е у
озера.  Мы  сели  в  машину,  вернулись на  несколько сот  ярдов по  шоссе и
повернули к  югу, где сияли в синем воздухе нетронутые снега вершин. Миновав
прекрасные  озера-Близнецы,  мы  подъехали  к  охотничьему  домику,  который
оказался большим  белым  каркасным  домом  - гостиницей; Морли  зашел туда и
заплатил  пять долларов за два одеяла на одну ночь. На пороге, руки  в боки,
стояла  женщина; лаяли  собаки.  Немощеная  дорога пылила, но озеро  было  -
чистая  лазурь,  и  скалы и  холмы предгорий  великолепно отражались  в нем.
Впереди же, где дорогу ремонтировали, клубилась  желтая пыль, сквозь которую
нам предстояло пройти,  прежде чем перейти ручей у дальней оконечности озера
и через подлесок выбраться к началу тропы.
     Припарковавшись,  мы вытащили  из машины  свою поклажу  и разложили  на
солнышке. Джефи упаковал  мой рюкзак  и сказал: понесешь,  иначе лучше сразу
прыгай в озеро. Он был очень  серьезен и чувствовал себя  предводителем, что
мне  нравилось   больше  всего.   Далее,   с  той  же   хмурой  мальчишеской
серьезностью, он вышел на дорогу и киркой начертил в пыли большой круг,  а в
нем какие-то знаки.
     - Это что такое?
     -  Рисую магическую мандалу. Она не только поможет нам  в пути, но  еще
несколько знаков и заклинаний - и я смогу предсказать по ней будущее.
     - Что такое мандала?
     - Буддистское  изображение. Это всегда  круг  со  знаками внутри,  круг
означает пустоту,  а  знаки  -  иллюзию, понял?  Иногда мандалу  рисуют  над
головой бодхисаттвы,  тогда  по ней можно  прочесть  его историю.  Тибетские
дела.
     Я  был  обут в теннисные тапочки; теперь я достал  скалолазную шапочку,
которую вручил мне Джефи, это был черный  французский беретик, я сдвинул его
под лихим углом, рюкзак за спину - и я готов идти. В тапочках и берете я был
скорее похож  на богемного художника, чем на  альпиниста. Джефи  же, в своих
замечательных бутсах и  зеленой  швейцарской шляпочке с перышком,  напоминал
эльфа,  но все равно выглядел мощно. Представляю себе его, одного в горах, в
этом  снаряжении,  так  и вижу:  прозрачное  утро  в сухих Высоких  Сьеррах,
вдалеке чистые пихты оттеняют бока каменистых холмов, за ними -  заснеженные
пики, ближе - большие купы сосен, а вот и Джефи в своей шляпочке, с огромным
рюкзаком, топает себе, в левой руке -  цветочек, зацепился  за лямку рюкзака
на груди; по  сторонам  зияют дальние осыпи; глаза светятся  радостью, он на
своем пути, его герои - Джон Мьюир, Хань  Шань, Ши-те, Ли  Бо, Джон Берроуз,
Пол Беньян и Кропоткин; ростом он  мал и  шагает, забавно  выпятив  животик,
просто потому, что  слегка  сутулится,  зато  у него  широкий, твердый  шаг,
длинный  шаг  высокого человека  (как  я выяснил, следуя  за ним по  тропе),
широкие плечи и мощная грудная клетка.
     - Елки-палки, Джефи, как же все здорово, какое отличное  утро, - сказал
я, когда, заперев машину, мы пустились  вдоль  озера, с рюкзаками за спиной,
рассеявшись  по  обочинам  и  центру  дороги,  как  рассеивается  пехота.  -
Насколько  круче,  чем  какой-нибудь  "Плейс"!  Таким  вот  свежим,  погожим
субботним утром сидишь там и напиваешься,  мутный весь,  больной, - а мы тут
гуляем, свежий воздух, чистое озеро, красота, прямо хокку, ей-Богу.
