оно
читается  "дайгаку",  в Китае  "дасюэсяо",  в Корее "тэхакке", но значение у
него  везде  одинаковое  --  "университет"  (если  переводить  по иероглифам
--"школа  большой учебы"). В современном корейском его можно  записать двумя
способами  -- алфавитом, то есть просто передавая его корейское произношение
или иероглифами, отражая и значение его компонентов.
     Другой вопрос, который задается очень часто: а сколько всего существует
иероглифов?  Ответа на этот вопрос нет. Точнее, ответ, может, и есть, но его
никто не знает. В самом полном  словаре  иероглифов, который был подготовлен
около тысячи лет назад, было учтено 53 тысячи иероглифов. Заведомо известно,
что некоторые иероглифы не  попали  даже в этот  гигантский словарь, так что
иероглифов еще больше, скорее всего, около 60 или даже  65 тысяч. Однако то,
что на свете существует примерно 60 тысяч иероглифов, вовсе не означает, что
грамотный  человек  должен знать их все.  Это  и  невозможно,  и  не  нужно.
Большинство  русских  тоже  ведь  благополучно  живет,  не  зная, что  такое
"реципроктность",  "архитрав",  "скуфья" или "радиолярия".  Из  60-65  тысяч
иероглифов,   подавляющее   большинство  составляют  всяческие   архаические
термины, вроде названия какого-нибудь особого  копья, которое использовалось
две  тысячи  лет  назад  кочевыми  племенами  Внешней  Монголии.  Даже самые
образованные люди редко  в состоянии  узнать более 10 тысяч знаков, обычному
же человеку даже в Китае, где иероглифы используют очень широко, для жизни с
лихвой хватает 5  тысяч знаков. В  Корее и  Японии даже образованный человек
редко знает более трех тысяч иероглифов.
     Хотя  и  в  Корее,  и  в  Японии, и во Вьетнаме в  свое  время выдумали
небольшое количество  "своих" иероглифов, подавляющее их большинство (99,9%)
пишется одинаково во всех четырех "иероглифических" языках. Точнее, впрочем,
будет сказать "писалось", а не "пишется", ведь  последнее столетие для  всех
стран региона стало временем реформ. Больше всего пострадала иероглифическая
традиция во Вьетнаме, где сто с небольшим лет назад французские колонизаторы
и  поддерживавшие их  католические миссионеры насильственно ввели  латинский
шрифт.  В  Японии и Китае после Второй  мировой войны  тоже были предприняты
реформы правописания.  В  ходе этих  реформ  (китайская, организованная Мао,
была  гораздо  радикальнее  японской) были  узаконены некоторые  упрощенные,
скорописные варианты иероглифов. В Корее же, на Тайване, и в Гонконге до сих
пор  сохраняются  исконные  полные формы,  которые  до  начала  нашего  века
употреблялись во всей Восточной Азии.
     Однако, несмотря  на  все реформы, большинство  иероглифов во всех трех
странах   по-прежнему   пишется   одинаково.   Поэтому,  увидев   записанное
иероглифами  слово, житель любой  из стран  региона  без  труда  поймет  его
значение. С предложением дело обстоит иначе, ведь здесь большую роль  играют
не  только  слова, но  и  грамматика, которая во  всех языках  своя  и очень
разная.  Даже если  хорошо  знающий  иероглифику  человек  увидит записанные
иероглифами знакомые слова "университет" и "открыть" в тексте на  незнакомом
ему языке, он не поймет, что же  случилось  с университетом: открыли его? не
открыли? откроют?  хотят  открыть? не должны  открывать?  Все  эти  "могут",
"хотят", "должны" и выражаются грамматикой!
     Однако  общность  написания  все  равно существенно  облегчает взаимные
контакты между странами региона. Дело в том, что не только в корейском, но и
в  языках  Дальнего  Востока заимствований из  китайского --  фантастическое
количество.  Обычный  корейский  газетный  текст  примерно  на  три четверти
состоит   из  таких  заимствований.  Поэтому   если   все  слова  китайского
происхождения  записывать  иероглифами,   то  иероглифы   составят  примерно
половину текста. Именно половину,  а не три  четверти, поскольку, как мы уже
говорили, суффиксы  и  окончания все равно записываются корейским алфавитом.
