- Вот уж нет! Не вижу в ней ни малейшего сходства с Лероем Уилсоном.
   Люсиль выглядела слишком худой и замученной для своих лет. Может быть",
из-за того, что на ней было черное платье и она долго плакала.
   - В конце концов,  он  отец  Бэби,  от  этого  никуда  не  денешься,  -
вздохнула она.
   - Неужели никак не можешь забыть этого человека?
   - Не знаю. Видно, я круглая  дура  во  всем,  что  касается  Лероя  или
Бэби...
   Бледные щеки Бифа уже снова отливали синевой; слова его звучали устало.
   - Неужели ты не можешь ничего додумать до конца, понять, что  произошло
и что из этого следует? Неужели тебе недоступна  логика  -  ведь  надо  же
считаться с фактами.
   - Наверно, в том, что касается его, не могу.
   Веки у Бифа были низко опущены и голос утомленный.
   -  Ты  вышла  замуж  за  некоего  человека,  когда  тебе  было   только
семнадцать, и сразу между вами пошли скандалы. Ты с ним  развелась.  Через
два года опять вышла за него замуж. Теперь он снова от  тебя  ушел,  и  ты
даже не знаешь, где он. Казалось бы, все это могло тебе доказать,  что  вы
друг другу не пара. Даже не переходя на личности и не говоря  о  том,  что
собой представляет этот человек.
   - Ей-богу, я всегда знала, что он негодяй. У меня одна надежда - что он
больше сюда не явится...
   - Смотри, Бэби! - поспешно прервал  ее  Биф.  -  Ты  умеешь  делать  из
пальцев птичку?
   Люсиль покачала головой.
   - Не беспокойся. У меня от ребенка нет никаких секретов.  Она  знает  о
моей беде все как есть.
   - Значит, если он вернется, ты опять пустишь  его  в  дом  и  позволишь
сидеть у тебя на шее сколько ему вздумается? Как раньше?
   - Ага, наверно, пущу.  Стоит  кому-нибудь  позвонить  в  дверь  или  по
телефону, стоит мне услышать на крыльце шаги, и я сразу думаю: а вдруг это
он?
   Биф развел руками.
   - Вот тебе и на.
   Часы пробили два. В комнате было жарко и душно. Бэби еще  раз  прошлась
колесом и снова сделала шпагат на натертом полу. Биф посадил ее к себе  на
колени. Болтая ножками, она била его по бедру. Расстегнув  на  нем  жилет,
девочка уткнулась лицом ему в грудь.
   - Послушай, - начала Люсиль. - Если я у тебя  кое-что  спрошу,  ты  мне
скажешь правду?
   - Конечно.
   - О чем бы я ни спросила?
   Биф потрогал мягкие золотистые волосики Бэби и ласково положил руку  ей
на голову.
   - Безусловно.
   - Это было лет семь  назад.  Вскоре  после  того,  как  мы  первый  раз
поженились. Как-то вечером приходит он от тебя, а вся голова у  него  -  в
огромных шишках. Говорит, будто ты схватил его за горло и  бил  головой  о
стенку. И сплел какую-то историю - почему. Но я хочу  знать,  в  чем  было
дело.
   Биф повертел обручальное кольцо на пальце.
   - Никогда твой Лерой мне не нравился,  и  мы  просто  подрались.  В  те
времена я "был совсем не такой спокойный, как сейчас.
   - Неправда. Тебе и тогда понадобилась бы для этого  серьезная  причина.
Мы знаем друг друга не первый день, и я уже давно поняла: у  тебя  на  все
непременно есть своя причина. Ты всегда поступаешь по рассудку,  а  не  по
прихоти... Ты же мне обещал сказать правду. Я хочу ее знать.
   - Да какое это теперь имеет значение?
   - А я говорю, что для меня имеет.
   - Ну ладно, - сказал Биф. - Пришел он тогда вечером, выпил лишку и стал
про тебя трепаться. Хвастал, что будет появляться дома только раз в  месяц
и бить тебя смертным боем, а ты все это  съешь.  А  потом  еще  выйдешь  в
переднюю и громко начнешь хохотать, чтобы соседи думали, будто  вы  с  ним
просто дурачились. Вот и все, что  тогда  было,  и  нечего  тебе  об  этом
вспоминать.
   Люсиль выпрямилась, на щеках ее загорелись два красных пятна.
   - Видишь, Бартоломью, почему мне надо надевать шоры, чтобы не думать  о
том, что было, или о чем-нибудь постороннем. Я должна думать только о том,
чтобы по утрам ходить на работу, три раза в день готовить  еду  и  как  бы
получше устроить судьбу Бэби...
