йк рассуждали, как легко добрые  христиане
забывают, что они должны заботиться о своих ближних.
   - Только вот что я скажу, Джейк: кое о ком из наших  братьев  и  сестер
заботиться трудновато. Возьми, например, этих - что с  ними  поделаешь?  У
них ничего нет, а главное - нет здравого смысла. Ну,  тут  уж,  боюсь,  им
никто не поможет. Да и в хозяйстве они  разбираются  не  больше,  чем  наш
Джимми пока что. Как ты  считаешь,  из  этого  Амброша  выйдет  что-нибудь
путное?
   - Работник-то он хороший, мэм, и вроде своего  не  упустит,  только  уж
больно хитрый. Немного хитрости никому не повредит, без нее в жизни ничего
не добьешься, но если парень чересчур хитер, это плохо.
   Вечером, когда бабушка готовила ужин, мы развязали  узелок,  подаренный
ей  миссис  Шимердой.  В  нем  оказались  маленькие  коричневые   кусочки,
напоминающие какой-то наструганный корень. Они были легкие, как перышко, и
единственное, чем привлекали  внимание,  так  это  своим  острым,  крепким
запахом. Мы не могли понять, растения они или что-то другое.
   - Может, это сушеное мясо какого-то неизвестного  зверя,  Джим.  Только
это не рыба, да и на стеблях или ветках эти стружки вряд ли растут. Что-то
я их боюсь. Во всяком случае, у меня нет охоты пробовать то,  что  полгода
пролежало в сундуке среди подушек и старого тряпья.
   Бабушка бросила узелок в огонь, но я успел отщипнуть кусочек  от  одной
стружки, которая оказалась у меня в руке, и старательно  разжевал  его.  Я
надолго запомнил этот странный вкус, хотя только много лет  спустя  узнал,
что мелкие коричневые стружки, которые Шимерды  привезли  издалека  и  так
бережно хранили, были сушеными  грибами.  Наверно,  их  собрали  где-то  в
глухом богемском лесу.



11

   Всю неделю перед рождеством самой важной фигурой в  доме  был  Джейк  -
ведь ему предстояло отправиться  в  город  за  рождественскими  покупками.
Однако двадцать первого  декабря  пошел  снег.  Он  падал  такими  густыми
хлопьями, что из окон нашей гостиной дальше ветряной  мельницы  ничего  не
было видно, да и она казалась расплывчатой, зыбкой, серой, как привидение.
Снег сыпал весь день и всю следующую ночь. Большого  мороза  не  было,  но
снег валил со спокойным упорством. Кроме хлева и  конюшен,  никуда  нельзя
было  пройти.  Работники  почти  весь  день  просидели  дома,   словно   в
воскресенье; смазывали салом сапоги, чинили подтяжки, плели кнуты.
   Двадцать второго, за завтраком, дедушка объявил, что поездку  в  Черный
Ястреб придется отменить. Джейк уверял, что  сумеет  добраться  до  города
верхом, а рождественские покупки привезет, приторочив мешки  к  седлу,  но
дедушка был тверд, он сказал, что  дороги  замело  и  Джейк  -  новичок  в
здешних местах - заблудится в два счета. К тому же  дед  не  позволит  так
мучить лошадей.
   Мы  решили  отпраздновать  рождество  по-деревенски  и   обойтись   без
городских  покупок.  Мне  хотелось  подарить  Антонии  и  Юльке  книжки  с
картинками; теперь уже и Юлька  кое-что  разбирала  по-английски.  Бабушка
повела меня в холодную, как ледник, кладовку, где хранились рулоны ситца и
простынного полотна. Она накроила квадратами кусок материи, и мы сшили  из
них книжку. Потом переплели эту книгу в картон,  и  я  обклеил  его  ярким
ситцем с узором, изображавшим цирк. Два дня я не вставал из-за  обеденного
стола, все наклеивал в книгу картинки для Юльки. У нас было  много  старых
хороших журналов для  семейного  чтения,  где  обычно  печатались  цветные
репродукции с известных картин,  и  мне  разрешили  вырезать  все,  что  я
захочу. Для титульного листа я выбрал "Наполеона, объявляющего Жозефине  о
разводе с ней". Белые  страницы  украсил  открытками  воскресной  школы  и
рекламными картинками, которые привез с собой из  своей  родной  Виргинии.
Фукс раскопал какие-то приспособления  и  начал  отливать  сальные  свечи.
Бабушка достала фигурные формочки для теста и напекла имбирных  человечков
и петушков, а мы украсили их жженым сахаром и корицей.