Так образованные корейцы и писали до середины нашего века (до конца XIX века
они вообще обычно писали на древнекитайском).
     Однако  после  освобождения  страны  в  1945  г.  началось  постепенное
вытеснение  иероглифики и укрепление  позиций  корейского алфавита. С особой
скоростью процесс этот пошел в 6070-е годы. Тогда индустриализация привела в
город  массы  крестьян,  которые в  прошлом  не  имели  возможности  изучить
иероглифику, но довольно быстро смогли научиться читать и писать на хангыле.
Большую роль  сыграла и  шумная кампания сторонников  корейской национальной
письменности, объединенных в  так называемое Общество хангыля. В  результате
их активной  пропаганды, во многом поддерживаемой  как правительством, так и
националистической  интеллигенцией, многих корейцев  удалось  убедить в том,
что  полное  вытеснение иероглифики  и переход исключительно  на  алфавитную
письменность  является  не  только  безусловным  благом,  но  и  проявлением
"истинного корейского национального духа".
     В   результате   этой  активной  пропаганды  удалось  добиться  изъятия
иероглифики из программ начальной школы,  хотя в средней школе она изучается
по-прежнему  (официально  утвержденный  иероглифический  минимум  составляет
около  двух  тысяч  знаков).  Произошел   также   и  переход  на  алфавитную
письменность почти всех публикаций, предназначенных для "простого народа". В
то  же  время  значительная  часть   специальной  литературы  и  официальных
материалов,   адресованных  представителям   экономической,  политической  и
культурной  элиты,  по-прежнему пишется  смешанным  письмом с  очень широким
использованием  иероглифики.  Во  многих  начальных  школах  учителя   также
продолжают преподавать иероглифы, делая это как бы полулегально. Вызвано все
это  отнюдь  не  консервативностью  и   упрямством   сторонников   старинной
письменности.
     Дело  в  том,  что, вопреки  националистической  пропаганде,  внедрение
алфавита  отнюдь  не  является  безусловным   благом,  на  что  указывают  и
продолжающие   свое   сопротивление   сторонники    широкого   использования
иероглифики.   В   своих  статьях   и  выступлениях  они  подчеркивают,  что
иероглифика, во-первых, является системой письменности, общей для всех стран
Дальнего Востока --  Китая, Японии, Кореи,  Тайваня, Сингапура,  Гонконга и,
исторически,  Вьетнама.  Сейчас укрепление  экономических связей между этими
странами является одной из важнейших задач их внешней политики. Однако отказ
Кореи  от  иероглифики  во многом  подрывает  подобные  связи  и  затрудняет
взаимопонимание   между   корейцами   и   их  соседями.   Второй   аргумент,
высказываемый в  пользу  сохранения  иероглифики,  заключается  в  том,  что
иероглифика делает "прозрачной" этимологию слов, позволяет легко понимать их
происхождение и, при необходимости, просто создавать новые слова и выражения
из китайских корней  (по сравнению  с  новообразованиями из корейских корней
или  заимствованиями  из  западных  языков  подобные  неологизмы  отличаются
краткостью  и  удобством  в  использовании).   В-третьих,   без  иероглифики
понимание научных текстов попросту невозможно  из-за очень  распространенной
среди  научных  терминов  омонимии  (ситуации,  когда  два  слова  с  разным
значением произносятся одинаково).  В-четвертых, наконец, знание иероглифики
-- это необходимое условие для понимания старой корейской культуры.






