еохотно
повиновался. Пока она с посудой сновала из кухни ко мне, я не сводил  глаз
с ее лица. Губы бабушки  были  плотно  сжаты,  но  время  от  времени  она
шептала:
   - Боже правый! Боже милостивый!
   Потом в столовую вошел дед и сказал:
   - Джимми, сегодня мы не будем молиться,  нам  некогда.  Мистер  Шимерда
умер, и семья его в большом горе. Среди ночи пришел Амброш, и Джейк с Отто
ездили туда с ним. Они очень устали  за  ночь,  так  что  не  приставай  с
расспросами. Это Амброш спит в кухне. Джейк, Отто, идите завтракать!
   После первой чашки кофе Отто и Джейк начали  возбужденно  рассказывать,
хоть бабушка и глядела на них предостерегающе. Я помалкивал, но  навострил
уши.
   - Нет, сэр, - сказал Фукс в ответ на вопрос дедушки, -  выстрела  никто
не слыхал. Амброш, взяв быков, ушел расчищать  дорогу,  а  женщины  сидели
взаперти в своей норе. Когда Амброш вернулся, было уже темно, и он  ничего
не заметил, только быки вели себя странно. Амброш хотел их привязать,  так
один даже вырвался и бросился прочь из хлева. У Амброша руки в пузырях  от
веревки. Ну, он сходил за фонарем, а когда вернулся обратно,  тут  отца  и
увидел. Мы его тоже потом видели на том же месте.
   - Бедный, бедный! - вздохнула бабушка. - Я даже  представить  не  могу,
что он это сделал. Ведь такой он был совестливый, все  боялся  кого-нибудь
побеспокоить. Видно, совсем потерял голову, что решился всем столько  горя
причинить.
   - Не похоже, миссис Берден, что он потерял голову, - возразил  Фукс,  -
он все честь честью подготовил. Вы же знаете,  какой  он  был  аккуратный,
таким и остался до последнего часа. После обеда побрился, а когда  девочки
убрали посуду, он сам вымылся с ног до головы.  Антония  грела  ему  воду.
Потом надел чистую рубаху  и  чистые  носки,  а  когда  оделся,  поцеловал
Антонию и младшую, взял ружье и сказал, что идет охотиться на кроликов,  а
сам пошел, видно, прямиком в хлев  и  сотворил  задуманное.  Он  лежит  на
койке, где всегда спал по ночам, возле стойла с быками.  И  все  в  полном
порядке, кроме... - Фукс запнулся и наморщил лоб, - кроме того, с  чем  он
уж ничего не мог поделать. Пиджак висит на гвозде,  сапоги  под  кроватью.
Шелковый шарф, что всегда был у него на шее, он снял, сложил  аккуратно  и
воткнул в него булавку. Ворот рубашки отогнул и рукава закатал.
   - В толк не возьму, как он смог, - опять повторила бабушка.
   Отто не понял ее:
   - Да что вы, мэм! Это же проще простого  -  он  спустил  курок  большим
пальцем ноги. Лег на бок, взял дуло в рот,  потом  подогнул  ногу  и  стал
нащупывать курок. Ну и нащупал!
   - Может, оно и так, - мрачно вставил Джейк, - только дело это темное.
   - Что ты хочешь сказать, Джейк? - резко спросила бабушка.
   - Видите ли, мэм, я заметил под яслями топор Крайека, ну  я  взял  его,
поднес к покойнику, и, хотите верьте, хотите нет, он в точности подошел  к
ране, что у мистера Шимерды через все лицо.  Крайек  этот  все  шнырял  по
хлеву, бледный такой, тихий, а как увидел, что я разглядываю топор,  начал
скулить. "Что ты там делаешь?" А я говорю: "Хочу разобраться  хорошенько".
Так он принялся пищать, ровно крыса, и руки ломать.  "Меня,  -  кричит,  -
повесят! Меня повесят!"