   За день до рождества Джейк упаковал все, что мы  посылали  Шимердам,  в
седельные мешки и на сером дедушкином мерине поехал к соседям. Когда он  у
крыльца садился на лошадь, я заметил у  него  за  поясом  топорик,  поймал
многозначительный взгляд, который он бросил бабушке, и догадался, что  мне
готовится какой-то сюрприз. После обеда я не отходил от  окна  гостиной  и
пристально  вглядывался   в   даль.   Наконец   на   западном   холме,   у
полузанесенного снегом кукурузного поля, над которым  медленно  разливался
красноватый отблеск солнца, пытавшегося пробиться сквозь тучи, я  различил
темное движущееся пятно.  Я  надел  шапку  и  помчался  навстречу  Джейку.
Добежав до пруда,  я  увидел,  что  через  луку  седла  у  него  перекинут
маленький кедр. В Виргинии Джейк всегда помогал моему  отцу  выбирать  для
меня елки к рождеству и, видно, не забыл, как я им радовался.
   Пока мы устанавливали  холодное,  пахнущее  свежестью  деревце  в  углу
гостиной, наступил сочельник. После ужина мы все собрались у кедра, и даже
дедушка, читавший за  столом  газету,  нет-нет  да  поглядывал  на  нас  с
добродушным любопытством. Кедр был высотой футов пять и очень стройный. Мы
повесили на него имбирных зверушек, цепи из кукурузных зерен и  прикрепили
к ветвям свечки, которые Фукс вставил в картонные  подсвечники.  Но  самые
замечательные рождественские украшения оказались там, где никто не ожидал,
- в ковбойском сундуке Отто. Раньше я никогда  не  видел  в  этом  сундуке
ничего, кроме старых сапог, шпор, пистолетов и таких завлекательных вещей,
как патроны, вакса да желтые кожаные ремни. И  вдруг  Отто  достал  из-под
подкладки целую коллекцию ярко раскрашенных бумажных фигурок:  ростом  они
были в несколько дюймов и такие плотные, что могли стоять, ни  на  что  не
опираясь. Отто получал их каждый год от своей старушки матери из  Австрии.
Тут было истекающее кровью сердце в  пене  бумажных  кружев,  и  волхвы  в
роскошных одеждах, и бык, и осел, и пастухи, был тут и младенец Христос  в
яслях, и поющие ангелы, и даже верблюды и леопарды,  сдерживаемые  черными
рабами волхвов. Наш кедр сразу превратился в сказочное говорящее дерево  -
на его  ветках,  как  птицы,  примостились  предания  и  легенды.  Бабушка
сказала, что таким она представляет себе древо познания. Вместо  снега  мы
положили  к  его  подножию  хлопья  ваты,  а  карманное  зеркальце  Джейка
изображало замерзшее озеро.
   Как сейчас вижу Отто и Джейка, склонившихся над столом в  свете  лампы:
лицо Джейка слеплено грубо,  будто  кто-то  начал  работу  над  ним  и  не
закончил; у Отто не хватает половинки уха, а верхняя губа под закрученными
усами из-за  страшного  шрама  как  бы  искривилась  в  свирепой  усмешке.
Вспоминая их, я думаю,  до  чего  же  они  были  беззащитны,  ведь  именно
грубоватость и неуравновешенность делали Отто и Джейка особенно уязвимыми.
Они не научились вести себя так, чтобы не выдавать своих чувств и  держать
людей на расстоянии. Кроме крепких кулаков, им нечем было  обороняться  от
жизни. И вот Отто уже стал закоснелым  бродягой-поденщиком,  из  тех,  кто
никогда не обзаведется семьей. А он так любил детей!



12

   На рождество,  когда  я  утром  спустился  в  кухню,  мужчины  как  раз
возвращались со двора: лошадям и свиньям завтрак всегда  подавали  раньше,
чем нам. Джейк и Отто крикнули мне: "Веселого рождества!" -  и  подмигнули
друг дружке, заметив на плите  вафельницу.  Дед  спустился  вниз  в  белой
рубашке и воскресном сюртуке. В  то  утро  молились  мы  дольше  обычного.
Дедушка читал главы из Евангелия  от  Матфея  о  рождении  Христа,  и  нам
представлялось,  будто  все  это  случилось  где-то  поблизости  и  совсем
недавно. Дед поблагодарил господа за первое рождество и за  все,  что  оно
принесло людям. Поблагодарил бога за пищу и  наше  благополучие,  а  потом
помолился за бедных и страждущих в больших городах, где жить куда трудней,
чем здесь, у нас. Дедушкины молитвы всегда были очень интересные. Он  умел
подбирать простые и трогательные слова. И оттого, что  вообще  он  говорил
мало, слова его отличались особой силой,  они  не  успевали  наскучить  от
слишком частого повторения. В его молитвах отражалось то, о чем он думал в
это время, и часто только  по  ним  мы  догадывались,  как  он  к  чему-то
относится и что у него на душе.