3.8 ИСТОРИЯ В НАЗВАНИЯХ

     Везде географические  названия отражают  прошлое города  или  страны, и
Корея  в  этом  отношении  не  является  исключением.  Однако   у  корейских
географических  названий есть ряд особенностей. Самая главная из них  -- это
почти   полное  отсутствие   в   Корее...  названий   собственно  корейского
происхождения. Практически все названия корейских  городов, рек, гор и жилых
районов  записываются  китайскими  иероглифами  и  образованы  из  китайских
корней. Дело тут  в  том,  что  на  протяжении полутора  тысячелетий  именно
китайский   (точнее  говоря  --  древнекитайский,  который   отличается   от
современного  китайского примерно  в  такой  же степени, как французский  от
латыни) был  государственным языком  Кореи. На  нем и только на нем писались
исторические   хроники,  издавались  правительственные  указы,  составлялись
ученые труды, в то время как  корейский язык считался  языком простонародья,
"серого мужичья", и до XV  века даже не имел своей письменности. Поэтому все
горы и  реки Кореи и получили китайские  наименования. Разумеется,  в старые
времена  у  корейцев  были  свои  исконные  географические  названия.  Когда
средневековые  картографы подбирали китайские иероглифы для  того  или иного
названия,  то они  обычно  старались,  чтобы  звучание этих иероглифов  было
похоже на исконное наименование того или иного пункта. Однако точность такой
передачи была  очень относительной, вдобавок, произношение  и иероглифов,  и
корейских слов изменялось с веками, так что сейчас можно только догадываться
о том, какое корейское слово стоит за тем или иным названием. В то же  время
почти  все корейские  названия  имеют  точный  китайский  перевод. Однако  в
большинстве  случаев  значение  корейского  географического  названия  можно
понять,  только  увидев,  какими  иероглифами  оно  записано,   ведь  многие
иероглифы  с разным значением произносятся совершенно одинаково, и  на  слух
понять значение большинства названий невозможно.
     Однако прервем  наш  затянувшийся  историко-лингвистический  экскурс  и
вернемся  к самим  названиям.  Конечно,  первым  из  них  является  название
корейской столицы  -- Сеула. Оно  любопытно тем, что является одним из очень
немногих корейских географических названий исконно корейского происхождения.
Переводится слово Сеул (корейцы произносят его как "Соуль") на русский очень
просто  -- "столица". Однако, как ни странно, это название корейская столица
формально получила только в 1946 году. До этого корейцы обычно называли свою
столицу  "Сеулом"  в  устной  речи,  однако официально  город  имел  другие,
китайские по  происхождению,  названия. Именовали его то Хансоном ("город на
реке Хан"), то Кенсоном (тоже "стольный град", но по-китайски), и лишь после
Освобождения традиционному народному названию был придан официальный статус.
     Название второго  по  величине города страны  -- Пусана переводится как
"Секир-гора". Дело  в  том,  что  рядом  с этим  крупнейшим портом находится
высокая  гора  своеобразной  формы, действительно  напоминающая  секиру  или
алебарду.  Название северокорейской столицы -- Пхеньян означает "плодородная
равнина" (город действительно когда-то был основан на равнине, окруженной со
всех сторон  горами).  Название  расположенного  неподалеку  от  Сеула порта
Инчхон  переводится  на  русский  как  "поток  доброты",  а  другой  крупный
сеульский  пригород  -- Сувон  --  это "водный источник".  Совершим, кстати,
небольшое мысленное путешествие по скоростной автодороге Сеул-Пусан, главной
магистрали  страны.  По  пути,  после  уже  упомянутого  Сувона,  нам  будут
встречаться  города Осан ("Воронья  гора"),  Ансон  ("Мирный город"), Чхонан
("Небесное  спокойствие")  и,  наконец,  Тэчжон  ("Большое  поле")   и  Тэгу
("Большой  холм").  Несколько  к западу, ближе к  морю, будет  располагаться
город   (и  уезд)  Ансан,  то  есть  "Спокойные  горы".  Наверное,   вы  уже
почувствовали по  пышной  многозначительности  всех  этих  наименований, что
названия  городам и даже  большим  поселкам  здесь  обычно  не  выдумывались
жителями,  а  давались  официально,  на  уровне  правительства  или  местной
администрации.
     Название реки  Ханган, на  которой расположен  Сеул,  не имеет  точного
перевода, так как за ним, скорее  всего, скрывается некое древнее  корейское
слово, которое две тысячелетия назад передали  иероглифом  Хан (в те времена
иероглиф  этот,  кстати, произносился  иначе). А  вот  название  второй реки
корейского полуострова --  Тэдонган  (на  ней стоит Пхеньян)  переводится на
русский как "Великая восточная  река". Величайшая вершина Кореи  -- Пэктусан
-- это "Гора с белой головой" (ее вершина обычно покрыта снегами).