   Фукс нетерпеливо прервал его:
   - Крайек просто спятил, да и ты, видать, тоже! Что ж, по-твоему, старый
Шимерда все приготовил, чтобы Крайек его зарубил? Ерунда это! Ружье лежало
рядом с ним, когда Амброш его увидел.
   - Ну, ружье-то и Крайек мог подложить, разве нет? - не сдавался Джейк.
   Тут решительно вмешалась бабушка:
   - Слушай, Джейк Марпол, уж  не  хочешь  ли  ты  к  самоубийству  еще  и
убийство приплести? Хватит того, что есть! Слишком много тебе Отто  всяких
книжек про убийства читает!
   - Разобраться в этом нетрудно, Эммелайн, - тихо сказал дед, -  если  он
сам в себя выстрелил, как они говорят, края у раны должны  быть  вывернуты
наружу.
   - Так оно и есть, мистер Берден, - подтвердил Отто. - А к стропилам и к
соломе на потолке пристали пучки волос и кусочки мозга,  их  туда  метнуло
выстрелом, это ж ясно!
   Бабушка сказала деду, что поедет к Шимердам вместе с ним.
   - Тебе там нечего делать, - с сомнением ответил он, -  тело  все  равно
нельзя трогать, пока не приедет следователь из города, а по  такой  погоде
его раньше чем через несколько дней ждать нечего.
   - Я им свезу кое-что из провизии да хоть как-нибудь постараюсь  утешить
бедных девочек. Старшая ведь была его любимица, он в ней души не  чаял.  О
ней бы подумал! Оставил ее мыкаться одну-одинешеньку!
   Бабушка покосилась в сторону Амброша,  который  как  раз  завтракал  на
кухне.
   Фукс, хоть и пробыл на морозе почти всю ночь, собирался теперь в  город
за священником и следователем. На сером мерине - нашей лучшей лошади -  он
хотел проехать напрямик через прерию, так как дороги замело.
   - Обо мне не  беспокойтесь,  миссис  Берден,  -  весело  говорил  Отто,
натягивая вторую пару носков. - У меня такой нюх - выведет  куда  надо.  А
спать я никогда  много  не  сплю.  Вот  Серый  меня  тревожит.  Постараюсь
поберечь его, как смогу, но перетрудится он, это уж точно!
   - Не время сейчас  думать  о  лошади,  Отто,  заботься  лучше  о  себе.
Пообедай у вдовы Стивенс, она женщина добрая и тебе поможет.
   После того как Фукс уехал, мы остались в  доме  вдвоем  с  Амброшем.  Я
впервые увидел его совсем с другой стороны. Он  оказался  очень  набожным,
чуть ли не фанатичным. Все утро не промолвил ни  слова,  сидел,  перебирая
четки, и молился то про себя, то вслух. Он не поднимал глаз и отрывал руку
от четок, только чтобы  перекреститься.  Несколько  раз  бедняга  засыпал,
потом, вздрогнув, просыпался и снова принимался за молитвы.
   Добраться к Шимердам в повозке  нечего  было  и  думать,  на  расчистку
дороги ушел бы целый день. Поэтому дедушка выехал  из  конюшни  верхом  на
одном из наших могучих вороных, а Джейк поднял бабушку на руки и  подсадил
ее в седло сзади. Бабушка укуталась в несколько шалей и надела  на  голову
черный капор. Дед заправил пышную белую бороду за воротник. Они  напомнили
мне каких-то библейских персонажей, когда верхом тронулись в путь. Джейк и
Амброш на второй нашей вороной лошади и на моем пони ехали  следом  -  они
везли одежду, которую мы собрали для миссис  Шимерды.  Я  видел,  как  они
обогнули пруд, поднялись на холм, а потом скрылись за  покрытым  сугробами
кукурузным полем. Только тут я понял, что остался дома совсем один.