   Пока мы ели  колбасу  и  вафли,  Джейк  рассказывал,  как  обрадовались
Шимерды нашим подаркам, даже Амброш расчувствовался и сходил с ним к ручью
за кедром.
   Стоял мягкий пасмурный день, по небу  ползли  тяжелые  тучи,  время  от
времени поднимался ветер и сыпал снег. В конюшне дел всегда  хватало  даже
по праздникам, и мужчины были заняты до самого обеда. Потом мы  с  Джейком
играли в домино, а Отто долго корпел над письмом  к  матери.  Он  говорил,
что, куда бы его ни занесло, на рождество он всегда отправляет ей  письмо,
пусть перед этим писал совсем  недавно.  Несколько  часов  он  просидел  в
столовой. Попишет немного, а  потом  сидит  неподвижно  -  перо  зажато  в
кулаке, глаза прикованы к узору на  клеенке.  Ему  так  редко  приходилось
говорить и писать на  родном  языке,  что  теперь  он  с  трудом  подбирал
немецкие слова.
   Около четырех часов к нам пришел гость -  мистер  Шимерда  в  кроличьей
шапке, с кроличьим воротником и в новых  рукавицах,  которые  связала  ему
жена. Он хотел поблагодарить нас за подарки и за то,  что  бабушка  делала
для его семьи. Джейк и Отто тоже поднялись в гостиную из кухни, и, сидя  у
печки,  мы  все  любовались   быстро   наступающими   зимними   сумерками,
наслаждались теплом и уютом дедушкиного дома.  Мистер  Шимерда,  казалось,
целиком отдался этому  чувству.  Наверно,  в  своей  тесной,  неприбранной
лачуге бедняга стал понемногу привыкать к мысли, что нигде  на  земле  нет
больше порядка и покоя, разве только на его далекой родине. Он сидел тихо,
не шевелясь, прислонившись головой к  спинке  деревянного  кресла-качалки,
руки покоились на подлокотниках. Лицо его было усталым и довольным, как  у
больных, когда им полегчает. Бабушка настояла,  чтоб  он  выпил  стаканчик
виргинского яблочного бренди, ведь он проделал такой  путь  по  морозу;  и
когда на щеках мистера Шимерды выступил слабый румянец,  они  засветились,
как прозрачная раковина. Он  больше  молчал  и  изредка  улыбался,  но  мы
чувствовали, что он упивается отдыхом.
   Стемнело, и я спросил, можно ли зажечь свечи на елке,  пока  не  внесли
лампу. Острые желтые язычки пламени  взвились  над  свечками,  и  на  фоне
зелени  выступили  присланные  из  Австрии   цветные   украшения,   каждое
исполненное  особого   смысла.   Мистер   Шимерда   поднялся   с   кресла,
перекрестился и, склонив голову, тихо встал перед  деревом  на  колени.  В
этом положении его  длинная  фигура  сделалась  похожа  на  букву  "S".  Я
заметил, как бабушка с опаской покосилась на деда. Он был довольно  суров,
когда дело касалось религии, и иногда своими высказываниями обижал других.
Только что наш кедр был обыкновенной рождественской елкой,  но  сейчас,  с
теплящимися на нем свечами, с картинками из Писания, да  еще  когда  перед
ним застыла коленопреклоненная  фигура...  Однако  дедушка  только  поднял
пальцы  ко  лбу  и  склонил  седую  голову,  сразу  придав   происходящему
протестантскую умеренность.
   Мы пригласили нашего гостя поужинать с нами. Впрочем, долго уговаривать
его не пришлось. За столом я заметил, с каким удовольствием он смотрит  на
нас, и подумал, что наши лица для него - словно открытая книга. Когда  его
проницательные глаза остановились на мне, у меня возникло  такое  чувство,
будто он ясно видит все мое будущее,  весь  путь,  который  мне  предстоит
пройти.
   В девять часов мистер Шимерда взял один из наших фонарей, надел  пальто
и пристегнул кроличий воротник. Стоя в нашей маленькой прихожей с  меховой
шапкой под мышкой и с фонарем, он попрощался со всеми за руку. Когда дошла
очередь до бабушки, он, как всегда, склонился  над  ее  рукой  и  медленно
выговорил: "Добрый жен-щи-на!"  Потом  перекрестил  меня,  надел  шапку  и
шагнул в темноту. Мы вернулись в гостиную, и дед, испытующе  посмотрев  на
меня, тихо сказал:
   - Все молитвы хороши, если люди хорошие.



