надо. Мне нравится.
   Он правду говорил. Для него было радостью ходить по улицам Города.



                                  Боль

   Из  магазина Славка  не  пош„л  знакомой улицей.  Гораздо  интересней
выбирать новые  дороги.  Славка наугад свернул в  переулок с  маленькими
белыми домами и большими деревьями.
   У деревьев были крупные листья --  по пять на одном корешке.  Их края
уже задела сентябрьская желтизна. Среди листьев качались колючие зел„ные
шарики.
   Деревья назывались "каштаны".  Шарики тоже назывались "каштаны". Если
с шарика содрать колючую кожуру,  под ней окажется ядро --  тв„рдое, как
деревяшка.  Это и есть по-настоящему каштан.  Говорят, их как-то жарят и
едят. Спросить надо бабу Веру...
   Крупный шарик  с  длинными шипами  словно услыхал Славкины мысли.  Он
лопнул  у  Славки  на  глазах,  и  лаковый  коричневый орех  запрыгал по
ракушечным плитам: лови меня и жарь.
   Славка даже ойкнул. Потом засмеялся и кинулся за каштаном.
   И запнулся. За край каменной плиты.
   Недаром говорят,  что запинаться левой ногой --  к несчастью.  Славка
грохнулся так,  что,  кажется,  звон  пош„л  над  улицей.  И  не  только
грохнулся,  а ещ„ проехался по ракушечнику. Сумка улетела впер„д, из не„
выкатился пакет с солью.
   Славка  полежал,   приходя  в  себя.   Поднялся,   постанывая.   Боль
раскатывалась по нему колючими тяж„лыми клубками. Славке показалось, что
они  похожи  на  неочищенные  каштаны,   только  не  на  зел„ные,  а  на
багрово-красные.  Славка рукавом вытер  глаза,  подобрал и  уложил соль.
Потом присел на краешек тротуара, прислушался, где и что особенно болит.
   Сильнее всего  болела  левая  нога.  Но  хуже  было  другое:  штанина
оказалась распластанной от калена до самого низа.  Видимо, зацепилась за
острый угол плиты. На ноге Славка увидел длинную кровавую царапину.
   Но царапина -- что? Зажив„т. А брюки...
   "Ой, мамочка..." -- сокруш„нно подумал Славка.
   И словно эхо отозвалось на улице:
   -- Ой, мамочка, не надо! Больше не буду! Пустите!

   Славку будто прижало к тротуару. Издалека, из давних недобрых врем„н,
прилетел эти крик.
   -- Ой, мамочка, не надо! Больно!
   Да что же это? Неужели здесь может быть такое?!
   Славка вскочил.
   На  другой  стороне улицы  крепкая женщина в  розовом брючном костюме
вела за ухо толстого мальчишку лет девяти.  Он неуклюже пританцовывал на
ходу и верещал.
   Собственная боль придала Славке смелости.  Он  бросился через дорогу.
Порванная штанина захлопала по ноге.
   -- Вы что! -- закричал Славка. -- Не надо!
   Женщина остановилась и  отпустила мальчишку.  Он отскочил к  забору и
взялся за ухо. Женщина повернулась к Славке.
   -- Чего не надо? Ты откуда такой заступник?
   Славка почувствовал, как вся его решимость испаряется. Но сказал:
   -- Ему же больно...
   Женщина визгливо крикнула:
   -- Больно?! Ещ„ не так надо! Ещ„ штаны снять да хворостиной!..
   Славку снова  толкнула злость.  Он  вспомнил мать  Юрки  Зырянова.  И
сказал сипловато, но храбро:
   -- Это  никто  не  имеет права,  даже  родители.  За  это  можно и  в
милицию...
   Он вдруг увидел, что глаза у женщины налились слезами.
   -- Да? -- сказала она тонким голосом. -- В милицию? -- И неожиданно
   заплакала,  шумно хлюпая носом и фыркая.  -- А если у него рук-ног не
останется, тогда в какую милицию? Кого поведут?
