с,  они  все  тупые
попадались  мне,  по  крайней мере, я  это  не  раз  замечала. Я  удивлялась
начальникам этих следователей - недоучек. Неужели никто не  видит  гадостей,
творимых  ими?  Корчат  из себя "победителей".  Над  кем?  Надо  мной?  А  я
чувствую, -  нет!  Ничего  подобного! Верю в себя,  наперекор им,  наперекор
несправедливости, наперекор страху.
     Думала так думала и на миг забылась. И будто я ложусь на диван, который
рядом стоит и  манит. Он теплокожий, мягкий... Только коснулась его, а он  -
холодный, с торчащими пружинами, взял и провалился.  И от испуга,  дерзости,
что  посмела на  энкавэдэшно-дьявольский диван,  -  полетела вместе  с ним в
пропасть. Очнулась - нет, не на диване, слава Богу, на  коленях я, больно, а
он  - этот  птичий тип с  клювом... сейчас забьет  насмерть.  Но нет, совсем
наоборот, вкрадчиво вдруг так спрашивает:
     -Ты невинная?
     -Конечно, сами знаете, что невинная, - быстро встала.
     -Не в таком смысле. Девчонка ты? Ну, девушка? Девица?
     -А кто же еще? Не видите что ли?
     -Не  морочь  голову.  Принесешь  справку  о девственности.  Ты  была  в
оккупации.
     Краска заливает лицо, и всю до пяток  обдает жаром и не только от стыда
-  от  обиды:  почему такой  вопрос? И вместо того,  чтобы плюнуть  на него,
вцепиться в его жидкие, бесцветные космы, вместо того, чтобы убежать, я:
     - Какую еще справку? Вы что? В оккупации я прятала свое лицо, - повышаю
голос - будь,  что будет, - мазала его сажей, царапала его колючками,  чтобы
выглядело  чесоточным, - а дальше - уже громче, уже  кричу, плачу, -  волосы
заматывала тряпкой, руки  держала в грязи, а сама, как палка!!! Вы понимаете
это?! - Тут я задохнулась - А немцы, конечно, враги и, конечно, звери, но вы
на себя оглянитесь!
     Господи, что я ору? Он что - не  слышит? Делает вид? Зачем?  Я пока еще
не в тюрьме, но могу загреметь.
     -Ну,  ладно-ладно!  Ты  можешь  облегчить  участь  твоей матери...очень
просто.
     -Что за  участь,  что значит облегчить? - Опять ору: Как облегчить? Она
же ни в чем  не виновата! Вы  же  знаете, что  она не  виновата! Вы  же сами
говорили, или этот ваш Гусев, что  кончится  следствие, все  выяснится,  что
виноват один  из ста... вы  это говорили...  сами... или  Гусев.  Она -  те,
девяносто девять! Вы же знаете, товарищ старший лейтенант!.. - "А скорее - и
все сто..." - Это я подумала про себя...
     -Твое дело ускорить следствие. Мы дадим тебе поручения, ты их выполнишь
и тем самым поможешь своей матери.
     -Какие еще поручения? Я делать ничего не умею, не буду. А мама и так не
виновата.
     -Вот что, мы поможем тебе, пожалуй, разрешим тебе свидание с матерью. И
по поводу вашего дома поговорим  с кем положено, почему его отобрали у  вас.
Готовься, на днях придешь в тюрьму, дежурному на проходной скажешь, что тебе
разрешили свидание.
     Помолчал, потому буркнул:
     -А справку от врача принесешь.
     -Правда? - Пропустив о справке: - Спасибо, товарищ старший лейтенант, а
это точно? А что я должна буду потом сделать?
     -Потом узнаешь.
     -Хорошо... - Вот ужас! Почему справку? Почему сажают  сто, если виноват
один?  А если  и один не виноват? А ведь действительно, почти в каждой семье
есть  арестованный или раньше, или позже. Я все только про маму да про маму,
что она  не  виновата, а про  других  ни разу не  подумала.  Раньше я вообще
ничего не замечала, а теперь смотрю - будто вымели поселок. Да и на работе у
нас многие пострадали.