13

   На следующей после рождества неделе началась оттепель, и к Новому  году
все вокруг нашего дома расползлось в  серую  кашу,  а  по  изрытому  водой
склону между мельницей и конюшней побежали  грязные  ручьи.  Вдоль  дороги
проглянули полоски мягкой черной земли. Я снова взялся за свои обязанности
- носил в дом воду, дрова и растопку, а то часами пропадал в  амбаре,  где
Джейк лущил кукурузу на ручной машине.
   Как-то утром, воспользовавшись потеплением, к нам в гости на  одной  из
своих жалких кляч приехали Антония с матерью. Миссис Шимерда попала к  нам
впервые, она обежала весь дом, рассматривая ковры, занавеси, мебель, и при
этом все время говорила что-то дочери с завистливым и обиженным  видом.  В
кухне она схватила с плиты котелок и объявила:
   - У вас много, у Шимердов нет.
   По-моему, бабушка поступила малодушно, отдав ей этот котелок.
   После обеда, помогая мыть посуду, миссис  Шимерда  тряхнула  головой  и
сказала:
   - Сколько у вас для варки, у меня бы столько, я бы еще лучше варила!
   Самодовольная, хвастливая старуха! Даже беды, выпавшие на ее  долю,  не
смогли ее утихомирить. Я до того разозлился, что мне и Антония сразу стала
неприятна, поэтому я без всякого сочувствия выслушал ее рассказ о том, что
старому мистеру Шимерде не по себе.
   - Папа грустный по родине. Вид плохой. На скрипке не играет.  Дома  все
играл - на танцах играл, на свадьбах. Здесь - нет. Я прошу играть,  трясет
головой: нет. Другой раз вынет скрипку из коробки, гладит струны вот  так,
но не играет никогда. Ему не нравится ваша страна.
   - Раз не нравится, нечего было сюда ехать, - сурово  отрезал  я,  -  мы
никого не заставляли.
   - Папа не хотел ехать, нет! - вспыхнула Антония. - Маменька  заставила.
Все дни она говорила: "Америка большая, денег много, земли много -  хватит
нашим сыновьям, много женихов нашим дочкам". А папа - он плакал, не  хотел
ехать от своих друзей, с кем играл на скрипке. Одного  друга  больше  всех
любил, тот играл на такой длинной трубе, - она изобразила руками  тромбон,
- они в школе вместе учились, совсем маленькие дружили.  Но  мама  хотела,
чтоб Амброш был богатый, имел много-много скота.
   - Твоя мама, - сердито огрызнулся я, - хочет все, что видит у других!
   - Но твой дедушка богатый, - набросилась Тони  на  меня.  -  Почему  не
поможет папе? Амброш скоро тоже будет  богатый,  тогда  отдаст.  Он  очень
умный. Мама из-за Амброша сюда приехала.
   Амброш считался в их семье важной персоной. Миссис  Шимерда  и  Антония
постоянно на него ссылались,  хотя  с  ними  он  держался  грубо,  а  отца
презирал. Амброш с матерью все  поворачивали  по-своему.  И  хотя  Антония
никого так не любила, как отца, старшему брату она не противоречила.
   Проводив взглядом Антонию и миссис  Шимерду,  скрывшихся  за  холмом  и
увозивших на своей убогой лошаденке наш котелок, я повернулся  к  бабушке,
которая опять взялась за штопку, и  сказал,  что  надеюсь,  эта  противная
старуха, всюду сующая свой нос, к нам больше не приедет.
   Бабушка хмыкнула, поддев блестящей иглой края  большой  дыры  на  носке
Отто.
   - Вовсе она не старуха, Джимми, хоть тебе-то, конечно, кажется  старой.
Я тоже не стану печалиться, если она  к  нам  больше  не  заедет.  Только,
видишь ли, никто не знает, что с ним сделает нищета. У любой женщины глаза
станут завидущие, если бедствуют ее дети. А теперь прочти-ка мне главу  из
Евангелия. Забудем этих чехов.
