лых  написать
письмо насчет Вилли, ему это поможет. Я уже ходила к мистеру Бреннону.  Он
написал все, что я его просила, слово в слово. Он был у себя в кафе, когда
все это случилось, он всегда там. Поэтому я туда пошла и  рассказала,  как
было дело. А письмо отнесла домой  и  положила  в  Библию,  чтобы  оно  не
потерялось или не запачкалось.
   - А что там написано, в этом письме?
   - Мистер Бреннон написал все слово в слово, как  я  просила.  В  письме
сказано, что Вилли работает у мистера Бреннона уже третий год.  Что  Вилли
смирный и порядочный цветной парень и до сих пор за ним не замечено ничего
дурного. Там говорится, что у  него  всегда  есть  возможность  что-нибудь
слямзить в кафе и, если бы он был таким, как другие негры...
   - Фу! - воскликнул доктор Копленд. - Никуда это все не годится!
   - Нельзя же сидеть сложа руки! Ведь Вилли в тюрьме.  Мой  родной  брат.
Конечно, он сегодня поступил нехорошо, но он ведь такой добрый. Нельзя  же
сидеть сложа руки!
   - Придется. Ничего другого нам не осталось.
   - А я все равно не буду!
   Порция вскочила со стула. Глаза ее с отчаянием озирали комнату,  словно
она хотела что-то найти. Потом она стремительно кинулась к двери.
   - Обожди, - сказал доктор Копленд. - Куда ты собралась?
   - На работу. Мне теперь никак нельзя  терять  место.  Мне  теперь  надо
служить у миссис Келли и получать каждую неделю жалованье.
   - Я хочу сходить в тюрьму,  -  сказал  доктор  Копленд.  -  Может,  мне
удастся повидать Вильяма.
   - Я тоже туда пойду по  дороге  на  службу.  Надо  прогнать  на  работу
Длинного, не то, глядишь, он так и прогорюет там все утро.
   Доктор Копленд поспешно оделся  и  вышел  к  Порции,  ожидавшей  его  в
прихожей. Они зашагали по улице, погруженной в голубую  прохладу  осеннего
утра. В тюрьме с ними разговаривали грубо, и они ничего не смогли  узнать.
Тогда доктор Копленд отправился к адвокату, с которым имел когда-то  дело.
Тревожные дни тянулись медленно. Через три недели состоялся  суд.  Вильяма
обвинили в насилии с применением смертоносного оружия. Его  приговорили  к
девяти месяцам каторжных работ и тут же отправили в тюрьму, находившуюся в
северной части штата.


   Даже и теперь его влекло  к  истинной,  высокой  цели,  но  не  хватало
времени о ней думать. Он ходил из одного дома в другой, и работе  не  было
конца. Ранним утром он выезжал из дома на машине, а  в  одиннадцать  часов
начинал прием у себя. Надышавшись холодного  осеннего  воздуха,  он  потом
страдал от духоты, и у него начинался кашель.  Скамьи  в  прихожей  всегда
были заняты больными неграми, которые терпеливо его дожидались; а иногда и
переднее крыльцо и даже его спальня тоже были  битком  набиты  пациентами.
Весь день, а зачастую и за полночь приходилось принимать больных.
   Его тело так ныло от усталости, что иногда ему хотелось  лечь  на  пол,
заколотить по нему кулаками и заплакать в голос. Если бы он мог отдохнуть,
он бы, наверно, поправился. У него был туберкулез легких, он четыре раза в
день мерил температуру и каждый месяц просвечивался. Но  отдохнуть  он  не
мог. Потому что его истинная, высокая цель была сильнее усталости.
   Он размышлял об этой цели, пока иной раз, после долгого грудного дня  и
долгой ночи, вдруг не наступало затмение. Он даже забывал на  минуту,  что
это за цель. Но потом сознание к нему возвращалось, и его снова  обуревали
нетерпение и жажда взвалить на себя новый труд.  Но  речь  часто  изменяла
ему, голос у него  стал  хриплый  и  не  такой  громкий,  как  прежде.  Он
выбрасывал слова прямо в больные, терпеливые лица негров,  в  лицо  своего
народа.
   Часто он беседовал с мистером Сингером. С ним  он  говорил  о  химии  и
загадках вселенной. О бесконечно малом зародыше и о  расщеплении  яйца.  О
сложном делении клетки  на  миллион  частиц.  О  тайнах  живой  материи  и
простоте смерти. И он говорил с ним о расе.
   - Мой народ  был  привезен  с  бескрайних  равнин,  из  темных  зеленых
джунглей, - сказал он однажды мистеру Сингеру.  -  В  долгих  переходах  к
побережью закованные в цепи люди мерли как мухи.  Выжили  только  сильные.