     - Сравнения одиозны,  Смит, - отвечал  он,  цитируя Сервантеса и заодно
делая буддистское наблюдение, -  Какая фиг разница, сидишь ты в "Плейсе" или
лезешь на Маттерхорн, все одно пустота, братишка.  - Я подумал и решил,  что
он прав, сравнения одиозны, все одно  и то же, но все-таки я чувствовал себя
превосходно и  вдруг  даже  понял,  что  (несмотря  на тромбозные  вены) эта
прогулка пойдет мне  на пользу, и  может  быть,  я даже  брошу пить и вообще
начну новую жизнь.
     -  Джефи, как я  рад,  что  встретил тебя. Я  хочу  научиться правильно
складывать рюкзак, вообще как и что,  и прятаться в горах, когда цивилизация
надоест. На самом деле здорово, что я тебя встретил.
     - Что  ж, Смит, и я рад, что встретил тебя, узнал про спонтанное письмо
и все такое.
     - Да это ерунда.
     - Для меня не ерунда. Прибавим шагу, время поджимает.
     Вскоре мы уже  добрались  до  клубов желтой  пыли,  где, урча, возились
трактора и матерились толстые потные рабочие. Они даже не взглянули  на нас.
Им,  чтобы залезли  на  гору, надо было  бы  заплатить вдвое, а  сегодня,  в
субботу, и вчетверо.
     Подумав  об этом, мы  с Джефи  посмеялись.  Я немного  стеснялся своего
дурацкого берета, но  трактористы не  обратили  на  него  никакого внимания;
скоро  мы уже  оставили  их позади  и  приблизились  к  последнему  домику -
магазинчику, от которого уже начиналась тропа. Это  был  бревенчатый домик у
самого края озера, у подножия довольно внушительных предгорных холмов. Здесь
мы немного передохнули на  ступеньках, все-таки прошли мили четыре,  правда,
по хорошей ровной  дороге; зашли внутрь, купили конфет, всякого там печенья,
кока-колы. И  тут вдруг Морли, который, надо сказать, отнюдь  не  молчал все
эти четыре мили и смотрелся весьма забавно со своим гигантским рюкзаком, где
лежал, в  частности, надувной  матрас (в сдутом состоянии),  но  без  всякой
шляпы или  кепки, то есть совершенно так же,  как у себя в  библиотеке, но в
каких-то больших мешковатых  штанах, -  короче, Морли внезапно вспомнил, что
не слил воду.
     - Подумаешь,  не слил воду, не влил соду... - сказал я, видя их  ужас и
не очень-то разбираясь в автомобилях.
     - Да  ты что, не слил  воду - это значит, что, если ночью  здесь  будут
заморозки, вода замерзнет, радиатор взорвется, все к черту полопается, мы не
сможем  доехать  до  дому и замучаемся  переть  пешим ходом  до  Бриджпорта,
двенадцать миль.
     - А если не будет заморозков?
     - Нельзя полагаться на случай, - сказал Морли,  и к этому моменту я был
уже страшно зол на него за все  штучки, которые он изобретал, чтобы не  так,
так  эдак забыть, запутать,  помешать, задержать, заставить  ходить  кругами
наше сравнительно просто задуманное путешествие.
     - Ну и что теперь делать? Что нам теперь, возвращаться?
     - Единственный выход - вернуться мне одному, слить  воду и  последовать
за вами по тропе, а ночью в лагере встретимся.
     -  А  я  разожгу  большой  костер,  -  сказал Джефи,  -  увидишь  свет,
покричишь, и мы тебя направим.
     - Очень просто.
     - Но смотри поторопись, чтобы к ночи поспеть в лагерь.
     - Успею, я сразу пойду.
     Тут мне стало жаль злополучного бедолагу Генри, и я сказал: - Да ладно,
ты что, не пойдешь с нами сегодня? Хрен с ним, с радиатором, пошли!