   Мягкая сырая погода продержалась  три  недели.  Мужчины  едва  успевали
лущить кукурузу для скота, животные разом пожирали все, что им  давали,  и
мы надеялись, что сможем продать их уже ранней весной. Однажды  утром  два
больших быка - Гладстон и Брайхам Янг - решили,  что  наступила  весна,  и
начали дразнить и задирать один другого поверх колючей проволоки,  которая
их разделяла. Скоро они пришли в  ярость.  Ревели,  рыли  копытами  рыхлую
землю, закатывали глаза и трясли башками. Пятились к дальним  углам  своих
загородок, а  потом  галопом  бросались  друг  на  друга.  Трах,  трах!  -
доносилось до нас, когда они сшибались могучими лбами; от их рева  дрожали
кастрюли на кухонной полке. Не будь рога у них обрезаны, они разорвали  бы
друг дружку в клочья. Вскоре и жирные волы тоже принялись наскакивать один
на другого и бодаться. Пора было  их  утихомирить.  Мы  столпились  вокруг
загона и с восхищением наблюдали, как Отто въехал к быкам на коне и  начал
работать вилами, пока  в  конце  концов  не  оттеснил  драчунов  в  разные
стороны.
   Самый сильный снегопад пришелся в эту зиму на двадцатое  января  -  мой
одиннадцатый день рождения. Утром, когда я спустился к завтраку,  Джейк  и
Отто, топая ногами и  отряхиваясь,  ввалились  в  дом  все  белые,  словно
снеговики. Увидев меня, они громко захохотали.
   - Ну и подарочек тебе, Джим,  на  день  рождения!  Вот  уж  метель  так
метель, словно для тебя заказана!
   Вьюга бушевала весь день. Снег не просто падал, а валил  стеной,  будто
там, наверху, вспороли тысячи пуховых перин. Вечером кухня превратилась  в
столярную мастерскую, мужчины принесли  сюда  инструменты  и  сделали  два
огромных скребка на длинных ручках. Ни бабушка, ни я  в  такую  метель  не
могли выйти из  дому,  пришлось  Джейку  кормить  кур,  он  же  принес  из
курятника жалкую кучку яиц.
   На следующий день Отто и Джейк до полудня расчищали проход к  хлеву,  а
снег все сыпал! За десять лет, которые дедушка прожил в  Небраске,  такого
снегопада еще не было.  Когда  сели  обедать,  он  сказал,  что  нечего  и
пытаться пройти сегодня в загон, скот  и  так  хорошо  отъелся,  обойдется
денек без кукурузы, но завтра нужно все же покормить  быков  и  лошадей  и
разморозить кран, чтобы дать им напиться. Загонов даже видно не  было,  но
мы знали, что в них, под северным склоном, сгрудились волы. А наши  задиры
быки сейчас поди совсем угомонились и греют друг другу бока.
   - Да уж теперь небось поостынут! - злорадно заметил Фукс.
   Кур в тот день не было слышно. После обеда Джейк и Отто, одежда которых
едва успела просохнуть, расправили занемевшие  плечи  и  снова  нырнули  в
сугробы. Они прорыли в снегу коридор до самого курятника с такими крепкими
стенками, что мы с бабушкой могли спокойно ходить по нему туда и  обратно.
Оказалось,  куры  спали  -  видно,  вообразили,   что   ночь   затянулась.
Бодрствовал только один старый петух,  он  долбил  клювом  толстый  лед  в
поилке.  Когда  свет  нашего  фонаря  ударил  курам  в  глаза,   поднялось
оглушительное кудахтанье, и они, неуклюже хлопая  крыльями,  закружили  по
курятнику,  роняя  перья.  Крапчатые  безмозглые  цесарки,  которые  вечно
рвались на волю, квохча, высыпали в коридор, пытаясь пробить снежные стены
пестрыми уродливыми лбами. Мы управились с делами  только  к  пяти  часам,
когда впору было все начинать сначала. Удивительный выдался  день,  ни  на
что не похожий!



14

   Двадцать второго января я проснулся будто от толчка. Я еще  не  раскрыл
глаза, но почувствовал: что-то стряслось. Из кухни доносились возбужденные
голоса, бабушкин звучал необычно громко,  и  я  сразу  понял,  что  она  в
крайнем волнении. Я с восторгом встречал  любые  события.  Интересно,  что
могло  случиться,  гадал  я,  поспешно  натягивая  одежду.  Вдруг  конюшня
сгорела? А может, весь скот  замерз  до  смерти?  Или  кто-то  из  соседей
заблудился в метель?
   В кухне у плиты, заложив руки за спину, стоял  дедушка.  Джейк  и  Отто
сидели, скинув сапоги, и растирали ноги в шерстяных носках. От их обуви  и
одежды валил пар, оба выглядели измученными. На скамье  за  плитой  кто-то
лежал, укрывшись одеялом. Бабушка выпроводила меня в столовую. Я  н