   Я сразу почувствовал себя облеченным властью и ответственностью, и  мне
захотелось как можно лучше выполнить свой долг. Я наносил дров и  растопки
из нашего длинного подвала и забил ими  обе  печки.  Вспомнил,  что  среди
утренних треволнений все позабыли о курах и не  собрали  яйца.  Пройдя  по
снежному коридору, я насыпал птицам корм, выкинул  лед  из  поилок,  налил
туда свежей воды. Потом дал молока коту и, не в силах  придумать,  что  бы
еще сделать, присел погреться. В доме стояла благостная тишина, а  лучшего
собеседника, чем тикающие часы,  трудно  придумать.  Я  попробовал  читать
"Робинзона Крузо", но его жизнь  на  острове  показалась  мне  куда  более
скучной, чем наша. И вдруг, когда я с удовольствием оглядывал нашу  уютную
гостиную, меня поразила мысль, что если душа мистера  Шимерды  еще  витает
над землей, то она наверняка залетела сюда, в наш  дом,  который  ему  так
нравился. Я вспомнил, какое счастливое было у него лицо,  когда  он  сидел
здесь с нами на рождество. Если б он мог тогда остаться и жить у  нас,  он
не сотворил бы такое страшное дело!
   Я  был  уверен,  что  мистера  Шимерду  погубила  тоска  по  родине,  и
задумался, сможет ли его душа, вырвавшись на свободу,  отыскать  дорогу  в
любимый край. Я представил, как далеко от нас Чикаго, а там еще  Виргиния,
потом Балтимор, а дальше - огромный холодный океан.  Нет,  сразу  в  такой
длинный путь пускаться нельзя. Конечно, измученная душа  мистера  Шимерды,
настрадавшегося от холода, тесноты и постоянной борьбы со снегом, отдыхает
сейчас здесь, в нашем мирном доме.
   Мне не было страшно, но я старался не шуметь. Я боялся потревожить душу
мистера Шимерды. Я тихонько  спустился  в  кухню  -  надежно  укрытая  под
землей, она всегда казалась мне сердцем нашего  дома.  Сел  на  скамью  за
плитой и стал думать о мистере Шимерде. За окном над необозримыми снежными
просторами пел ветер. У меня было такое чувство, будто я  впустил  мистера
Шимерду в дом, укрыв, его  от  мучительного  холода,  и  теперь  мы  сидим
вместе. Я припомнил все, что мне  рассказывала  Антония  о  его  жизни  до
приезда сюда, о том,  как  он  играл  на  скрипке  на  всех  праздниках  и
свадьбах.  Вспомнил  о  его  друзьях,  с  которыми  ему  так  не  хотелось
расставаться, о его старом друге тромбонисте, вспомнил о густом лесе,  где
полным-полно зверей, да  только  принадлежит  он,  как  говорила  Антония,
"благородным". Они с матерью в лунные ночи воровали там дрова. В этом лесу
жил белый олень, и тому, кто посмел бы его застрелить, грозила виселица. Я
видел все эти картины так ярко, будто воспоминания, преследовавшие мистера
Шимерду, все еще витали здесь.
   Уже начало  смеркаться,  когда  вернулись  мои  домашние;  бабушка  так
устала, что сразу легла. Мы с Джейком поужинали, и, пока  убирали  посуду,
он громким шепотом рассказывал мне, что делается у Шимердов. До  покойника
не ведено дотрагиваться, пока не приедет следователь. Если кто ослушается,
тому плохо будет, не иначе! А труп совсем замерз, "застыл,  как  заколотая
индейка, когда ее на мороз вывесят",  сказал  Джейк.  До  этого,  пока  не
улетучился запах крови, лошадей и  быков  не  удавалось  загнать  в  хлев.