   - Да...
   - Надеюсь, и ты будешь себя так вести, а не думать о прошлом.
   Биф опустил голову на грудь и закрыл глаза. В течение всего долгого дня
ему некогда было подумать об Алисе. Когда он пытался  вспомнить  ее  лицо,
его словно одолевала какая-то непонятная  слепота.  Единственное,  что  он
видел отчетливо, -  это  ее  ступни,  мягкие  белые  обрубочки  с  пухлыми
пальчиками. Подошвы были розовые, и возле левой  пятки  темнела  крохотная
родинка. В первую брачную ночь он снял с нее туфли и чулки и стал целовать
ей ноги. И пожалуй, в этом был свой резон,  недаром  японцы  считают,  что
самое лакомое у женщины - ноги.
   Биф пошевелился и взглянул на часы. Скоро ехать в  церковь,  где  будет
совершен погребальный обряд. Мысленно он представил  себе  всю  церемонию.
Церковь...  поездка  вместе  с  Люсиль  и   Бэби   похоронным   шагом   за
катафалком... кучка людей с поникшими  головами,  освещенная  сентябрьским
солнцем. Солнце на белых  надгробьях,  на  увядших  цветах  и  парусиновом
навесе над только что вырытой могилой. А потом снова домой. И что тогда?
   - Сколько ни ссорься, а родная сестра - это родная  сестра,  -  сказала
Люсиль.
   Биф поднял голову.
   - Почему бы тебе не выйти  замуж  опять?  За  какого-нибудь  приличного
холостого молодого парня, который будет заботиться о тебе и о  Бэби?  Если
бы ты могла забыть Лероя, из тебя вышла бы прекрасная жена.
   Люсиль помедлила с ответом. Наконец она сказала:
   - Сам знаешь, как у нас с тобой... Мы отлично понимаем друг друга  безо
всяких там воздыханий... Только на такую близость с мужчиной я и пошла  бы
теперь. Не больше.
   - И я, - сказал Биф.
   Через полчаса в дверь постучали. Машина, которая должна была отвезти их
на похороны, стояла внизу. Биф  и  Люсиль  медленно  поднялись.  Втроем  -
впереди шла Бэби в белом шелковом платьице - они, мерно  шагая,  вышли  на
улицу...
   На следующий день Биф ресторана не открывал. Но  к  вечеру  он  снял  с
дверей увядший венок из  лилий  и  снова  пустил  посетителей.  Постоянные
клиенты входили с  печальными  лицами  и,  прежде  чем  сесть  за  столик,
сочувственно беседовали с хозяином у кассы.  Собрались  те,  кто  приходил
всегда: Сингер, Блаунт, люди, работавшие в магазинах  по  соседству  и  на
фабриках вдоль реки. После ужина появилась Мик Келли со своим братишкой  и
опустила пять  центов  в  автомат.  Проиграв,  она  заколотила  по  машине
кулаками и  открыла  лоток  в  надежде,  что  оттуда  все-таки  что-нибудь
выскочит. Потом сунула еще одну монету и выиграла чуть не  все  содержимое
автомата. Оттуда с грохотом посыпались монеты и раскатились по всему полу.
Подбирая деньги, девочка и ее братишка зорко поглядывали по  сторонам,  не
наступит ли кто-нибудь из посетителей на монетку, чтобы  ее  прикарманить.
Немой  обедал  за  столиком  посреди  ресторана.  Напротив  него  сидел  в
праздничном костюме Джейк Блаунт, пил пиво и разглагольствовал.  Все  было
как обычно. Постепенно воздух стал густым от табачного дыма, поднялся шум.
Биф внимательно следил за клиентурой - от него не ускользал ни один  звук,
ни одно движение.
   - Я все хожу, хожу, - говорил Блаунт. Он наклонился над столиком  и  не
сводил с немого глаз. - Пытаюсь  им  втолковать.  А  они  только  смеются.
Видно, не умею я им ничего объяснить. Что бы я  ни  говорил,  не  могу  их
заставить видеть правду.
   Сингер кивнул и отер салфеткой губы. Обед его остыл; отвести взгляд  от
собеседника и начать есть он не мог, будучи человеком крайне вежливым,  он
не прерывал Блаунта.
   Сквозь гул грубых мужских голосов доносились звонкие  выкрики  ребят  у
автомата. Мик совала свои пятицентовики  назад  в  щель.  Она  то  и  дело
поглядывала на столик посреди зала, но немой сидел к ней спиной  и  ее  не
видел.
   - Мистеру Сингеру дали на ужин жареного цыпленка, а он еще  ни  кусочка
не съел, - сообщил мальчик.
