-- Но тебе уже тридцать, -- сказала она. -- Разве  ты никогда не мечтал
о ребенке?
     Он  и  вправду  не мечтал о ребенке. Он так любил  Камилу,  что ребенок
рядом с ней  мешал бы ему. Все, что он минуту назад  говорил Ружене, было не
пустой  выдумкой.  Точно  такие  же  фразы  он  уже  много  лет  искренно  и
прямо­душно говорил своей жене.
     -- Ты уже шесть лет женат, а детей у вас нет. Я была так счастлива, что
могу подарить тебе ребенка.
     Он чувствовал, как все оборачивается  против него. Не  представляя себе
безграничности его люб­ви к Камиле, Ружена все сводила лишь к ее беспло­дию,
и это толкало девушку на дерзкую смелость.
     Уже холодало, солнце клонилось  к горизон­ту, время убегало, а он еще и
еще раз повторял то, что уже сказал ей, а она повторяла свое "нет, нет, я бы
не смогла". Он чувствовал, что  зашел в тупик, не знал, за что ухватиться, и
ему каза­лось, что он проигрывает. Он так  нервничал, что забывал держать ее
за руку, забывал целовать ее и  насыщать голос нежностью. С испугом осо­знав
это, он  попытался  взбодриться. Он остано­вился, улыбнулся и обнял  ее. Это
было объятие усталости. Он прижимал ее  к себе, приникнув головой к ее лицу,
и так, по сути опираясь на нее, отдыхал, переводил дух, ибо ему казалось,
     что перед ним дальняя дорога, на которую у него нет больше сил.
     Но и Ружена была на исходе сил. И ей уже не хватало никаких аргументов,
и  она чувствова­ла,  что ее жалкое  "нет" нельзя до бесконечности повторять
мужчине, которого хочешь завоевать.
     Объятие длилось долго, и когда Клима вы­пустил ее из рук, она,  склонив
голову, смиренно проговорила:
     -- Тогда подскажи мне, что я должна делать.
     Клима не поверил своим  ушам. Это пришло  внезапно, нежданно и принесло
неизмеримое  об­легчение.  Столь  неизмеримое,  что  ему  пришлось  всячески
сдерживать себя, чтобы не выказать этого.  Он  погладил  девушку  по  лицу и
сказал,  что  главный  врач  Шкрета  -- его  добрый  знако­мый  и что  будет
достаточно, если Ружена через три дня предстанет  перед комиссией. Он пойдет
с ней. Она ничего не должна бояться.
     Ружена не возражала, и он снова вошел во вкус своей роли. Он обнимал ее
за  плечи и, поминутно  останавливаясь, целовал ее (радость была так велика,
что  поцелуй снова был окутан туманной пеленой). Он опять завел речь  о том,
что Ружена сможет перебраться в столицу. И да­же вновь заговорил о поездке к
морю.
     А  потом солнце  спряталось за  горизонт, на  лес  упали сумерки, и над
макушками  елей  взо­шла  круглая луна. Они направились  к машине.  Но когда
подходили к шоссе,  оказались  в свете прожектора. Сперва им показалось, что
мимо проезжает  машина с зажженными  фарами,  но потом  стало ясно, что свет
неотступно пресле-
     дует их. Он  исходил от  мотоцикла, припарко­ванного на противоположной
стороне шоссе; на мотоцикле сидел человек, наблюдавший за ними.
     -- Пожалуйста, пойдем быстрее, -- сказала Ру­жена.
     Когда они приблизились к машине, человек, сидевший на мотоцикле, слез с
него и пошел к  ним  навстречу. Трубач видел лишь темный  си­луэт, ибо  фары
мотоцикла освещали мужчину сзади, а его и Ружену спереди.
     -- Иди сюда! -- бросился мужчина к Ружене. -- Давай поговорим! Нам есть
что сказать друг другу! О многом надо поговорить! -- кри­чал он возмущенно и
растерянно.