Сейчас они стоят там рядом с умершим, больше их девать некуда. Над головой
мистера Шимерды висит зажженный фонарь.  Антония,  Амброш  и  их  мать  по
очереди читают над покойником молитвы. Дурачок тоже с ними, ему ведь холод
нипочем. Но я-то, слушая Джейка, подумал, что Марек страдает от холода  не
меньше других, просто ему хочется казаться храбрецом. Бедняга из кожи  вон
лезет, чтобы как-нибудь отличиться!
   Амброш, продолжал Джейк, оказался куда добрее, чем он,  Джейк,  ожидал;
только печется он больше о том, как бы раздобыть  священника,  да  о  душе
мистера Шимерды, которая, по его мнению, пребывает сейчас  в  муках  и  не
получит  избавления,  пока  родные  и  священник  хорошенько  за  него  не
помолятся.
   - Я так понял, - заключил Джейк, - что отмаливать его душу  надо  много
лет, а сейчас она покоя себе не находит в чистилище.
   - Я в это не верю, - твердо сказал я, - ручаюсь, что это неправда.
   Конечно, я не стал говорить  Джейку,  что,  по  моему  убеждению,  душа
мистера Шимерды весь день пробыла в этой самой  кухне,  завернув  сюда  по
пути на родину. И все же, когда я  улегся  спать,  меня  одолели  мысли  о
чистилище и вечных муках. Я вспоминал  о  терзаниях  богача  из  притчи  о
Лазаре и содрогался.  Но  ведь  мистер  Шимерда  не  был  ни  богачом,  ни
себялюбцем, он просто был так несчастен, что не мог больше жить.



15

   Отто Фукс вернулся из Черного  Ястреба  на  другой  день  к  обеду.  Он
сказал, что следователь доберется до Шимердов к вечеру, а священник сейчас
в другом конце прихода, за сто миль отсюда, и поезда не  ходят.  Сам  Фукс
поспал несколько часов в городе  в  платной  конюшне,  но  беспокоился  за
серого мерина, ему кажется, лошадь надорвалась. И  правда,  мерина  с  той
поры стало не  узнать.  Дальняя  дорога  по  глубокому  снегу  совсем  его
изнурила.
   Вместе с Фуксом приехал незнакомец - молодой чех, который жил  недалеко
от  Черного  Ястреба,  -  и  поспешил  на  своей  единственной  лошади   к
соотечественникам, чтобы помочь им в беде.  Так  я  в  первый  раз  увидел
Антона Елинека. Это был рослый молодой человек лет двадцати  с  небольшим,
красивый, сердечный и жизнерадостный; его  появление  у  нас,  среди  всех
наших печальных хлопот, казалось просто чудом. Хорошо помню, как он  вошел
в нашу кухню - в  войлочных  сапогах,  в  шубе  из  волчьего  меха,  глаза
блестят, щеки разгорелись от мороза. Увидав  бабушку,  он  снял  с  головы
меховую шапку и глубоким раскатистым басом,  который  больше  подходил  бы
человеку постарше, произнес:
   - Разрешите выразить вам, миссис Берден, большую благодарность за  вашу
доброту к моим бедным землякам.
   Он  не  мялся,  как  парень  с  фермы,  а  открыто  смотрел   в   глаза
собеседникам. Чувствовалось, что он человек  искренний  и  добрый.  Елинек
объяснил, что давно бы приехал к Шимердам познакомиться, да нанялся на всю
осень лущить кукурузу, а когда пришла зима, стал вместе с детьми ходить  в
школу, что возле мельницы, и учиться английскому. Он  сказал  мне,  что  у
него хорошая "леди учительница" и в школе ему очень нравится.
   За обедом дед долго  разговаривал  с  Елинеком,  хотя  обычно  неохотно
вступал в беседу с незнакомыми людьми.
   -  Шимерды,  наверно,  очень  расстроятся,  что  не  удалось   привезти
священника? - спросил дед.
   Елинек сразу стал серьезным.
   - Да, сэр, для них это очень плохо. Их отец сделал большой грех.  -  Он
прямо посмотрел на дедушку. - Так считает наш господь.