     -  Слишком  дорого  обойдется, если эта штука замерзнет,  нет,  Смит, я
лучше вернусь. У меня  масса занятных мыслей о  том  же, о чем вы, наверное,
будете  сегодня  беседовать, нет,  черт,  пойду-ка я  поскорей. Смотрите  не
рычите  там на  пчел, а встретите теннисную партию,  где все без рубашек, не
стройте  глазки, не  то солнце  как  даст девчонке пенделя  - и прямо к вам,
ножки  кошки  крошки  фрукты-апельсины,  -  с  этими  словами,  без   особых
прощальных церемоний, лишь слегка махнув рукой, он пустился в обратный путь,
продолжая  бормотать  себе  под  нос.  "Ну,  пока, Генри, давай  скорей!"  -
крикнули мы вслед, а он ничего не ответил, ушел и все.
     - Знаешь, - сказал я, - по-моему,  ему все равно. Он  гуляет, обо  всем
забывает и вполне доволен.
     -  И похлопывает себя по  пузу, и  смотрит на  вещи как они есть, как у
Чжуан-цзы, - и мы с Джефи расхохотались, глядя, как Генри, одинок и безумен,
удаляется по той самой тропе, которую мы только что преодолели.
     - Ну ладно, пошли, - сказал Джефи. - Когда я устану с большим рюкзаком,
махнемся.
     -  Я  готов  сейчас. Слушай, давай его сюда,  правда,  хочется  понести
что-нибудь тяжеленькое.  Ты не представляешь, как мне  здорово! Давай! -  И,
поменявшись рюкзаками, мы двинулись в путь.
     Оба мы чувствовали себя прекрасно и болтали о чем попало, у литературе,
о  горах,  о девочках, о  Принцессе, о поэтах,  о  Японии,  о наших  прошлых
приключениях,  и тут я понял,  как мне повезло, что Морли забыл  слить воду,
ведь иначе  за  весь этот  блаженный день Джефи не  удалось  бы  вставить ни
словечка,  а  теперь я  имел возможность послушать его.  Своим  поведением в
походе  он  напоминал  Майка,  друга  моего  детства,  который  тоже  обожал
предводительствовать, сосредоточенно и сурово, как Бак  Джонс, устремив взор
к далеким горизонтам, как Нэтти Бампо, предупреждая меня о хлещущих  ветках,
или: "Здесь слишком глубоко, спустимся ниже  по ручью,  там перейдем вброд",
или:  "Здесь  в  низине,  должно  быть, грязь,  лучше  обойдем",  -  страшно
серьезный и  ужасно  довольный.  Так  и  видно  было  все  детство  Джефи  в
восточно-орегонских  лесах. Он шел, как говорил, сзади я видел,  что носки у
него  направлены  чуть-чуть  внутрь, как  и у меня;  однако,  когда  начался
подъем, он  развернул ступни носками  врозь,  как  Чаплин, чтобы  легче было
взбираться. Через густой кустарник с редкими ивами мы пересекли заболоченную
речную низину,  вышли на  другой берег,  слегка промочив ноги,  и  пустились
вверх  по тропе,  которая  была  очень  ясно  размечена и недавно  расчищена
специальными отрядами,  но,  если  попадался выкатившийся на тропу булыжник,
Джефи  старательно  откатывал его, приговаривая:  "Я  сам  работал  в  таких
отрядах,  не  могу  я, Смит,  когда тропа в таком  беспорядке".  Чем выше мы
взбирались, тем лучше открывался вид на озеро, и вот уже сквозь ясную синеву
увидели мы глубокие провалы, как  темные колодцы, откуда били питающие озеро
родники, - и увидели, как ходит легкими косяками рыба.
     - Эх, прямо раннее утро в Китае, и мне пять лет в безначальном времени!
-  пропел  я; мне захотелось присесть у тропы,  достать блокнотик и записать
все это.