   Славка совсем растерялся.  Он  готов был,  что  она заругается,  даже
стукнуть попробует, а тут -- вон что.
   -- Легко грозить-то!  --  причитала т„тка.  --  Все  заступники,  все
храбрые. Вам вс„ игрушки, а матерям да отцам потом сл„зы на всю жизнь!
   Качая  высокой крашеной прич„ской,  она  пошла от  Славки,  но  потом
обернулась и плачущим голосом закричала с новой силой:
   -- От  Андрюшки Илюхина что осталось?  Матери и  посмотреть не  дали!
Гроб заколотили,  а  что там,  никто не знает!  А вам что в лоб,  что по
лбу!..  Обожди,  матери вс„ равно скажу!  Она тебе покажет,  как патроны
ковырять! Она тебе ремн„м поковыряет!
   Последние слова были уже  не  для Славки,  а  для толстого мальчишки.
Прокричав их,  женщина ещ„  раз  громко шмыгнула носом  и  зашагалавдоль
забора. Скрылась в ближней калитке.
   Славка проводил е„  взглядом и  посмотрел на  мальчишку.  Тот вс„ ещ„
держался за  ухо.  Лицо у  него оставалось злым,  но на Славку он глянул
виновато и  смущ„нно.  Это был толстый неуклюжий мальчишка,  но  глаза у
него были хорошие:  большие, т„мно-коричневые. Славка их разглядел, хотя
уже наползали сумерки. В глазах у мальчишки вс„ ещ„ блестели сл„зы.
   Славка хмуро спросил:
   -- Что за патрон ты расковыривал? Голова-то у тебя есть?
   -- Да  он  пустой же,  --  отозвался мальчишка.  --  Ржавая гильза от
зенитки,  я е„ в Сухой балке наш„л.  Ничего я не расковыривал,  а только
чистил. Хотел из не„ автомат сделать...
   -- Бывает,  что гильза пустая,  а капсюль в ней целый. В н„м гремучая
ртуть, -- сказал Славка. -- Она может сто лет лежать, а потом взрывается
от одного чиха. Я это... в книжке про сап„ров читал.
   -- Там капсюль выстреленный,  -- возразил мальчишка. -- В н„м ямка...
Я  чистить начал,  а  эта дура как подскочит!  Прямо на улице...  Гильзу
куда-то кинула, а меня за ухо...
   -- Наверно,  она не со зла, -- сказал Славка. -- Просто перепугалась.
Вон, даже заплакала...
   -- А она всегда такая,  то ругается,  то рев„т.  Я е„ давно знаю, это
наша соседка.
   -- Я сперва думал, что это твоя мама...
   -- Ты  что!  --  возмущ„нно сказал  мальчишка.  --  Мама  никогда  не
дер„тся... Откуда ты взял, что это мама моя?
   -- Ну... ты же сам кричал: "Мамочка!"
   Мальчишка вздохнул и со взрослой серь„зностью ответил:
   -- Что же ещ„ кричать, если больно...
   Они помолчали.
   -- У тебя брючина порвалась, -- неловко сказал мальчишка.
   Будто Славка сам не знал!
   Мальчишка вдруг, предложил:
   -- Хочешь, пойд„м ко мне? Мама зашь„т.
   -- Нет уж, -- вздохнул Славка. -- У меня своя мама есть.
   И,  хромая,  он зашагал домой,  хотя свидание с  мамой на этот раз не
обещало ему радости.

   Когда Славка вернулся,  бабы  Веры  не  было  дома:  видимо,  ушла  к
соседям.  А мама была.  И конечно,  нервничала. Она спросила, где Славка
изволил болтаться столько времени.
   Славка шагнул на  свет и  с  сокруш„нным видом встал посреди комнаты:
чтобы мама сразу увидела порванную штанину.
   Мама сказала неприятным голосом:
   -- Миленький сюрпризик.
   -- Я же не нарочно, -- буркнул Славка.
   -- Если человек спокойно ид„т по улице, брюки у него не рвутся.