   Мик медленно опустила рычаг.
   - Тебе-то какое дело?
   - А ты вечно бегаешь к нему в комнату и все время лезешь ему на глаза!
   - Говорю, заткнись. Братишка Келли.
   - А ты все равно бегаешь!
   Мик тряхнула его так, что у него лязгнули зубы, и подтолкнула к двери.
   - Ступай домой спать. Сто раз тебе говорила: вы с Ральфом за день и так
мне надоедаете, не смей таскаться за мной еще и по вечерам. Надо же мне от
вас отдохнуть.
   Братишка протянул замурзанную руку:
   - Тогда дай пять центов. - Положив монету в карман рубашки, он отбыл.
   Биф одернул пиджак и пригладил волосы. Галстук у него был черный  и  на
рукаве серого пиджака темнела траурная повязка, которую он сам нашил.
   Ему хотелось подойти к автомату и  поговорить  с  Мик,  но  что-то  ему
мешало. Он со свистом втянул сквозь зубы воздух и выпил  стакан  воды.  По
радио передавали танцевальную музыку, но ему не хотелось ее  слушать.  Все
мелодии за последние десять лет были так похожи одна на другую, что он  не
мог их различить. С 1928 года музыка не доставляла ему удовольствия.  Хотя
в молодости он сам играл на мандолине, знал слова  и  мотивы  всех  модных
песенок.
   Он приложил палец к ноздре и склонил голову набок. Мик так  выросла  за
последний год, что скоро будет выше его. На  ней  были  красный  свитер  и
синяя юбка в складку, она их носила каждый день с начала занятий в  школе.
Но складки уже разошлись, а подшивка отпоролась и неровно  висела  над  ее
острыми коленками. Она была в том возрасте, когда девчонки  больше  похожи
на мальчишек-подростков. И почему это даже самые умные  люди  не  замечают
очень важного: по природе своей  все  люди  двуполые,  а  поэтому  брак  и
постель еще далеко не все. Доказательство? Ранняя  молодость  и  старость.
Недаром голоса у стариков часто становятся высокими и ломкими и ходят  они
мелкими  шажками.  Старухи  же  часто  тучнеют,  голос  у  них  становится
басовитым, хриплым, а на лице появляются темные усики. Да и он  сам  может
служить тому доказательством -  та  часть  его  души,  которая  испытывает
потребность в материнстве и хочет, чтобы Мик и Бэби стали его детьми.  Биф
резко отвернулся от кассы.
   Газеты валялись в беспорядке. За две недели он не подшил ни  одной.  Он
взял из-под прилавка пачку газет и опытным  глазом  пробежал  страницу  от
шапки до самого низа. Завтра он просмотрит в задней комнате кипу  газет  и
придумает новую систему подшивки. Надо  построить  полки,  пустив  на  это
крепкие ящики, в которых привозят консервы. Разложить газеты по  полкам  в
хронологическом порядке - с 27 октября 1918 года и по сей день. На  полках
написать  краткий  перечень  важнейших  событий.  Три   вида   заголовков:
международные, начиная с объявления о конце первой мировой войны до  того,
чем все это кончилось в Мюнхене,  а  дальше  -  отечественные  и  местные,
начиная с того, как Лестер застрелил свою жену в загородном  клубе,  и  до
пожара на фабрике Хадсона. Все события за последние  двадцать  лет  должны
быть аккуратно систематизированы, обобщены и сохранены для  будущего.  Биф
довольно улыбался, прикрыв лицо рукою и потирая другой подбородок. А  ведь
Алиса хотела, чтобы он выбросил газеты и  дал  ей  превратить  кладовку  в
дамскую уборную. Она чуть не запилила его насмерть, но  раз  в  жизни  Биф
оказал сопротивление. Один раз в жизни.
   Биф мирно погрузился в изучение разложенной перед ним газеты. Читал  он
не отрываясь, с глубочайшим вниманием,  но  по  давней  привычке  какой-то
частицей сознания следил за тем, что творится вокруг. Джейк Блаунт все еще
продолжал говорить, постукивая кулаком по столу. Немой потягивал пиво. Мик
слонялась около радиоприемника и глазела на посетителей. Биф прочел первую
газету насквозь и сделал кое-какие пометки на полях.
   Вдруг он с удивлением поднял глаза.  Рот  у  него  был  полуоткрыт  для
зевка, но он тут же его захлопнул. По радио передавали песню  тех  времен,
когда они с Алисой  были  помолвлены:  "Лишь  молитва  детская  в  сумерки
звучит". Как-то раз в воскресенье они трамваем поехали на озеро Сардис,  и
он нанял там лодку. На заходе солнца он играл на мандолине, а она пела. На
ней была матросская шапочка,  и,  когда  он  обнял  ее  за  талию,  она...
