, что
спокойно доберусь до озера. Красивая была дорога. Лунный свет сочился сквозь
густую листву, бросая пеструю тень на  спины Морли и  Джефи, шедших впереди.
Мы вошли  в хороший ритм и весело покрикивали: "хоп-хоп",  перестраиваясь на
поворотах, все вниз, вниз, в славном свинговом ритме спуска. А как хорош был
в лунном свете  гремучий  ручей, летящие блестки  лунной  воды,  белоснежная
пена,  черные как смоль  деревья, настоящий лунно-тенистый  эльфийский  рай.
Воздух  стал нежнее, теплее, вернулись  человеческие запахи. Запах  озерного
прибоя,  цветов, мягкая пыль земли. Там, наверху, все  пахло  льдом, снегом,
бессердечным  камнем. Здесь  -  лесом,  отдающим солнечное тепло,  солнечной
пылью,  отдыхающей  под луною,  влажным  песком, цветами, соломой  -  добрые
земные  запахи. Приятно было  шагать по тропе, правда,  в  какой-то момент я
снова  почувствовал  страшную  усталость,  хуже,  чем  в  бесконечной долине
камней, но внизу уже  мерцал  огонек в  сторожке у  озера, славный маленький
фонарик, так  что  все  было  в  порядке.  Морли и  Джефи  беспечно болтали,
оставалось  только  скатиться  к машине.  И  внезапно все  кончилось,  точно
длинный  и страшный сон, мы идем по  дороге,  вокруг  домики, под  деревьями
припаркованы автомобили, а вот и машина Морли.
     Мы скинули рюкзаки.
     - Судя по всему,  - сказал Морли, прислоняясь к машине, - прошлой ночью
никаких заморозков  не  было,  так  что я совершенно напрасно возвращался  и
сливал воду.
     - А вдруг были? - Но Морли зашел в магазинчик за машинным маслом, и там
ему сказали,  что  заморозков не