   Видно было, что деду его откровенность понравилась.
   - Мы тоже так считаем, Елинек. Но мы думаем, что душа  мистера  Шимерды
вернется к создателю и без помощи священника. Мы верим,  что  единственный
наш заступник - Христос.
   Молодой человек покачал головой:
   - Я знаю, ваша вера так учит. Учительница в школе объясняла. Но я много
чего повидал. И верю, что за мертвых надо молиться. Я видел всякое.
   Мы спросили, что он хочет сказать.
   Он оглядел сидящих за столом.
   - Вам интересно? Слушайте: когда  я  был  маленький,  как  он,  я  стал
помогать священнику в службе. К первому причастию  пошел,  можно  сказать,
еще мальчишкой; чему учит церковь, мне было  вроде  бы  понятно.  Началась
война, на нас напали австрияки. В военном лагере возле нашей деревни  было
много солдат, и там началась холера, люди мерли как  мухи.  Наш  священник
проводил там все дни - причащал умирающих, а я помогал ему,  носил  святые
дары. Все, кто подходил к лагерю, сразу заражались, только я да  священник
не заболели. Мы с ним ничего не боялись, потому что с  нами  были  тело  и
кровь Христовы, они нас хранили. - Он помолчал, глядя на дедушку. - Я  это
знаю, мистер Берден, ведь это со мной случилось, не с кем  другим.  И  все
солдаты это понимали. Когда мы входили в лагерь - старый священник и я,  -
по пути встречали и солдат, и  офицеров  на  лошадях.  И  как  увидят  эти
офицеры, что у меня под покрывалом, остановят лошадей, встанут  на  колени
прямо на дороге и стоят так, пока мы не пройдем. Вот почему я  жалею,  что
мой земляк умер без святого причастия, да еще нехорошей смертью,  и  семью
его мне жалко.
   Мы  внимательно  слушали  Елинека.  Его  мужественная,  искренняя  вера
невольно вызывала уважение.
   -  Мне  всегда  приятно  встречать  молодых  людей,  которые   серьезно
относятся к таким делам, - сказал дед, - и я не сомневаюсь, что, когда  вы
были среди солдат, вас охраняла господня воля.
   После обеда решили, что Елинек впряжет двух сильных лошадей в скребок и
проложит дорогу  к  Шимердам,  чтобы  по  ней,  когда  понадобится,  могла
проехать повозка. Фукс, единственный столяр в нашей округе,  остался  дома
делать гроб.
   Елинек надел свою длинную волчью шубу и, когда мы  начали  восторгаться
ею, объяснил, что настрелял койотов, снял с них шкуры, а его приятель - Ян
Боушка, меховщик из Вены, с которым они жили вместе по-холостяцки, -  сшил
из них эту шубу. Стоя у ветряка, я смотрел, как Елинек  вывел  из  конюшни
вороных  и  стал  медленно  прокладывать  дорогу  по  холму   к   большому
кукурузному полю. Облака снега, вздымавшиеся от скребка,  иногда  скрывали
его с головой, а потом он и лошади появлялись снова,  все  трое  черные  и
лоснящиеся.
   Тяжелый верстак пришлось перенести из амбара в кухню.  Из  кучи  досок,
которые дед привез осенью из города, чтобы настелить новый пол в закромах,
где хранили овес. Фукс отобрал самые подходящие. Когда наконец и доски,  и
инструмент были подготовлены, двери закрыли, и сквозняки перестали  гулять
по комнатам; дедушка уехал к Шимердам, чтобы встретиться со  следователем,
а Фукс снял сюртук и принялся за работу.  Я  уселся  рядом  на  верстак  -
посмотреть.  Отто  не  сразу  взялся  за  инструменты,  сперва  он   долго
подсчитывал что-то на клочке бумаги, измерял доски и делал на них пометки.