     - Погляди  туда, - воскликнул Джефи,  -  желтые  осины.  Напоминает мне
хокку... "Разговорились о литературе - желтеют осины". - Гуляя в этих краях,
начинаешь постигать крохотные  бриллианты  восточных хокку; поэты, создавшие
их, никогда не напивались в  горах и  ничего такого, просто бродили, свежие,
как  дети,  записывая все, что  видят,  без всяких  литературных оборотов  и
выкрутасов, не пытаясь ничего придумать или выразить. Взбираясь по поросшему
кустарником склону, сочиняли хокку и мы.
     - "Валуны на краю обрыва, - произнес я, - почему не срываются вниз?"
     -  Может, это и  хокку,  а может, и  нет, сложновато немножко, - сказал
Джефи. - Настоящее  хокку должно  быть простым, как овсянка, и  давать яркую
картинку реальных предметов, например, вот это, наверно, самое гениальное из
всех: "По веранде скачет воробей с мокрыми лапками".  Это Шики. Так и видишь
мокрые следы воробьиных лапок, и при этом в нескольких словах заключено все,
и дождь, который шел целый день, и даже запах сосен.
     - Давай еще.
     - Сейчас сам  придумаю, вот  смотри. "Озеро  внизу...  чернеют  провалы
колодцев",  нет,  черт, не  годится,  это  не  хокку,  хокку нельзя сочинять
слишком старательно.
     - А давай сочинять быстро, прямо на ходу, спонтанно.
     - Смотри,  - воскликнул он  радостно,  -  горный  люпин, смотри,  какой
нежный оттенок  синего  цвета. А вот калифорнийский  красный мак. Вся долина
окроплена цветом! Между прочим,  вон там  наверху - настоящая калифорнийская
белая сосна, они уже редко встречаются.
     - Ты, наверное, много знаешь про птиц, про деревья, про все эти дела.
     -  Всю  жизнь  изучал.  -  Чем  выше, тем небрежней становилась беседа;
перебрасываясь случайными  шутками,  мы вскоре добрались до поворота  тропы,
где оказалось неожиданно тенисто  и сыро,  и водопад  низвергался на  пенные
камни,  а  над  потоком совершенной  аркой  выгибался  образованный  упавшей
корягой мостик, мы  легли на  него  животом  вниз и, окунув головы,  намочив
волосы,  жадно  пили, а  вода хлестала в лицо, это было все равно что сунуть
голову под струю плотины. Добрую минуту лежал я  так, наслаждаясь  внезапной
прохладой.
     - Как реклама пива "Рэйнир"! - крикнул Джефи.
     - Давай посидим тут, порадуемся.
     - Братишка, ты не знаешь, сколько нам еще идти!
     - Да я вовсе не устал!
     - Еще устанешь, Тигр.

9

     Мы шли дальше, и мне чрезвычайно нравился тот, я бы сказал, бессмертный
облик,  который  приобрела послеполуденная  тропа, золотистая  древняя пыль,
запорошившая травы на склонах, гуденье жуков, вздохи ветра в мерцающем танце
над горячими камнями и то, как падали вдруг на тропу тень и прохлада высоких
деревьев,  и  свет  здесь казался  глубже.  Озеро  внизу скоро  стало совсем
игрушечным, все так же темнели в нем пятна колодцев, гигантские тени облаков
лежали  на воде,  и  трагическая  маленькая дорога, по  которой  возвращался
бедняга Морли.
     - Как там Морл, не видать?
     Джефи прищурился.
     - Вижу облачко пыли,  может, это уже он возвращается. - А мне казалось,
что я уже  все это видел, от альпийских лугов с  кустами люпина до внезапных
водопадов  с  мостиками-корягами и зеленой  глубиной,  и  как-то  невыразимо
щемило сердце,  будто я уже  раньше жил  и  ходил  по  этой тропе, в похожих
обстоятельствах, с  другом-бодхисаттвой,  но,  может  быть,  это  было более
важное путешествие; хотелось прилечь у тропы и вспомнить.