Алиса...
   Бредень для давно пережитых чувств. Биф сложил газеты и сунул их  назад
под стойку. Он постоял сперва на одной ноге, потом  на  другой  и  крикнул
через весь зал Мик:
   - Ты ведь не слушаешь радио?
   Мик выключила приемник.
   - Нет. Сегодня ничего интересного.
   Он постарается ни о чем таком не думать и сосредоточить свои  мысли  на
другом. Биф уперся локтями в стойку и стал разглядывать своих посетителей.
В конце концов внимание его снова приковал немой  за  столиком  посредине.
Биф увидел, как шаг за шагом к нему подбирается  Мик  и  наконец,  получив
приглашение, садится  за  столик.  Сингер  пальцем  показывает  официантке
что-то в меню,  и  та  приносит  Мик  кока-колу.  Кому  еще,  кроме  этого
глухонемого,  отгороженного  от  людей  чудака,  могло  прийти  в   голову
пригласить за столик, где он пьет с другим  мужчиной,  порядочную  молодую
девушку? Блаунт и Мик не сводили глаз с Сингера. Они что-то ему  говорили,
и у него все время менялось выражение лица. Странное  дело!  От  кого  это
зависит - от него или от них?  Немой  сидел  неподвижно,  засунув  руки  в
карманы, и то, что он молчал, придавало ему какую-то  странную  власть.  О
чем думает этот человек и что он понимает? Что он знает?
   Дважды за этот вечер Биф порывался подойти к столику в  центре  зала  и
всякий раз себя одергивал. Даже после того, как посетители  разошлись,  он
все раздумывал, что же таится в этом немом; и на рассвете, лежа в постели,
задавал себе все тот же вопрос, пытаясь его решить и не находя ответа. Эта
загадка его донимала. Она неосознанно мучила его и  лишала  покоя.  Что-то
тут было неладно.



3

   Доктор Копленд много раз беседовал с мистером Сингером. Воистину он был
совсем не похож на других белых. Он был человек  мудрый  и,  как  ни  один
белый, понимал, что такое подлинная, высокая цель. Он  слушал  тебя,  и  в
лице его было что-то  ласковое,  европейское,  и  сочувствие,  на  которое
способен лишь человек угнетенной расы. Однажды доктор взял с собой мистера
Сингера на обход больных. Он водил его по холодным  узким  коридорам,  где
воняло нечистотами, болезнью и  жареным  салом.  Он  показал  ему  удачную
пересадку кожи на лице женщины, получившей сильный ожог. Он лечил при  нем
ребенка, больного сифилисом,  и  показывал  чешуйчатую  сыпь  на  ладонях,
мутную роговицу глаз, торчащие передние резцы. Они посещали хижины, где  в
двух комнатках ютилось по двенадцати и по четырнадцати человек. В конурке,
где в печке едва теплился огонь,  они  беспощадно  наблюдали,  как  старик
задыхается от воспаления легких. Мистер Сингер шагал за  доктором  следом,
все видел и все понимал. Он раздавал ребятишкам монетки  и  вел  себя  так
тихо и чинно, что совсем не беспокоил больных, как  это  сделал  бы  любой
другой посетитель.
   Дни стояли холодные,  коварные.  В  городе  вспыхнул  грипп,  и  доктор
Копленд был занят дни и ночи. Он разъезжал по негритянским районам  города
на своем высоком "додже", которым пользовался вот уже девять лет. Окна  он
завешивал от сквозняков плексигласовыми занавесками, а шею плотно укутывал
серым шерстяным платком. Все это время он не видел ни Порции, ни Вильяма и
Длинного, но много о них думал. Однажды в его отсутствие к  нему  заходила
Порция, оставила записку и взяла взаймы полмешка муки.
   В один из вечеров он  так  устал,  что  не  смог  объехать  всех  своих
больных, напился горячего молока и лег спать.  Его  лихорадило,  и  он  не
сразу заснул. Но едва он закрыл глаза,  как  его  окликнул  чей-то  голос.
Доктор с трудом поднялся и как был, в длинной  фланелевой  ночной  рубахе,
пошел отворить входную дверь. На пороге стояла Порция.
   - Да поможет нам сын божий, папа! - воскликнула она.
   Доктор Копленд стоял, дрожа от  озноба  и  комкая  рукой  перед  ночной
рубахи. Другую руку он прижал к горлу и молча, выжидающе смотрел на дочь.
   - Это по поводу нашего Вилли... Он очень дурно поступил и теперь  попал
в большую беду. Надо нам что-то делать.