   -- Я запнулся.
   -- Ты выгладишь так, будто не запнулся, а побывал в хорошей свалке. И
дышишь, как после драки.
   -- Потому что... Там к мальчишке приставали...
   Мама посмотрела недоверчиво:
   -- И ты полез заступаться?
   -- Что  же  было  делать,   --   скромно  сказал  Славка.   Он  сразу
почувствовал, что вопрос о брюках теряет опасную остроту.
   -- И сколько их было, этих... обидчиков?
   Славка смутился.
   -- Одна...  К  нему  соседка привязалась,  такая  здоровая т„тка.  Он
кричит на всю улицу, а она... за ухо тащит.
   Мама слегка встревожилась:
   -- Но, надеюсь, ты не грубил этой женщине
   Славка  дипломатично пожал  плечами.
   --  Она  его  отпустила и  ушла куда-то...
   Мама покачала головой.
   -- Никогда не думала, что ты способен вмешиваться в уличные скандалы.
У тебя переменился характер... Жаль.
   -- Что жаль? Значит, пускай уши отрывает?
   -- Я не про то. Жаль, что я не  знала заранее. Купила бы   не  только
рубашку, но и брюки. Хотя, конечно, денег в обрез...
   -- Разве нельзя зашить эти?
   Мама нагнулась.
   -- Ну где же... Если бы по шву, а то вон как разодрал. Да и машинка у
Веры Анатольевны не  работает...  А  это  что?  Та-ак.  --  Она  увидела
царапину.
   -- Чепуха, -- поспешно сказал Славка.
   -- Открой тумбочку, принеси йод.
   -- Ну, мама...
   -- Стыд  какой!  В  пятом классе,  а  боится йода,  как  детсадовский
реб„нок.
   -- Лучше уж зел„нкой, она не так щиплет.
   -- Йод испарится,  а  зел„нка липучая и долго не смывается.  Или ваше
сиятельство намерено ходить размал„ванным на потеху публике?
   У Славки тоскливо засосало под желудком.  Горестно вздыхая, Славка по
плечи забрался в самые недра тумбочки. Маму он понял сразу.
   Мама каждый день спрашивала,  почему он жарится в  шерстяных брюках и
не хочет носить шорты.  Л„гкая одежда -- это так эстетично и полезно для
здоровья!
   -- Не  понимаю твоего упрямства,  --  огорчалась она.  --  Ходят же в
шортах твои одноклассники.
   -- Всего три человека...
   -- Я уверена, что они -- самые умные. Почему тебе не быть четв„ртым?
   Славка в ответ неопредел„нно бормотал. После прошлогоднего скандала с
Юркой  Зыряновым  и  завучем  Ангелиной  ходить  в  коротких  штанах  он
стеснялся. Во время каникул ещ„ туда-сюда. Но в школу... Здешним ребятам
хорошо,  они привыкли,  а ему вс„ кажется, что найд„тся какой-нибудь тип
вроде Зырянова и поднимет злорадный крик...  Но признаться в таком сво„м
страхе Славка тоже стеснялся и отговаривался как умел.
   Однако завтра не  отговоришься.  Не  идти же в  школу в  измочаленных
джинсах  с  кожаной  заплатой  на  заду  или  в  продранных  на  коленях
"трениках"...
   Сумрачно размышляя о неотвратимости судьбы,  Славка вернулся к маме с
коричневым пузырьком.
   -- Садись и давай ногу,  --  велела мама.  -- Убедительная просьба не
пищать и не д„ргаться.
   -- Не буду я  д„ргаться,  --  хмуро сказал Славка.  Он вспомнил,  как
верещал на улице толстый мальчишка. Не хватало ещ„ и ему, Славке, так же
завопить.
   Ватка  в  маминых пальцах набухла почти ч„рным йодом.  Р-раз!  --  от
колена до  щиколотки прошла по царапине коричневая полоса.  Славка часто
задышал, но даже не зажмурился.
   -- Больно?