Прикованные к пропитанным  нечистотами  судам,  которые  везли  их  в  эту
страну, они мерли снова. Могли выжить только самые стойкие  и  выносливые.
Скованные цепями на продажу гуртом, как скот, многие из этих сильных  тоже
гибли под ударами бича. И в конце концов только сильнейшие из моего народа
пережили эти злые годы и остались жить. Их сыновья и дочери,  их  внуки  и
правнуки.


   - Я пришла попросить об одном одолжении и еще  кое  о  чем,  -  заявила
Порция.
   Доктор Копленд сидел один в кухне, когда она,  пройдя  через  прихожую,
встала с этими словами перед ним в дверях. С тех пор как  Вильяма  увезли,
прошло  две  недели.  Порция  очень  изменилась.  Волосы  у  нее  не  были
напомажены и прилизаны, как раньше, а глаза казались воспаленными,  словно
с перепоя. Щеки ввалились, и грустное, желтое, как мед, лицо  сейчас  и  в
самом деле напоминало лицо матери.
   - Дашь мне твои красивые белые тарелки и чашки, ладно?
   - Можешь взять их совсем.
   - Нет, только на время. И потом, я пришла попросить  у  тебя  об  одном
одолжении.
   - Пожалуйста, с удовольствием сделаю все, что хочешь, - сказал доктор.
   Порция села за стол напротив отца.
   - Сперва я тебе все объясню.  Вчера  получила  весточку  от  дедушки  -
завтра  они  все  приедут  к  нам,  переночуют  и  проведут  тут  половину
воскресного дня. Все они, конечно, очень переживают из-за Вилли, и дедушка
хочет, чтобы семья опять собралась вместе. И правильно. Мне самой  хочется
повидать родню. Я чего-то так тоскую по дому с тех пор, как нет Вилли...
   - Можешь взять тарелки и все, что тебе  понадобится,  -  сказал  доктор
Копленд. - Но не надо горбиться, дочка. У тебя плохая осанка.
   - Это ведь сбор  всей  нашей  семьи.  Знаешь,  дедушка  первый  раз  за
двадцать лет останется на ночь в городе. Только два раза в жизни  он  спал
не у себя дома. И потом,  он  по  ночам  всегда  беспокоится.  Как  только
стемнеет, он поминутно вскакивает - то попить воды,  то  поглядеть,  чтобы
дети были укрыты и все ли в порядке. А я беспокоюсь, удобно ли  будет  тут
дедушке.
   - Все, что у меня есть и может понадобиться тебе...
   - Конечно, их привезет Ли Джексон,  -  продолжала  Порция.  -  А  с  Ли
Джексоном на дорогу уйдет чуть не целый день. Я не жду  их  раньше  чем  к
ужину. А у дедушки столько терпения на этого Ли  Джексона,  что  он  и  не
подумает его подгонять.
   - Батюшки! Да неужели старый мул еще жив? Ему же не меньше восемнадцати
лет!
   - Да нет, больше. Дедушка на нем уж лет двадцать работает. Этот  мул  у
него так давно, что он говорит, будто Ли Джексон ему вроде родни. Он любит
и понимает его не хуже, чем своих внучат. Никогда  не  видала,  чтобы  так
хорошо понимали скотину, как наш дедушка. У него особое  чутье  ко  всякой
твари.
   - Двадцать лет работы - долгий срок для мула.
   - Еще бы! Только теперь Ли Джексон совсем ослаб. Но знаешь, как дедушка
о нем заботится? Когда они пашут в жару, на Ли Джексоне такая же громадная
соломенная шляпа, как и на дедушке, только дырки для ушей прорезаны. Ну  и
потеха - Ли Джексон шагу без шляпы не сделает, когда они пашут.
   Доктор Копленд  снял  с  полки  белые  фарфоровые  тарелки  и  принялся
завертывать их в газету.
   - А у тебя хватит кастрюль, чтобы наготовить столько еды?
   - Хватит. Да я и не собираюсь чересчур надрываться. Дедушка -  он  ведь
такой заботливый  -  всегда  что-нибудь  захватит,  когда  семейство  едет
обедать. Наварю побольше  каши  и  капусты  и  нажарю  два  фунта  хорошей
барабульки.
   - Будет очень вкусно.
   Порция сцепила нервные желтые пальцы.
   - Я тебе еще не все сказала. У  меня  сюрприз.  Бадди  тоже  приедет  и
Гамильтон. Бадди только что вернулся из  Мобила.  Он  теперь  помогает  на
ферме.