     Что  мне  предстоит? Почему я как  клейменая  должна  идти к врачу? Что
говорить, какими глазами  смотреть на врача, на себя, на  всех людей? Я что,
не  хозяйка, в  конце концов,  даже себя  самой?. Почему  так? Кто мне может
ответить? Кому пожаловаться? Кому писать? Кому кричать?
     Обещают свидание с  мамой.  Я должна обрадоваться и  перед  мамой  быть
веселой. Боже мой, какой ценой?

     Выхожу из  серого  здания мимо  часового.  Он забирает у  меня пропуск,
долго смотрит на  него, на меня,  снова на пропуск, лицо  каменное, но вижу,
как скулы двигаются и глаза  стреляют от ненависти, или наоборот... А должны
быть "по правилам" ничего  не выражающими -  кажется, этому  не будет конца.
Потерянная,  уставшая бреду по  кудрявым аллеям курортного города.  Деревья,
тронутые утренним  солнцем,  чуть колышутся золотыми верхушками, а мысли мне
нашептывают крамольные. Страшно.
     Какие две разные жизни в одном человеке! У всех так? Всегда так? А если
у этого следователя  есть дети?  Если  его дочь подрастет и ей чужой мужчина
будет бесстыдно задавать такой вопрос? А мама у него есть? Это она его таким
сделала? Или  кто? Зачем? Лучше  бы он  защищал  сейчас Родину! Если собрать
таких, как они, как этот отъевшийся,  пожирающий скулами на заглатку часовой
- сколько армий может  получиться! Не  пропустили бы оккупантов...  Но тогда
кого  держать  в  тюрьмах?  Кого судить?  Боже,  что  я? Что я  думаю? Я уже
сомневаюсь в главном? Настоящий ли он, этот следователь, -советский человек,
какой должен быть? А сомневаться нельзя. За сомнением - тьма.
     МАМОЧКИНА ЗАПИСЬ
     No 1
     "Тюрьма  НКВД. Следователь сидит, ожидая своей жертвы,  вынимает наган,
кладет  на стол,  это  делалось каждый раз, видимо, чтобы  нагнать  побольше
страху,  а  себе  придать  солидности.  Начинается:  "Немцами завербована?",
"Нет",  "Как  нет,  мы нашли в уборной документы с  твоей  подписью". "Нет".
"Врешь, б...". И все в таком же духе.
     Однажды  в воскресенье утром вызвали на  допрос,  по счету это был  уже
шестой следователь. Ведут  на четвертый этаж, здание пустое, тишина, в одной
угловой комнате сидит  с озверевшим лицом. Метрах в  двух от  стола, табурет
для  заключенного.  Вхожу,  сажусь,  окрик:  "Встать!!!"  Встаю.  Он  в упор
смотрит, играя наганом, орет: "Застрелю, мать твою" и т.д. Я думаю: "Неужели
это  человек со  всеми человеческими органами, неужели у  него есть любимая,
дети. Есть ли у него сердце?..

     No 2
     ...Следователь  Плотников  начал  с того, чтобы я не воображала из себя
интеллигентку:  "Не думай, я тоже интеллигент, мать твою..." - начал он свою
работу  с мордобития,  левая сторона лица у  меня была  синяя, с отпечатками
пальцев. Я перевязала щеку так, как перевязывают, когда болит зуб. Женщины в
камере  спросили, что  со мною,  я  сказала,  что  упала  ночью  с крыльца и
разбилась.