     Трубач  тоже  был  возмущен  и  растерян,  но, не  подозревая  истинной
подоплеки происходящего, был задет лишь наглой неучтивостью незнакомца:
     -- Девушка со мной, а не с вами, -- восклик­нул он.
     -- А  к  вам  у меня особый разговор!  -- кричал незнакомец трубачу. --
Думаете,  если знамени­тость, так вам все дозволено! Думаете, можете ду­рить
ееМожете морочить ей голову! Вам это  за­просто! Будь я на вашем месте, я бы
тоже сумел!
     Ружена  воспользовалась   минутой,  когда  мо­тоциклист  повернулся   к
трубачу, и проскользну­ла  в машину. Мотоциклист подскочил к машине. Но окно
было  закрыто, и девушка включила ра­дио. Раздалась  громкая музыка. Затем в
маши­ну  проскользнул  и  трубач  и захлопнул  за собой  дверь. Оглушительно
гремела музыка. Сквозь стекло они  видели лишь силуэт  мужчины,  кри­чавшего
что-то и жестикулировавшего руками.
     -- Ненормальный какой-то, он все  время ме­ня  преследует,  --  сказала
Ружена. -- Пожалуйс­та, поезжай быстрей!

10
     Он припарковал машину, подвел  Ружену  к  дому Маркса,  поцеловал ее, и
когда она скры­лась за дверью, почувствовал  такую усталость, словно не спал
четыре ночи подряд. Был уже поздний вечер, он хотел  есть, но казалось,  нет
сил сесть  за руль и  вести машину. Затосковав  вдруг по утешительным словам
Бертлефа, он взял наперерез через парк к Ричмонду.
     Когда он  подошел к подъезду, в  глаза ему  бросилась большая афиша, на
которую  падал свет уличного фонаря. На ней крупными неров­ными буквами было
написано   его   имя,  и   под   ним,  буквами   помельче,  имя   Шкреты   и
аптека­ря-пианиста. Афиша была изготовлена ручным способом  и сопровождалась
любительским изо­бражением золотой трубы.
     Скорость, с которой доктор Шкрета разрек­ламировал концерт, трубач счел
добрым пред­знаменованием, ибо, по  всей  вероятности,  свиде­тельствовала о
его надежности. Трубач вбежал по лестнице вверх и постучал в дверь Бертлефа.
     Ни звука.
     Он снова постучал, и снова ему ответила ти­шина.
     Прежде  чем он  успел  подумать  о  несвоевре­менности  своего  прихода
(американец славился
     своими обширными связями с женщинами),  его  рука уже  нажала на ручку.
Дверь была не за­перта. Трубач шагнул в комнату и замер. Он ничего не видел.
Не видел ничего, кроме сия­ния, разливавшегося из угла комнаты.  Сияние было
особенным; оно не  походило ни на белое дневное освещение, ни на желтый свет
электри­ческой лампы. Это был голубоватый свет, зали­вавший всю комнату.
     Но в эту минуту запоздалая  мысль трубача уже настигла его опрометчивую
руку  и  подска­зала  ему,  что  он  допускает нечто  бестактное,  вторгаясь
незваным  гостем  в столь  поздний  час в чужую комнату.  Он ужаснулся своей
невоспи­танности, снова отступил в коридор и поспешно закрыл за собой дверь.
     Однако он  был  настолько  растерян, что не ушел,  а  остался  стоять у
двери, стараясь осмыс­лить странное сияние.
     Он было подумал, что американец, раздев­шись в комнате догола, купается
в  ультрафио­летовых  лучах  горного  солнца. Но  тут  откры­лась  дверь,  и
появился Бертлеф. Голым  он не был, на нем был тот же костюм, надетый утром.
Улыбаясь трубачу, он сказал:
     -- Рад, что вы еще раз зашли. Милости прошу!
     Трубач  настороженно вошел  в комнату,  но она  была освещена  обычной,
свисавшей с потол­ка люстрой.
     -- Боюсь, что побеспокоил вас! -- сказал трубач.