   Доктор Копленд пошел из прихожей на негнущихся ногах. Он  задержался  в
спальне, чтобы надеть купальный халат, платок и ночные туфли, и вернулся в
кухню. Порция ждала его там. Кухня была нежилая, холодная.
   - Ну-ка говори. Что он натворил? Что с ним?
   - Обожди минутку. Дай собраться с мыслями. Сейчас соображу, как получше
тебе рассказать.
   Он скомкал несколько газетных листов, лежавших на печке, и достал щепки
для растопки.
   - Давай я затоплю, - предложила Порция. - А ты посиди за столом, и, как
печка нагреется, я сварю нам по чашечке кофе.  Тогда,  может,  и  на  душе
станет полегче.
   - У меня нет кофе. Вчера кончился.
   Услышав это. Порция заплакала. Она яростно затолкала бумагу и  щепки  в
печь и зажгла их дрожащей рукой.
   - Вот какое дело, - начала она. - Вилли и Длинный прохлаждались сегодня
в таком месте, куда им вовсе не след было ходить. Ты ведь знаешь, я всегда
стараюсь держать Вилли и Длинного при себе. И будь я с  ними,  они  бы  не
влипли в эту историю. Но я пошла на собрание наших прихожанок  в  церковь,
мальчики заскучали и отправились во "Дворец сладостных утех" мадам Ребы. А
уж ты, папа, поверь: хуже и греховнее этого места не найти.  Там,  правда,
мужчина продает билеты на бега, но вокруг кишмя кишат все  эти  черномазые
паршивые вертихвостки, и висят красные шелковые занавески, и...
   - Дочка, - с раздражением оборвал ее доктор  Копленд.  Он  сжал  руками
виски. - Я это место знаю. Переходи к делу.
   - Там была и Лав Джонс - она очень нехорошая девушка. Вилли  напился  и
стал плясать с ней шимми. Он глазом  не  успел  моргнуть,  как  завязалась
драка. Вилли подрался с парнем, которого зовут  Майский  Жук,  из-за  этой
самой Лав. Сначала пустили в ход кулаки, но потом этот Майский  Жук  вдруг
вытаскивает нож. У нашего Вилли никакого ножа не было, поэтому он заорал и
стал бегать по залу. Тогда Длинный  откуда-то  достал  для  Вилли  бритву.
Вилли осмелел и чуть не отхватил Майскому Жуку голову...
   Доктор Копленд плотнее укутался в платок.
   - Он умер?
   - Да разве такой гад помрет? Пока что он в больнице, но скоро выйдет  и
опять начнет воду мутить.
   - А Вилли?
   - Пришла полиция и забрала его на Черной  Марии  в  тюрьму.  Там  он  и
сидит.
   - Его не ранили?
   - Ну, глаз у него, конечно, заплыл, и кусочек задницы Жук ему отхватил.
Но это все заживет. Чего я не пойму - как он спутался с этой Лав. Она ведь
куда чернее меня, такая уродина, каких свет не видывал! Ходит, будто у нее
куриное яйцо промеж ног и она боится его кокнуть. А уж  грязнуха!  И  чего
ради Вилли из-за нее распетушился?
   Доктор Копленд прислонился к печке и застонал. Он раскашлялся, и щеки у
него сразу запали. На  бумажной  салфетке,  которую  он  поднес  к  губам,
проступило кровавое пятно. Темное лицо покрылось зеленоватой бледностью.
   - Длинный, конечно, сразу прибежал домой  и  все  мне  выложил.  Ты  не
думай, мой Длинный с теми девками не водится. Просто пошел за компанию. Но
он так изболелся за Вилли душой, что с тех самых  пор  сидит  на  тротуаре
против тюрьмы... - Отсвечивающие огнем слезы текли по лицу Порции. - Ты же
знаешь, как мы втроем жили. Душа в Душу. У нас был свой распорядок, и  все
шло как по маслу. Даже из-за денег никогда не тужили. Длинный - он  платил
за квартиру, я покупала еду, а на Вилли были расходы в субботу вечером. Мы
всегда жили как двойняшки, только когда их не двое, а трое.
   Наконец настало утро. Прогудели заводские сирены к первой смене.  Вышло
солнце, и на чистых кастрюльках, висевших над плитой, заблестели его лучи.
Отец с дочерью долго сидели не двигаясь. Порция дергала себя за  кольца  в
ушах, пока мочки не заболели и не стали багровыми. Доктор Копленд все  так
же подпирал голову руками.
   Порция сказала:
   - Мне кажется, что, если ты уговоришь  кого-нибудь  из  бе