     ...На следствии нас держали ночью подолгу, а порой и целую ночь, а днем
отдыхать не давали, и мы придумали способ: кто-нибудь брал голову на колени,
и будто бы искал вшей. Мы - таким образом могли немного передохнуть. Бани не
было,  мыла  не  было, потому это  разрешалось.  Когда я  пришла  битая, мне
помогла  отдохнуть   преподавательница  английского.   Она  рассказала,  что
преподавала язык членам правительства в Кремле.  Год спустя я встретила ее в
пересылке,  она  сказала,  что  не  поверила,  что  я  свалилась  с крыльца,
догадалась, что меня били, и спросила, - почему я не  объяснила. Я ответила,
что  из-за сильного чувства  унижения  и стыда, что не могла понять, как это
могло  случиться,  что  меня  бьет по лицу  мужик, сильный,  здоровый,  бьет
изможденную долгим сидением и голодом женщину".


ТУФЕЛЬКИ НА КАБЛУЧКАХ
     прелюдия третья

     Р
     аздался звонок в главное  здание. За  мной прибежали. Голос от  птичьей
фамилии. Но  вызов не  по повестке, -  по телефону. Это что-то новое. Может,
уже назначен день свидания с мамой?
     -Девочки,  вы сами идите в  кино,  - нагнувшись  над гудящей  горелкой,
бросила монтажницам через спину, а сама гнусь, будто главное сейчас для меня
- эта вот лампочка. А она не  получается,  я кручу ее,  обжигаюсь, откусываю
следующую трубку, лампа  лопается,  сплошной брак, я злюсь, краснею, хорошо,
что у горелки сижу:
     Я должна к знакомой съездить, - объясняю.
     Потом, обернувшись - необъяснимо:
     - Тонь, а можно я в твоих туфлях? Я аккуратно.
     Тоня  мне их в кино пообещала,  налезли уже, нога  стала  тоньше, почти
нормальной,  и так  изящно  выгляжу  в туфлях. Я решила даже совсем  повязку
снять,  а тут этот звонок... Почему мне хочется  быть красивой?  Не  понимаю
себя. Должно же быть наоборот?..
     Девчонки мои  сразу прекратили  болтать,  слышу за шумом  горелки,  как
подступают,  окружают  меня, удивляются, что это вдруг,  я - общественница -
организовала  культпоход  в  кинотеатр  "Родина"  на  новый  фильм,  а  сама
отказываюсь.
     -Мне  не жалко туфли,  да  и вообще они старые, и дело не в туфлях. Что
случилось, Веруш? Почему к знакомой, а мы?
     Да, что случилось? Почему? Почему  не прислали повестку заранее? Почему
позвонили на работу? За мной прибежала дежурная, потом все прислушивалась. А
голос в трубке сказал: "Придете не в главное здание, а на улицу Свободы, 12,
квартира  4,  подниметесь на  второй этаж.  Войдете без  стука. Дверь  будет
открыта".  Голос  говорил спокойно,  обстоятельно,  даже  как-то  участливо.
"Хорошо,  я  приду..."  А вдруг там  мама?  А  вдруг сегодня  назначат  день
свидания? Что за  этим голосом? Опять верю, хочу  верить.  Может, поэтому  и
хочу быть красивой? Нет-нет! Это просто инстинкт чистый. Девичачий.
     -Это нечестно, Вера, такой фильм! О войне! А к какой знакомой? - И сами
же, болтушки, выручили  - в театр,  что ли,  насчет лампочек? У тебя же пока
есть колбы для работы?

     А в театр я действительно хотела. Девчонки как в воду глядели. О театре
мечтала с самого малого детства. А  на днях нужда привела в мастерскую  мать
примадонны  Пятигорской  музкомедии  -  Кити  Павловны Скопиной  -  Жозефину
Марцеловну. Она принесла  три перегоревших лампочки, триста граммов бензина,
пятьдесят  граммов  спирта и шесть  рублей деньгами  - все как полагается, -
чтобы  получить одну  исправленную.  Она  рассказала, что в театре нехватает
света,  что у  артистов  наверняка  есть  перегоревшие, что,  если я приду в
театральное общежитие, то соберу много колб. И главное - что ее дочь -  Кити
Павловна с  удовольствием  послушает меня, проверит  мой слух,  мой голос...