     -- Да полноте! -- ответил Бертлеф и кивнул на окно, откуда за минуту до
этого, как показа-
     лось   трубачу,   исходило   голубоватое   сияние.  --   Я   предавался
размышлениям. Ничего больше.
     -- Когда  я вошел, простите  мое  неожиданное вторжение, я видел  здесь
совершенно необык­новенное сияние.
     -- Сияние? -- Бертлеф  рассмеялся: -- Вам не следует  так  относиться к
этой беременности. Из-за нее у вас галлюцинации.
     -- Может, это было вызвано тем, что я во­шел сюда из темного коридора.
     --  Возможно,  --   сказал  Бертлеф.  --  Но  рас­сказывайте,  чем  все
кончилось.
     Трубач принялся рассказывать, но Бертлеф вскоре прервал его:
     -- Вы голодны?
     Трубач  кивнул.  Бертлеф  вынул  из  шкафа  па­кет  печенья  и  банку с
ветчиной, которую тут же открыл.
     И  Клима продолжил  свой рассказ, жадно  гло­тая  ужин  и вопросительно
глядя на Бертлефа.
     -- Полагаю, что все хорошо кончится, -- ус­покоил его Бертлеф.
     -- А как вы думаете, что это был за человек, который ждал нас у машины?
Бертлеф пожал плечами:
     -- Не знаю. Да имеет ли это сейчас какое-либо значение!
     -- В самом деле. Лучше подумать о том, как объяснить Камиле, почему эта
конференция так затянулась.
     Было  довольно поздно. Подкрепившись  и  ус­покоившись,  трубач  сел  в
машину и покатил в сто­лицу. Большая круглая луна освещала ему путь.

 * День третий *

1
     Среда,  утро,  и  проснувшийся  курорт  вновь бурлит жизнью. Струи воды
изливаются в ванны, массажисты упираются ладонями  в обнаженные  спины, а  к
стоянке только что  подкатила легко­вая машина. Но не роскошный лимузин, что
вчера был припаркован на том же месте, а обык­новенная машина, какой владеют
большинство граждан этой страны.  За рулем сидел мужчина лет сорока пяти. На
заднем сиденье громозди­лось несколько чемоданов.
     Мужчина вышел,  запер дверь,  заплатил  сторо­жу  стоянки  пять  крон и
направился к дому Марк­са; по его коридорам подошел к двери, на которой была
табличка  с именем  доктора Шкреты. Он вошел в приемную  и постучал  в дверь
кабинета.  Выглянула сестричка,  мужчина представился  ей,  и  минуту спустя
появился доктор Шкрета.
     -- Якуб! Когда ты приехал?
     -- Только что!
     -- Потрясающе! Надо о многом поговорить!..  Знаешь что...  -- сказал он
после  короткого  раз­думья:  --  Сейчас я  уйти не могу.  Пойдем со  мной в
кабинет. Дам тебе халат!
     Якуб  не  был врачом и  никогда не переступал порога  гинекологического
кабинета. Но доктор
     Шкрета уже схватил его под руку и ввел в бе­лоснежное помещение, где на
смотровом кресле лежала обнаженная женщина с раздвинутыми ногами.
     -- Дайте господину доктору халат, -- сказал доктор Шкрета санитарке; та
открыла шкаф и подала Якубу белую докторскую хламиду.
     --  Поди-ка  взгляни. Я хотел,  чтобы ты  под­твердил  мой  диагноз, --
подозвал  он Якуба к женщине, которая была явно польщена  тем,  что тайна ее
яичников, не способных, несмотря на все усилия, произвести на свет ни одного
по­томка, будет разгадана двумя светилами.
     Доктор  Шкрета снова взялся прощупывать внутренности пациентки  и изрек
два-три латин­ских слова, в  ответ на  которые Якуб утверди­тельно промычал.
Затем доктор спросил:
     -- Сколько ты здесь пробудешь?
     -- День.