     Так бывает в лесах, они  всегда кажутся знакомыми, давно забытыми,  как
лицо давно умершего родственника,  как давний сон,  как  принесенный волнами
обрывок  позабытой песни,  и  больше всего - как золотые вечности прошедшего
детства или прошлой жизни,  всего  живущего  и умирающего, миллион лет назад
вот  так же щемило сердце, и облака, проплывая над головой, подтверждают это
чувство  своей  одинокой  знакомостью.   От  вспышек  внезапного  узнавания,
вспоминания я даже  ощутил экстаз,  и в дремотной испарине  потянуло  лечь и
заснуть в  траве. Вместе  с высотой  росла усталость,  теперь, как настоящие
альпинисты, мы уже не разговаривали,  и не  надо  было  разговаривать, и это
было хорошо; после получаса молчания Джефи обернулся и заметил: "Вот это мне
нравится, когда  идешь  и говорить уже не  нужно, как  будто мы - животные и
общаемся  молча,  посредством  телепатии".  Так  мы  и  шли,  погруженные  в
собственные мысли,  Джефи -  своим  забавным чаплинским шагом, который я уже
описал, а  я  тоже нащупал  для  себя правильный  способ  ходьбы, медленными
короткими шажками,  упорно  вверх и вверх, со скоростью одна миля в час, так
что  я  отставал  ярдов на  тридцать, и теперь,  сочинив хокку,  приходилось
выкрикивать их друг  другу.  Вскоре мы преодолели ту часть тропы, за которой
начинался прелестный мечтательный луг с озерцом, а там уже тропа кончалась и
были камни, одни только камни.
     - Теперь единственный ориентир - это "утки".
     - Какие еще утки?
     - Видишь вон там валуны?
     - "Видишь вон там валуны"! Еще бы, пять миль сплошных валунов  до самой
горы.
     - Видишь вон там, у сосны, на ближнем  валуне камни сложены кучкой? Это
и есть  "утка", ее сложили те, кто  ходил тут до  нас, может быть, я  сам ее
сложил  в пятьдесят четвертом, не  помню.  Сейчас  надо скакать  с валуна на
валун, не  теряя  из виду "уток",  чтобы не  сбиться с курса. Хотя вообще-то
курс ясен, вон тот утес наверху - там как раз и есть наше плато.
     - Плато? То есть это еще не вершина?
     -  Конечно,  нет,  там  плато,  потом  осыпи,  потом  скалы  и  наконец
альпийское озерцо, не  больше этого пруда, потом - финальный рывок на тысячу
футов, почти  вертикально вверх,  да, братишка, на крышу мира,  откуда видна
вся Калифорния и частично Невада, и ветер штаны продувает насквозь.
     - Ох... Сколько же это займет времени?
     - Ну, можно надеяться к ночи разбить лагерь там на плато. Я его называю
плато, на самом деле это так, шельф между вершинами.
     Но здесь, в конце тропы, было так прекрасно, что я сказал:
     Ты только взгляни... -  Грезящий  луг  с  соснами на краю, пруд, чистый
свежий воздух, золотящиеся облака... -  Может, остановимся здесь  на ночь, я
никогда еще не видел такой красоты.
     - Да ну,  ерунда. То есть, конечно,  здорово, но утром, проснувшись, мы
можем  обнаружить,  что  кавалькада из  трех дюжин школьных  учителей  жарит
сосиски у нас под носом.  А вот  дотуда, куда мы идем, фиг кто  доберется, а
если доберется,  считай меня  идиотом. Ну,  может  быть,  один  какой-нибудь
альпинист, ну, два от силы. Но в это время  года - вряд ли. Знаешь, ведь уже
в любой момент может выпасть снег. Если выпадет сегодня ночью, тогда прощай,
Смит.