Сейчас идет пополнение  труппы  артистками  хора,  а  с моей  внешностью,  -
словом, пригласила.  Я была на "седьмом небе" от этого знакомства, сразу  же
легко нарисовала "путь к славе". Я же  получила предложение, а не вымаливала
его, не выпрашивала, я получила его,  потому что понравилась. Душа моя пела.
Я  выбирала  из  того, что  знала,  репертуар  для  показа,  репетировала  в
мастерской,  когда никого не  было, пела,  декламировала и выгадывала время,
когда лучше пойти в театр на прослушивание к самой примадонне.  Ну, конечно,
я не забуду про перегоревшие лампочки... А как же!
     -Я  в  следующий раз с вами, девочки,  а  этот фильм расскажете  мне, а
потом еще раз сходим на него. И оставьте ключ у сторожа, вдруг я пораньше на
работу приеду, - я вспомнила прошлый вызов.
     Да  я его и не забывала. Все  время думала, как пойду к врачу, что буду
говорить, мысли вертелись вокруг, жгли, - стыд-то какой, ведь совсем недавно
нас  проверяли,  могли  бы  узнать у  той медкомиссии. Значит,  хотят, хотят
именно  унизить. За что? Про оккупацию напомнили.  И причем  тут  оккупация?
"Оккупация" - звучит как клеймо, а на самом деле - это несчастье.
     Когда проходили выпускную медкомиссию - весело  было, нас всех девчонок
собрали, и ребят, конечно, тоже, только отдельно от нас. Мы подшучивали друг
над другом,  подковыривали,  смеялись, шутили. Радовались - раз медкомиссия,
значит,  сегодня не  учиться.  И  вообще  скоро конец  учебе, начнем служить
родине.  И так  быстро нас пропускали, как орешки щелкали:  раз -  и готово!
Следующая: раз -  и готово! Осматривали грудную клетку, глаза,  уши,  живот,
стучали  по  коленкам;  и  то,  что  стыдно,  осматривали  тоже,  только  за
занавеской, и  мы  смущались,  краснели, выскакивали  из  кабинета,  как  из
парилки, стеснялись друг на друга  смотреть; зато смеялись и болтали громче,
чем  надо, и, собираясь  группками  у дверей, с абсолютно новыми  ощущениями
превосходства  и  взрослой  причастности  к  неведомому,  ожидали  следующих
девчонок...
     Не краснела только Валя Васина. Она была на четыре года старше  меня, в
кабинете за занавеской задержалась  дольше. Когда вышла, мы замолкли. Валя и
не заметила этого, только откинула белую прядку со лба. Она присоединилась к
нам,  как  ни в  чем  не  бывало. Приземистая,  с  крупными  чертами лица  и
прекрасными выпуклыми  глазами, грустная и значительная. Освещенная изнутри,
она вызывала у девчонок острый интерес и даже зависть.
     Я знала ее  тайну. Со  времени  оккупации, когда мы  помогли  мальчишке
убежать от  расправы,  Валя сблизилась со мною и  поделилась своим секретом,
потому что знала про мой. Она видела, как ее одноклассник Коля ходил за мной
по пятам. Вместе со школой Валя провожала его в последний путь.
     Валина тайна чиста, как слеза. Военная, тысячи раз повторенная история.
Его часть отступить не успела и была разбита. Пашу Забельского - ее паренька
из  Севастопольской "Морской пехоты" - фашисты разорвали  танками, а сообщил
об  этом  Вале их  общий друг и товарищ, раненый  вторично  и попавший почти
через  год  в  Кисловодский госпиталь  участник  этого  боя  в Пятигорске  и
свидетель трагедии, Аркаша Рюмин.