     Вообще   говоря,  "сан"  в  большинстве   названий  значит  "гора"  (от
китайского  "шань",  входящего  в название  "Тянь-шань"), "кан"  --  "река",
"чхон"  --  "ручей",  "сон"  -- "город",  или, скорее, "крепость",  "до"  --
остров. Однако даже за этими звуками иногда могут скрываться иные иероглифы,
так  что, не зная, как то или иное название записывается иероглифами (именно
иероглифами, а не корейской письменностью), правильно понять его невозможно.







3.9 ШКОЛЫ СТАРОЙ КОРЕИ

     Как  было  устроено  образование в  старой  Корее,  в XV-XIX  веках?  С
определенной  долей  натяжки  можно  сказать,  что  и  в  те  времена  здесь
существовали  начальные,  средние  и  высшие  учебные  заведения.  Примерным
аналогом нынешней начальной  школы  тогда  была  деревенская школа  "содан",
средней  школе  более  или  менее  соответствовали  уездное  государственное
училище  "хянге"  и  школа  при  конфуцианском  храме  "совон", а  корейским
университетом   (или,   скорее,   Академией   государственной  службы)   был
Сонгюнгван.  Разумеется, это сравнение  -- очень приблизительное. Аттестатов
зрелости  в старой Корее не выдавали, и решение о том,  принять ли ученика в
ту или иную школу, зависело в основном от учителя, который при этом в первую
очередь  обращал  внимание  на  уровень  знаний и  способностей кандидата  в
ученики.
     И тем не  менее, что-то в этом сравнении есть. Путь к  вершинам  знаний
для  большинства корейцев  начинался  в их  деревенской школе -- "содане" (в
переводе с китайского -- "зал книг"). Для подавляющего  большинства учеников
-- детей зажиточных  крестьян --  этот путь там  же  и  оканчивался, ведь  в
доиндустриальную эпоху получить полноценное образование  и в Корее, и в иных
странах могли только очень и очень немногие. Тем не менее, в целом по уровню
образования  страны  Дальнего  Востока  вообще,  и  Корея  --   в  частности
существенно  опережали  тогдашнюю  Европу и Россию.  Уже с  начала XVI  века
начальная  школа "содан"  была  нормой  в  каждом  крупном  корейском  селе.
Содержала  школу  обычно сельская община, корейский "мир", хотя иногда школу
основывали местные богачи, чтобы учить в ней своих детей. Впрочем, и в такие
частные школы все равно  часто брали способных детей  даже из  самых  бедных
семей.  В  корейской  деревне  понимали:  выучить  способного  мальчишку  (о
девочках,  понятное  дело,  речи   и  не  было)  --  это   сделать  выгодное
капиталовложение.  Если  в  будущем  мальчишка  станет  чиновником,  затраты
вернутся сторицей, ведь он будет помогать  односельчанам в решении их дел  и
проблем, похадатайствует за  них  в губернском  городе,  а  то и  в столице.
Поэтому-то в старой Корее даже  существовало  нечто вроде системы стипендий,
которые платили крестьянские общины особо одаренным детям из бедных семей.
     Из этого, впрочем,  уже ясно, чему и  зачем  учились  в  старой  Корее.
Главная цель  всей системы образования заключалась  в том, чтобы подготовить
конфуцианского чиновника, который был бы "слугой королю, отцом  крестьянам",
и который владел бы всеми необходимыми будущему управленцу  знаниями. Что же
требовалось от чиновника и интеллигента (две этих социальных группы в старой
Корее  практически  сливались в одну)?  В первую  очередь  знание философии,
истории,  литературы, теории государственного  управления.  Однако  все  эти
премудрости содержались в  книгах,  которые были  написаны исключительно  на
древнекитайском языке. Язык этот (в Корее его называли "ханмун", в Китае  --
"вэньянь")  вплоть  до  конца прошлого  столетия играл  в  странах  Дальнего
Востока такую же роль, что латынь  в Европе, был единственным языком высокой
культуры,  науки  и  государственного  делопроизводства. В  этом  отношении,
кстати, Корея не  отличалась ни от Японии, ни от Вьетнама, ни даже от самого
Китая,  для необразованных жителей которого этот  язык  уже  к  X веку  стал
совершенно непонятен.