   -- Больно, -- сказал Славка. -- Но наплевать.
   -- Зачем выражатъся так энергично?  Впрочем,  если,  как ты говоришь,
"наплевать", давай для верности ещ„ раз. Мало ли какие тут микробы...
   Мама  примерилась,  чтобы  снова  смазать царапину.  Но  тут,  спасая
Славку,  звякнул в  коридоре колокольчик.  От него к  рычажку на калитке
тянулась проволока.
   -- Я открою, -- поспешно сказал Славка и выскочил во двор.
   Он думал, что вернулась баба Вера. Но это была не она.
   Пожилой почтальон прин„с телеграмму.  Попросил расписаться. И опять у
Славки  тоскливо засосало внутри:  при  жидком свете  уличного фонаря он
разобрал на бумажной полоске печатные буквы: "УСТЬ-КАМЕНСК..."
   Телеграмма была маме.  Не Славке.  Ни в  коем случае не имел он права
совать в  не„  нос.  Однако такой жгучей сделалась тревога,  что  Славка
остановился  под  яркой  лампочкой  у  крыльца.  Воровато  отогнул  край
телеграфного бланка.
   Все строчки прочитать он не сумел, но подпись увидел...
   Славка молча отдал маме телеграмму,  уш„л в свою комнатушку и залез в
постель.
   Было ещ„ рано, и спать не хотелось. Но Славка выключил свет и натянул
на голову простыню.  В душной темноте завертелись, запрыгали беспокойные
мысли.



                             Гремучая ртуть

   Когда  улетали из  Усть-Каменска,  Славка поверил,  что  вс„,  точка.
Прошлое не верн„тся.  Но миновала неделя --  и  вот,  телеграмма.  Будто
бесконечно длинная злая рука протянулась за Славкой и за мамой.
   Славка съ„жился под простын„й.  Хочешь не хочешь,  а  лезли в  голову
воспоминания об Усть-Каменске.
   ...Там  были  спокойными лишь  первые дни.  А  когда  Славка приш„л в
школу,  сразу стало ясно:  хорошей жизни не будет.  В  том же классе,  в
четв„ртом "А",  оказался Юрка  Зырянов.  Они  с  т„тей Зиной переехали в
Усть-Каменок ещ„ давно.  В каком-то классе,  во втором или третьем, Юрка
посидел два года, и теперь они со Славкой сравнялись.
   Юрка узнал Славку сразу:
   -- Семибратик-семицветик,  мамина кисточка!  Какое счастье...  --  Он
обв„л красным языком тонкие губы,  словно облизнулся от удовольствия. --
Смотри-ка, в адмиралы записался! Здравия желаю, ваше превосходительство!
   У  Славки на  школьную курточку были  перешиты пуговки от  джинсового
костюма.
   Из-за этих пуговиц Юрка больше всего издевался над Славкой.  И Юркины
дружки издевались.  Сколько прозвищ они Славке надавали!  Хватило бы  на
весь морской флот.
   И если бы только прозвища!  И подножки,  и щипки всякие, и рисунки на
доске. И ухмылки из всех углов...
   Надо было сразу дать им в  ответ как следует!  Славка боялся сначала.
Но если у тебя за душой паруса, нельзя бояться до бесконечности.
   Однажды  на  перемене  Славку  взорвало,   как  гремучую  ртуть!  Он,
всхлипывая от ярости, кинулся на Юрку. Того загородили дружки.
   -- Шкура...  --  сказал Славка Зырянову.  --  Один на один душонки не
хватает?
   Юрка ухмыльнулся:
   -- В  школе  драться нехорошо,  нельзя  учителей расстраивать.  После
уроков -- наше вам, пожалуйста. За гаражами.
   И Славка приш„л за гаражи. Он трусил отчаянно и вс„ же приш„л. Потому
что не было выхода.  Но едва он встал против ненавистного Зырянова,  как
отовсюду слетелась Юркина  компания.  Славку  закатили в  сухой  бурьян,
зажали  рот,  набили  в  волосы репь„в,  надавали пинков и  разбежались,
хохоча и подвывая.