При этом он тихо насвистывал и то и  дело  подергивал  свое  изуродованное
ухо. Бабушка ходила мимо тихонько, боясь помешать ему. Наконец  он  сложил
рулетку и поднял к нам повеселевшее лицо.
   - Ну, самое трудное позади, - объявил он, - не так-то просто изготовить
головную часть, а уж коли этим делом  давно  не  занимался  -  и  подавно.
Знаете, миссис Берден, - продолжал он, разбирая стамески и пробуя,  острые
ли они, - в последний раз я брался за такую работу, когда хоронили  одного
парня с шахты "Черный тигр" в Сильвертоне, Колорадо.  Вход  в  нее  был  в
скале, и нас сажали в клеть, переправляли на тросе  и  спускали  в  шахту.
Клеть болталась над каньоном, а глубина в нем футов триста, и на треть  он
наполнен водой. Однажды из клети вывалились  два  шведа  -  прямо  в  воду
ногами вниз. И, верите ли, миссис Берден, на другой  день  они  уже  снова
работали. Не так-то легко прикончить шведа! А при мне решил  нырнуть  один
маленький итальяшка, но с ним-то вышло иначе. Нас тогда как  раз  завалило
снегом, в точности как теперь, и  оказалось,  что,  кроме  меня,  никто  в
лагере не может сколотить гроб. Это ремесло  всегда  пригодится,  особенно
когда шатаешься по свету, как я.
   - И не говори, Отто! Если б не ты, что бы мы сейчас делали,  -  сказала
бабушка.
   - Да, мэм, - со смиренной гордостью согласился Фукс, - мало кто  знает,
как смастерить гроб крепкий, прочный, чтобы воду не пропускал. Иной раз  я
думаю: а кто же  мне-то  гроб  сколотит?  Ну  да  я  не  слишком  об  этом
тревожусь.
   Весь день по дому разносились прерывистый визг пилы и уютное мурлыканье
рубанка. Звуки были такие радостные, будто сулили живым  что-то  новое,  и
становилось обидно, что эти свежевыструганные доски так скоро  закопают  в
землю. Работать с деревом было нелегко - оно промерзло,  от  досок  сладко
пахло сосновым лесом, а вокруг них росла гора желтых стружек. Я удивлялся,
почему Фукс не пошел по столярной  части,  так  легко  и  самозабвенно  он
работал. Казалось, ему приятно держать в руках  инструменты,  а  когда  он
строгал, руки его так истово и любовно двигались  над  досками,  будто  он
благословлял  их.  Время  от  времени  Отто  начинал  напевать  по-немецки
церковные гимны, точно эта работа напоминала ему прежние дни.
   В четыре часа к нам заглянули погреться почтмейстер мистер Буши  и  еще
один сосед, который жил к востоку от нас.  Они  направлялись  к  Шимердам.
Хоть снег отрезал всех друг от друга, весть о случившемся каким-то образом
разнеслась по округе. Бабушка  подала  гостям  горячий  кофе  с  сахарными
пряниками. Не успели они уйти, как к  нашим  дверям  подъехал  брат  вдовы
Стивенс, жившей по  дороге  к  Черному  Ястребу,  а  следом  появился  наш
ближайший сосед с юга, глава немецкого семейства.  Они  спешились  и  тоже
сели к столу. Соседям не терпелось услышать подробности про  самоубийство,
и всех заботило, где похоронят  мистера  Шимерду.  Ближайшее  католическое
кладбище было в Черном Ястребе, а проехать туда, вероятно,  еще  несколько
недель не удастся. К тому  же  и  мистер  Буши,  и  бабушка  считали,  что
самоубийцу на католическом кладбище хоронить не разрешат. Возле норвежской
церкви было свое кладбище, недалеко от ручья Скво, - может быть,  норвежцы
приютят прах мистера Шимерды?
   Потом наши гости уехали, скрывшись цепочкой за холмом, а мы вернулись в
кухню. Бабушка занялась глазурью  для  шоколадного  т