     Поэтому  основное  содержание  старокорейского  "начального и  среднего
образования"  сводилось   к   овладению  древнекитайским  языком.  Корейской
письменностью занимались как бы между делом, особого внимания ей не уделяли.
Столь  же  подчиненную  роль  играла  и  арифметика.  Учили  древнекитайский
способом скучным, тяжелым, но до  крайности эффективным -- заучивая наизусть
пространные тексты на  этом языке. Заодно  и иероглифику  запоминали,  ведь,
чтобы владеть  древнекитайским на  приличном  уровне, надо знать не менее  4
тысяч  знаков! В школе ученики сидели на полу,  перед низкими столиками, и с
утра  до  вечера зубрили  тексты, повторяя  их вслух  десятки  и  сотни раз.
Заунывное  бормотание,  доносившееся  со  школьного  двора, с давних  времен
считалось символом мира  и процветания: ведь  если  дети ходят в  школу -- в
стране  спокойствие, если деревня может школу содержать  -- она не так  уж и
бедна.
     Время от  времени учитель  вызывал ученика ответить выученный (в  самом
буквальном смысле  слова) урок. Любопытно, что,  отвечая, ученик должен  был
повернуться к  учителю спиной.  Оценивали  знания  школьников по пятибальной
системе.
     Сельский учитель  жил  практически  на том  же уровне,  что  и  средний
крестьянин,  его жалования (обычно  выплачиваемого  натурой) хватало лишь на
то, чтобы не голодать и как-то одеть себя и семью. Впрочем,  и  в те времена
тоже можно было немного подрабатывать частными уроками, а также составлением
для  односельчан  всяческих  прошений  и официальных бумаг. Однако  при всей
стесненности материального  положения  учителя,  он  был едва  ли  не  самым
уважаемым человеком в селе. Местные богатеи при встрече с учителем кланялись
ему  в пояс. Учитель был воплощением  знаний и книжной мудрости, с  ним были
связаны  надежды  многих честолюбивых родителей на то,  что их  детям, может
быть,  удастся  "выйти  в  люди".  Напоминанием  об  этом  отношении  служит
китайская пословица, очень популярная и в старой Корее:  "Учитель, Государь,
Отец -- одно и то же"
     В  "содане", который, как мы  помним, был примерным аналогом  начальной
школы  и  где  изучение  древнекитайского  только  начиналось, учили  тексты
попроще.  Начинали  обычно  с   "Тысячи  иероглифов"  --  собрания  коротких
изречений на древнекитайском языке. На этом для большинства мужицких сыновей
книжная  премудрость  и  заканчивалась, им  надо  было  работать,  жениться,
становиться  на ноги, и задерживаться в школе  дольше, чем на два-три  года,
они  не могли. Тысячи иероглифов, выученных ими  в содане,  и полученных там
начальных знаний  древнекитайской  грамматики,  хватало для  того,  чтобы  с
грехом  пополам  разобрать,  о чем  идет  речь  в  том  или  ином  несложном
документе, а также и самим  написать простое письмо или прошение. Для мужика
этого было более  чем достаточно. Дети  побогаче (или, иногда,  поспособнее)
переходили  к  более сложным текстам.  Поступали в содан дети в возрасте 6-8
лет, а  заканчивали лет в 12-14.  Впрочем, особых  формальных  требований не
было -- все  зависело от способностей, желаний и трудолюбия ученика, а также
от материальных возможностей его родителей.
     По окончании  содана  те  подростки,  которые могли  и  хотели  учиться
дальше,  поступали  либо  в  государственное  училище "хянге" (в переводе  с
китайского  -- "местная школа"),  либо  в частную  школу  при  конфуцианском
храме.  Государственные  училища в  XIV-XIX веках  действовали в подавляющем
большинстве  уездных  центров.  При  таких училищах  имелись  общежития  для
студентов  (отдельно   --  для  дворян,  отдельно  --  для   простонародья),
преподаватели  являлись  государственными  служащими,  а  учащиеся  получали
материальную помощь от уездных властей.