     -- День? Это страшно мало, мы ни о чем не успеем поговорить!
     -- Когда вы здесь нажимаете, мне больно, -- сказала женщина с поднятыми
ногами.
     -- Здесь должно немножко болеть, это нор­мально, --  сказал Якуб, чтобы
позабавить при­ятеля.
     --  Да, пан доктор  прав,  -- сказал  Шкрета, -- это нормально.  Все  в
порядке. Я пропишу вам курс инъекций. Будете приходить сюда к сестре в шесть
утра ежедневно. Оденьтесь, пожалуйста.
     -- Я приехал, в сущности, проститься с то­бой, -- сказал Якуб.
     -- Как это проститься?
     -- Уезжаю за границу. Мне разрешили вы­ехать.
     Женщина, меж тем одевшись простилась с доктором Шкретой и его коллегой
     -- Вот это новость! Не ожидал! - удивился Шкрета. -- Отошлю всех баб по
домам, раз ты приехал проститься со мной
     -- Пан  доктор, -- вмешалась в разговор се­стра. -- Вчера  вы тоже всех
отослали. К концу недели у нас будет большой недобор!
     -- Что ж, пригласите следующую, -- сказал доктор Шкрета и вздохнул.
     Сестричка  пригласила следующую больную,  и приятели,  окинув ее беглым
взглядом, отме­тили  про  себя,  что  она куда  привлекательнее  предыдущей.
Доктор  Шкрета  поинтересовался,  как  она  чувствует  себя  после  ванн,  и
предложил ей раздеться.
     --  Чертовски долго  тянулось,  пока  мне  офор­мляли паспорт,-- сказал
Якуб.  --  Но, получив его, уже  через  два дня я был  готов  к отъезду.  Не
хоте­лось даже ни с кем прощаться.
     --  Тем  приятнее,  что  ты заехал  сюда, --  ска­зал доктор  Шкрета  и
предложил молодой жен­щине взобраться на  смотровое кресло.  Затем  на­тянул
резиновую перчатку и запустил руку в ее утробу.
     -- Мне хотелось видеть только тебя и Ольгу. Надеюсь, она в порядке.
     --  Можешь  не  беспокоиться,  --  сказал  Шкрета,  но  по  его  голосу
чувствовалось, что он отвечает  Якубу  машинально. Он был  целиком  поглощен
пациенткой: -- Нам придется прибег-
     нуть  к  небольшому оперативному  вмешательст­ву, --  сказал он.  -- Не
волнуйтесь, это абсолют­но не больно. -- Он  подошел к застекленному шкафу и
вынул шприц,  на который  вместо иг­лы  был насажен  короткий  пластмассовый
нако­нечник.
     -- Что это? -- спросил Якуб.
     --   За  эти   долгие  годы  я  разработал   некото­рые  новые,  весьма
продуктивные  методы. Мож­но  считать  эгоизмом  с моей стороны, но пока они
остаются тайной.
     --  Значит,  я  не должна бояться? --  голосом  скорее кокетливым,  чем
испуганным, спросила женщина, лежавшая с раздвинутыми ногами.
     --  Ничуть,  -- ответил  доктор  Шкрета и опус­тил шприц  в пробирку, с
которой обращался чрезвычайно бережно. Потом подошел к жен­щине, сунул шприц
ей в межножье и нажал на поршень. -- Больно было?
     -- Нет, -- сказала она.
     -- Я приехал еще и затем, чтобы отдать тебе таблетку, -- сказал Якуб.
     Но  доктор  Шкрета  не  обратил особого  вни­мания  на  его  фразу.  Он
по-прежнему был по­глощен своей пациенткой. Оглядев ее с головы до ног, он с
серьезным, вдумчивым выражением на лице сказал:
     -- С вашими данными было бы действитель­но обидно не иметь детей. У вас
красивые длин­ные ноги, хорошо поставленный таз, прекрасная грудная клетка и
очень приятные черты лица.