     - Что ж, прощай, Джефи. Но давай хотя бы отдохнем тут, попьем водички и
восхитимся этим  лугом. -  Мы  устали,  но было здорово.  Мы растянулись  на
траве, передохнули, поменялись  рюкзаками и  потопали дальше. Почти сразу же
трава кончилась и начались  камни; мы забрались на первый,  и с  этой минуты
надо было  постоянно  прыгать  с  камня на  камень, пять миль  по каменистой
долине, между  отвесных  утесов-стен,  все круче и круче вверх, так  что под
конец, казалось, придется карабкаться по камням.
     - А что впереди, за этим утесом?
     - Там высокая трава,  кустарник, россыпи  камней, прекрасные извилистые
ручьи, где  даже  днем не тает лед, кое-где  лежит снег, гигантские деревья,
есть  один валун, огромный, вдвое  больше  альвиного коттеджа, он  нависает,
образуя такую  пещеру,  там  мы  остановимся  и  разведем костер, чтобы  жар
отражался  от стены. Дальше уже  трава и деревья кончаются. Высота  примерно
тысяч девять.
     В  тапочках  скакать  с булыжника  на булыжник было  легче  легкого, но
вскоре я заметил, как изящно  получается это у Джефи, в своих тяжелых бутсах
он так и  летал  с камня на камень, иногда  выделывая прямо танцевальные па,
вправо-влево, вправо-влево;  некоторое  время  я повторял каждый его шаг, но
потом понял,  что лучше спонтанно выбирать свои  собственные камни и скакать
по ним в собственном угловатом танце.
     -  Секрет  в том, -  сказал  Джефи,  -  что это как  дзен.  Пляши,  как
пляшется. Проще простого, на  самом  деле проще, чем ходить по ровной земле,
нет монотонности. С каждым шагом  возникают забавные маленькие трудности, их
разрешаешь без  сомнений, раз - и  ты уже  на следующем  камне,  который  ты
выбрал просто так, без особых причин. Как дзен. - Так оно и было.
     Теперь   мы  почти  не  говорили.  Мускулы  ног  устали.  Часа  три  мы
преодолевали эту длинную-длинную  долину. Тем временем вечерело,  свет  стал
янтарным, и зловещие тени упали на долину сухих камней, но  это не пугало, а
вновь вызывало давешнее  бессмертное чувство.  Все "утки" были  сложены так,
чтобы их легко было заметить: встанешь на булыжник, посмотришь перед собой и
сразу видишь "утку" (как правило, два плоских камня один на другом, а иногда
еще сверху один круглый, для красоты), указывающую общее направление. "Утки"
были сложены нашими предшественниками, чтобы не плутать лишнюю пару миль  по
огромной долине. И  все время нас сопровождал тот же гремящий ручей, правда,
теперь поуже и  поспокойнее, и видно было,  как он, чернея на сером каменном
фоне, сбегал с утеса в миле от нас.
     Прыгать с  камня на камень, не падая, причем с тяжелой ношей  -  легче,
чем  кажется:  когда  войдешь  в ритм танца, упасть  практически невозможно.
Порой  я  оглядывался  на  дальние  горизонты гор и удивлялся, насколько  мы
высоко  забрались. Наш  чудесный  оазис в  конце тропы  был словно маленькая
долина в  Арденнском лесу. Подъем становился круче, солнце багровело, вскоре
то тут, то там я стал замечать в тени под камнями островки снега.
     Наконец утес навис  над  нами; я увидел,  как  Джефи скинул  рюкзак,  и
затанцевал к нему.
     - Ну вот,  тут мы  бросим вещи и заберемся  на несколько сотен футов на
утес, где, как  ты  увидишь, более  полого,  и  найдем эту  стоянку. Хочешь,
посиди тут, отдохни,  дурака  своего поваляй, а я  пока  прогуляюсь, я люблю
один бродить.
     О'кей.  Я сел, переменил  мокрые носки