     Туфельки  на  каблучках!  У  нас  с  Тоней  Петко  один  размер.  Одна,
разношенная, на еще отекшей  ноге  держалась, а вторая соскакивала. Вырезала
из картонки  стельки,  вложила  в туфельки - и исчезли страхи  и сомнения, -
понеслась в них, как на крыльях. Куда?..
     Нашла  дом по адресу.  А вот и кинотеатр,  как раз  напротив, -"Родина"
называется. Он сейчас один в  городе,  и там всегда идут интересные  фильмы,
про войну и победу. Мы уже совершенно  точно знаем, какая  она -  Победа, мы
постоянно  видим ее в кино. И мы так  хотим этой победы, что ходим в кино по
несколько  раз  на  один  и  тот  же  фильм.  Подмечаем  новые  детали,  еще
убедительнее,  еще правдивее, и  каждый  раз все  больше радуемся. Мы  очень
любим  кино  про  веселые  приключения  военных,  про  победные  бои  и  про
счастливую любовь. А еще в кино очень интересно смотреть боевые сатирические
журналы перед началом фильма. Бывает, сразу по два. В них враги всегда такие
ничтожные,  такие  жалкие,  уродливые, а наши  бойцы  и командиры  красивые,
сильные и  всегда  все  так  устроят  и  придумают, что фашистам  непременно
"хенде-хох" и  "капут". Вот только одно смущает:  если враги такие жалкие  и
ничтожные,  а  наши  военные  такие  умные  и  сильные,  то  нет  объяснений
бесконечным "тогда почему?"... Но это потом, по  дороге из кино. А там - все
и ловко, и складно.
     Хоть бы проскочить мимо  и  не  встретить никого из  знакомых.  За  эти
недели, что мастерская стала обслуживать население, меня в городе уже многие
знали.  Да  и николаевские  "машукские"  почти все работают в Пятигорске.  А
кинотеатр один... Господи, совсем из головы выскочило, там же и мои девочки!
Билеты на именно первый вечерний сеанс. Я упросила начальника и разрешила им
уйти с работы на час раньше. Он думает, что я с ними. Ну и пусть.

     МАМОЧКИНА ЗАПИСЬ
     ...В  зоне "мужчин"  нет,  в зоне  только надзиратели,  эти  блюстители
порядка исключались. Приведу только один пример для полноты картины лагерной
жизни. Из песни слов не выбросить.
     ...Моей соседкой по нарам была молодая женщина,  чистенькая, беленькая,
типа официантки, мы с ней обе курили, а курить нечего. Я ей говорю, что хоть
бы она стрельнула где-нибудь, она сказала: "Попробую"  и  ушла. Прошло минут
45, она  возвращается, бросает мне на нары пачку и  говорит: "Закуривай",  а
сама достает  из-под нар тазик и  подмывается. Я ее  спрашиваю: "Где это  ты
умудрилась?" Она  говорит,  что  это для нее  очень  просто  и что  она  еще
принесла 25 рублей. Потом посмотрела в узенькую щель в окне (окна у нас были
в этом бараке забиты) и говорит:  "посмотри". Смотрю, идет надзиратель. "Вот
он, - говорит, - всю дорогу со стоячим ходит". Это не единичный случай, было
похуже, и нужно было делать вид, что не замечаешь.

     Неужели  опять сидеть ночь? И почему не в главное здание? Дом похож  на
обычный жилой  дом.  Странно.  Неужели это  какой-то  филиал?  Поднимаюсь по
каменной лестнице с полированными  временем деревянными перилами, поднимаюсь
медленно, хочу  оттянуть  минуты,  чтоб  их  меньше  осталось  для  допроса.
Самообман.
     В  квартиру дверь чуть приоткрыта.  У  меня полное впечатление,  что за
остальными  дверями живут обычные люди, что это вовсе не учреждение.  Решила
сначала:  постучу. Но - приказ...  Что делать? И безответный  опять  вопрос:
почему  предупредили не стучать?  Потому что вокруг квартиры и жильцы? Чтобы
не беспокоить?