     Затем он коснулся лица женщины, ощупал ее подбородок и сказал:
     -- Отличная челюсть, все очень хорошо смо­делировано.
     Ощупал он и ее бедро:
     -- У вас исключительно крепкие кости.  Они просто светятся из-под ваших
мышц.
     Доктор еще минуту-другую любовался своей пациенткой, обследуя ее  тело;
она не  возражала, не  смеялась игриво,  ибо  серьезная  заинтересо­ванность
доктора отодвигала его прикосновения далеко за грань какой-либо порочности.
     Наконец кивком он велел ей одеться и обра­тился к приятелю:
     -- Что ты сказал?
     -- Что приехал отдать тебе таблетку.
     -- Какую таблетку? Женщина оделась и спросила:
     -- Значит, вы, пан доктор, думаете, что я могу надеяться?
     -- Я  целиком удовлетворен, --  сказал доктор Шкрета.  --  Думаю,  дела
пойдут хорошо, и мы оба, вы и я, можем рассчитывать на успех.
     Поблагодарив, женщина удалилась из каби­нета, и Якуб сказал:
     -- Ты когда-то дал мне таблетку, какую ни­кто другой дать мне не хотел.
Поскольку я уез­жаю,  она, думается,  мне уже никогда не  пона­добится, и  я
решил тебе ее вернуть.
     --  Оставь  у  себя.  Такая пилюлька  может быть одинаково полезна  как
здесь, так и в другом месте.
     -- Нет, нет. Эта таблетка принадлежит этой стране. Я хочу оставить этой
стране все, что принадлежит ей, -- сказал Якуб.
     -- Пан доктор, я приглашу следующую па­циентку, -- сказала сестра.
     -- Отправьте этих дамочек домой, -- сказал доктор  Шкрета. -- Сегодня я
уже достаточно  по­работал. Увидите, что эта последняя  молодуха  непременно
родит. Для одного дня немало, не правда ли?
     Сестра смотрела на доктора Шкрету с обо­жанием, но при этом без особого
послушания.
     Доктор понял ее взгляд:
     --  Хорошо,  не  отправляйте их никуда и ска­жите, что я через  полчаса
вернусь.
     -- Пан доктор, вчера тоже было "на полча­са",  а  мне пришлось гоняться
за вами по улице.
     --  Не  беспокойтесь, сестричка,  через полчаса я  вернусь,  --  сказал
доктор Шкрета и попросил Якуба  снять халат.  Затем вывел его  из  здания  и
наперерез через парк направился с ним к Рич­монду.

2
     Они  поднялись  на второй этаж и по  длин­ному красному ковру  прошли в
самый  конец  коридора.  Там  доктор Шкрета открыл  дверь  в  маленькую,  но
приятную комнату.
     -- Молодец,-- сказал  Якуб.  --  Ты всегда  нахо­дишь  здесь  для  меня
какое-нибудь пристанище.
     --  Теперь у меня в  этом конце коридора комнаты для  моих  подопечных.
Рядом  с  тобой прекрасные угловые апартаменты, которые  в  прежние  времена
занимали  министры и фабриканты.  Там  я поселил своего  самого  редкостного
пациента, богатого американца, чей род ведет начало из этих мест. Отчасти он
и мой друг.
     -- А где живет Ольга?
     -- В доме Маркса, как и я. Ей там неплохо, не беспокойся.
     -- Главное, что ты принял ее. Как у нее дела?
     -- Обычные трудности женщины с лабиль­ной нервной системой.
     -- Я же писал тебе, какая у нее была жизнь.
     --  Большинство  женщин  ездят  на этот  ку­рорт,  чтобы  вылечиться от
бесплодия. Что же касается твоей  протеже, то было бы лучше, если бы  она не
отличалась особыми способностями к деторождению. Ты видел ее обнаженной?
     -- Упаси Боже, что ты!