   Славка на целые сутки будто закаменел от ненависти.  А на другой день
в  начале первого урока молча врезал Юрке по физиономии тяж„лой коробкой
с акварелью.  Но драки опять не случилось.  Случилось классное собрание,
на котором долго ругали Славку,  а  классная руководительница предложила
снять с него на месяц пионерский галстук.  Галстук не сняли (попробовали
бы  только!).  Вмешалась вожатая и  объяснила,  что делать этого нельзя.
Кроме того,  она  сказала,  что Юра Зырянов тоже виноват.  Семибратов --
новичок,  и  Зырянову  с  товарищами следовало поскорее приобщить его  к
коллективу.
   Юрка скромно кивал и  соглашался.  Он был подлый.  Видимо т„ти Зинино
воспитание приучило его к изворотливости.  Он сказал, что прощает Славку
за утренний случай (вот гад!),  а после собрания опять подкараулил его с
дружками...
   Про эти дела наконец узнала мама.
   -- Почему у тебя в каждой школе истории?
   -- Не в каждой...
   -- Срежь ты  в  конце концов эти  пуговицы,  если из-за  них  столько
несчастий!
   Славка не  срезал.  Потому что это была память об  озере и  "Трэмпе".
Потому что,  если срежет --  значит,  совсем струсил.  Потому что,  если
срежет -- Юрка обрадуется, а потом найд„т другую причину для насмешек.
   -- Разве в пуговицах дело... -- сказал Славка маме.
   -- Дело  в  том,  что  ты  не  умеешь  ладить  с  другими мальчиками.
Учительница говорит,  что ты  вед„шь себя вызывающе.  Не  хочешь найти с
классом общий язык.
   -- Это они не хотят. Я никого не трогаю...
   -- А ты попробуй подружиться.
   -- Как?
   -- Ну,  позови Юру Зырянова с  ребятами в  гости.  Покажи свои книги,
фильмоскоп...
   -- О господи... -- сказал Славка.
   И  вс„  продолжалось.  Утром он  ш„л в  громадную гулкую,  похожую на
вокзал школу и  то  воевал там,  то  плакал.  Потом ш„л домой по  городу
Усть-Каменску и ненавидел его улицы.
   На улицах было два цвета:  грязно-белый и ч„рный.  Грязно-белыми были
многоэтажные коробки домов,  обледенелый снег,  под„рнутое дымкой зимнее
небо.  Ч„рными  --  голые  деревья,  окна,  заборы,  телеграфные столбы,
провода и  трамвайные рельсы.  И  комья застывшей земли на  пустырях.  И
клетки  недостроенных зданий.  И  угольные кучи  у  котельных...  Словно
кто-то нарисовал вс„ на пыльном ватмане мутной тушью.
   Может быть,  для  других это был хороший город,  счастливый город.  И
даже разноцветный.  Для тех,  у  кого была радость.  У Славки радости не
было.  В  школе е„  не было и  дома --  в  больших комнатах с  блестящей
мебелью, которая называлась "гарнитур".
   Мама   и   Константин  Константинович  ссорились.   Сначала  нечасто.
Незаметно и сдержанно,  когда думали,  что Славка их не слышит. Потом --
чаще и откровеннее. Константин Константинович уже не болтал со Славкой и
не  рассказывал о  путешествиях.  Он  частенько приходил  домой  поздно,
сердито разматывал шарф и укрывался в своей комнате.  В это время у него
бывали блестящие, как у больного, глаза и красное лицо.
   Мама, неприятно ровным голосом спрашивала, где и с кем он задержался.
Константин  Константинович  отвечал,  что  у  него  много  работы.  Мама
смеялась ненастоящим смехом и говорила,  что это прекрасная работа, если
там каждый вечер угощают коньяком.
   Иногда у мамы были заплаканные глаза.