     Тихо-тихо приоткрываю пошире и как ошарашенная пячусь назад. В проеме -
незнакомый  человек.  Вернее - "знакомый", продолжается давний, нескончаемый
сон. Вот он, Медведь, уже наяву. Развалившийся посреди комнаты, повернутый к
двери.  Растопырены  ноги,  спущены  в гармошку  форменные  брюки,  самецкое
хозяйство вывернуто наружу, лицо  красное, глаза закрыты,  у  рта  пузырь из
слюны.
     Медведь ждет зеленого кузнечика. Со справкой...
     Так вот в чем дело!  Я очнулась тогда от сна, - медведь опускал на меня
свою лохматую лапу.
     Я  мгновенно пришла в  себя.  Буду бороться. Когда я узнала, что должна
придти не по официальному  вызову, хотя  и показался  он мне странным  -  по
телефону, а не повесткой с именем вызывающего или  номером кабинета хотя бы,
то есть без документа,  и  еще вежливо-заговорщицким тоном, я отнесла это за
счет радостной вести - признания невиновности мамы, скорого свидания с ней и
обещания, что  она вот-вот выйдет  на  свободу.  Теперь, стоя у  приоткрытой
двери и взирая на "военно-патриотическое кино", поняла, что я обманута.  Это
тот  самый  зверь, медведь,  он здесь,  он высиживает свою жертву;  он знает
заранее, что  получит ее безвозмездно, что будет ее  мучить, пользуясь своей
властью. Этот зверь - не человек. Что делать?
     Я  прикрыла  дверь и  громко постучала.  Услышала  пьяную  брань, вошла
спокойно. Он дернулся вместе с креслом. И матом. Да так резко, что майорский
китель соскользнул со спинки.
     -Почему стучала? Был приказ.
     -Ой, забыла, товарищ следователь.
     -Ну, ты у меня сейчас получишь за невыполнение!  -  Он  вскочил,  штаны
спустились к полу. Попробовал поднять, не смог застегнуть  пуговицы,  пальцы
не слушались, штаны свалились снова. Он запутался совсем.
     - Извините, извините  меня, - я стояла напротив, через обеденный  стол,
как будто ничего не  замечаю. "Обеденный - значит это все-таки квартира". Он
начал  передвигаться в  мою  сторону,  не поднимая ног, а  лишь двигая их за
собой по  очереди вместе с  брючинами,  поэтому держался  за  край  стола. Я
двинулась -  в  противоположную. Он  поменял направление,  я  сделала  то же
самое.  Сколько  раз  это происходило  - не  помню.  Когда увидела, что стол
поднялся на меня  - отскочила.  Пьяный  рванулся,  схватил меня,  бросил  на
диван,  стоящий у окна,  грохнулся  сверху и, сопя и воняя,  вцепился в меня
ручищами. Ему  было неудобно,  нелегко  и,  несмотря  на  пьяное помутнение,
неловко. Тем более  он  бесился: ноги  связаны,  времени  сбросить  штаны не
хватило, он  закопошился.  Со стороны сцена была  настольно нелепа, ситуация
настолько бредовая, что если бы это была не я, то рассмеялась бы. Впрочем, я
и смеялась про себя. И ничуть  не боялась. Эту "победу"  я вычислила  еще за
дверью.  Он был  беспомощен,  жалок, хотя  и зол. Я  поджалась,  мои  острые
коленки легко  согнулись  и пришлись  аккурат ему в брюхо, дернула вниз, что
было силы. Боли в левой голени не услышала: "поправляется моя родная ножка".
Он   сразу  разжал  руки,   вернее  сменил,   аккомпанируя  себе  воплем  их
направление... А пока это происходило -  одну секунду - я бросилась в дверь,
съехала  по  перилам  верхом,  вы