     --  Ну так  посмотри  на нее! Сисенки ма­ленькие и  свисают на  грудной
клетке, точ­но  две  сливы.  Все  ребра видны. Мой  совет на будущее: больше
внимания обращай на груд­ную  клетку. Правильная грудная клетка долж­на быть
агрессивной,  устремленной  вовне,  она  должна  расширяться,  словно  желая
поглотить как можно больше пространства. Но в проти­вовес этому существуют и
грудные клетки, что пребывают в обороне, отступают перед окружа­ющим миром и
подобны  смирительной  рубаш­ке,  которая  все  больше  затягивается  вокруг
че­ловека, пока наконец не задушит  его.  Вот и  у нее такая грудная клетка.
Скажи ей, пусть тебе покажет ее.
     -- Этого я ей не скажу.
     -- Боишься,  что,  увидев ее,  не  захочешь  боль­ше считать  ее  своей
протеже...
     -- Напротив,-- сказал Якуб, -- боюсь, что мне станет ее еще жальче.
     --  Друг мой, -- сказал Шкрета,  -- этот аме­риканец весьма  любопытный
человек. Якуб спросил:
     -- Где мне найти ее?
     -- Кого?
     -- Ольгу.
     -- Сейчас ее не найдешь. Она на процедурах. По утрам ей предписано быть
в бассейне.
     -- Не хотелось бы разминуться с ней. По­звонить ей нельзя?
     Доктор  Шкрета поднял  трубку,  набрал  но­мер, не переставая  при этом
разговаривать с при­ятелем:
     -- Я тебе представлю его, а ты его прощупай. Ты знаменитый психолог. Ты
раскусишь его. У меня на него кое-какие виды.
     -- Какие? -- спросил Якуб, но доктор Шкре­та уже говорил в трубку:
     -- Сестра Ружена? Как у  вас дела?.. Ничего особенного, такие тошноты в
вашем состоянии совершенно естественны. Я хотел бы спросить у  вас,  нет  ли
сейчас в бассейне моей  пациентки, той, что живет рядом с вами...  Да? Тогда
пере­дайте ей, что к ней приехал гость из столицы, пусть никуда не уходит...
В двенадцать он будет ждать ее у входа в водолечебницу.
     Шкрета повесил трубку.
     --  Ты  слышал. В поддень  встретишься  с  ней. Черт подери, о чем мы с
тобой говорили?
     -- Об этом американце.
     -- Да, -- сказал Шкрета. --  Весьма занятный малый. Я вылечил его жену.
Они не могли иметь детей.
     -- А он что лечит здесь?
     -- Сердце.
     -- Ты говорил, что у тебя на него какие-то виды.
     -- Как только не приходится вертеться вра­чу в этой стране,  дабы  жить
на достойном  уров­не!  --  вскипел  Шкрета. --  Завтра  приезжает  сю­да  с
концертом знаменитый трубач Клима. Я буду играть на барабане!
     Якуб  отнесся к словам  Шкреты  не очень  се­рьезно,  однако  изобразил
удивление:
     -- Как? Ты играешь на барабане?
     --  Представь  себе,  дружище.  Что  делать,  ко­ли  я  теперь  человек
семейный!
     -- Да  что  ты? -- на сей раз искренно уди­вился Якуб. -- Семейный? Ты,
значит, женился.
     -- Вот именно, -- сказал Шкрета,
     -- На Зузи?
     Зузи  была курортным врачом. Шкрета уже долгие годы был с ней в близких
отношениях, но пока ему удавалось в последнюю минуту увили­вать от женитьбы.
     -- Да, на Зузи, --  сказал Шкрета. -- Ты же знаешь, что мы с ней каждое
воскресенье под­нимались на смотровую площадку...
     -- Значит, ты все-таки женился, -- тоскливо сказал Якуб.
     -- Так вот,  всякий раз, когда мы поднима­лись наверх, Зузи уговаривала
меня жениться
     на ней. А я бывал так  измотан  этим восхож­дением, что чувствовал себя
стариком  и  ни  на  что,  кроме  женитьбы, не годным.  Но под конец я