   Однажды  Славка  вернулся  из   школы  и   услышал,   как  Константин
Константинович кричит.  Он  кричал маме  такие слова,  что  Славку будто
лицом ударили о т„рку. Он, как был в мокрых ботинках, шагнул в комнату и
громко сказал:
   -- Не смейте кричать на маму!
   Константин Константинович бешено  глянул  на  Славку,  сцепил пальцы,
словно переломать их решил, и сказал маме:
   -- Ну вот что...  Я в воспитание твоего наследника не лезу.  Пусть он
не лезет в мои дела.
   -- А ты не кричи на нас, -- сказала ему мама и увела Славку.
   Она успокаивала Славку,  объясняла, что у Константина Константиновича
нервная работа и  расшатанное здоровье,  потому что у  него была трудная
жизнь. Скоро вс„ наладится, и они станут жить дружно.
   Но  ничего не налаживалось.  Однажды они опять ссорились.  Константин
Константинович противно кричал и вдруг замахнулся на маму.  И встретился
взглядом со  Славкой.  Он  задержал руку,  как-то по-щенячьи взвизгнул и
убежал к себе в комнату.  Славка увидел,  как он упал на тахту,  стукнул
кулаками по тугой подушке и мелко затрясся.
   Было противно. Неужели этот человек недавно казался Славке похожим на
капитана?
   Славка стал его ненавидеть. Не называл по имени. Даже мысленно Славка
называл теперь этого человека просто Он.
   Он тоже не терпел Славку. Запретил бывать в своей комнате, где висели
чучела,  оружие,  спортивные медали и стоял хрустальный кубок -- главная
награда, которую Он получил за стрельбу.
   По  вечерам в  квартире была  давящая тишина.  Он  запирался в  своей
комнате.  Мама, вздыхая иногда, сидела у лампы над переводами английских
статей. Славка в сво„м углу шелестел страницами или шептался с Арт„мкой.
   Так прош„л учебный год.  К бабушке Вере Анатольевне опять не поехали.
У мамы было неважно со здоровьем,  и врачи запретили ей дал„кие поездки.
Славку на  июнь отправили в  лагерь:  мама говорила,  что в  лагере есть
яхты.
   Яхты были.  Четыре "оптимиста".  После "кадета" они показались Славке
фанерными коробками.  Но дело не в этом.  Плавали "оптимисты" --  смешно
сказать! -- в бассейне длиной в двадцать пять метров.
   Славка не  стал смеяться.  Он  пожал плечами и  начал считать дни  до
конца смены. Ко многим приезжали родители, а к Славке мама не приезжала.
Только посылала письма.  Лишь вернувшись,  он узнал, что мама две недели
лежала в больнице.
   Потом  были  два  дождливых унылых  месяца.  Мама  и  Он  по-прежнему
ссорились.  По  ночам,  когда  подступала злая  тоска,  Славка  сжимал в
темноте кулаки и мечтал, чтобы Он попал под трамвай...
   В конце августа мама и Он поругались особенно сильно. Мама заплакала,
надела плащ, взяла сумочку и хлопнула дверью. Славке показалось, что она
ушла насовсем.
   Славка бросился следом.  Он  искал маму  под  дожд„м по  всем улицам.
Почему она  ушла  одна?  Им  надо было уйти вдво„м.  Навсегда.  Где  она
теперь?!
   Вернулся Славка часа через три. В комнате встретил Славку Он.
   -- Где ты шляешься, мерзавец? Мать бегает, ищет... Щенок сопливый!
   Славка даже не обратил внимания на "сопливого щенка". Его захлестнула
радость: значит, мама вернулась!
   -- Где она?
   -- Где? Носится за тобой по слякоти, трагедии устраивает, вместо того
чтобы дождаться и надавать оплеух. Марш в комнату!
   Он хотел схватить Славку за плечо. Славка откачнулся и сказал:
   -- Оставьте меня в покое.
   -- В  покое?!  --  Он  взвизгнул и  задышал,  будто обж„г рот горячей
картошкой. -- Тебя в покое? А меня?.. Т