   - Пять лет я не видел Карла Маркса.
   - Вот об этом я и пришла тебя просить. Помнишь, я как вошла,  то  сразу
сказала, что хочу попросить у  тебя  кое-что  взаймы  и  еще  -  об  одном
одолжении?
   Доктор Копленд хрустнул суставами пальцев.
   - Помню.
   - Ну вот, я пришла просить тебя,  чтобы  и  ты  завтра  пришел  на  наш
семейный сбор. Кроме Вилли, там будут все твои дети. По-моему, тебе пора с
нами посидеть. Я буду очень, очень рада, если ты придешь.
   Гамильтон, Карл Маркс, Порция и Вильям.  Доктор  Копленд  снял  очки  и
прижал пальцами веки. На минуту он  увидел  всех  четверых  очень  ясно  -
такими, какими они были давным-давно. Потом он поднял глаза и надел на нос
очки.
   - Спасибо, - сказал он. - Приду.
   В  ту  ночь  он  сидел  один  возле  печки  и  вспоминал.  Он  мысленно
возвращался в свое детство. Мать его родилась рабыней, а получив  свободу,
стала прачкой. Отец был проповедником и знаком с Джоном Брауном. Они  дали
ему образование, понемногу откладывая из тех двух-трех долларов в  неделю,
которые зарабатывали. Когда ему исполнилось семнадцать лет,  они  отослали
его на Север с восьмьюдесятью долларами, спрятанными в башмаке. Он работал
в кузнице, официантом и посыльным в гостинице. И все время учился,  читал,
ходил в школу. Отец умер, а мать ненадолго его пережила.  И  после  десяти
лет борьбы и лишений он наконец стал доктором, понял свое предназначение и
вернулся домой, на Юг.
   Он женился и обзавелся семьей. Целыми днями он без устали ходил из дома
в дом, проповедовал свою  веру  и  открывал  людям  истину.  Беспросветные
страдания его народа  вселяли  в  него  ненависть,  дикую,  злобную  жажду
разрушения. Порой он напивался допьяна и бился головой об пол. В душе  его
жила звериная ярость, и как-то раз, схватив кочергу, он ударил  жену.  Она
забрала Гамильтона, Карла Маркса, Вильяма и Порцию и ушла к своему отцу.
   Он боролся с собой, пытаясь победить в душе черную злобу.  Но  Дэзи  не
вернулась. А восемь  лет  спустя,  когда  она  умерла,  сыновья  уже  были
взрослыми и тоже не захотели к  нему  возвращаться.  Он  остался  одиноким
стариком в пустом доме.


   На следующий день, ровно в пять часов, он подъехал  в  дому,  где  жили
Порция с Длинным. Они снимали небольшой узкий коттедж  из  двух  комнат  с
террасой в районе под названием Шугар-Хилл. Изнутри доносился разноголосый
гул. Доктор Копленд чопорно приблизился к двери и  остановился  в  проеме,
держа потертую фетровую шляпу в руке.
   Комнатушка была набита людьми, и его не  сразу  заметили.  Он  взглядом
разыскивал Карла Маркса и Гамильтона. Кроме них, здесь были дедушка и двое
сидевших на полу детей. Доктор долго вглядывался в  лица  сыновей,  прежде
чем Порция увидела его в дверях.
   - Вот и отец! - сказала она.
   Голоса смолкли. Дедушка повернулся  в  своем  кресле.  Это  был  худой,
сгорбленный, изборожденный морщинами старик. На нем был все тот же  черный
с прозеленью костюм, в котором он тридцать лет тому назад был  на  свадьбе
дочери. Жилет перекрещивала  потемневшая  медная  цепочка.  Карл  Маркс  и
Гамильтон переглянулись, потом уставились в пол и наконец подняли глаза на
отца.
   - Бенедикт-Мэди... - сказал старик. - Давненько... Да, давненько.
   - Подумать только! - вмешалась Порция. - У нас сегодня первый  семейный
сбор уж не знаю за сколько лет. Длинный, неси из кухни стул. Отец, вот они
- Бадди и Гамильтон.
   Доктор Копленд поздоровался за руку  с  сыновьями.  Оба  были  высокие,
сильные и застенчивые парни. Голубые рубашки  и  комбинезоны  подчеркивали
живой коричневый оттенок кожи - такой же, как у  Порции.  Они  прятали  от
него глаза, и лица их не выражали ни любви, ни враждебности.
   - Какая жалость, что не все в сборе. Нет тети Сары,  Джима  и  кое-кого
еще, - сказал Длинный. - Но мы все равно ужасно рады.
   - В повозке и так было полно, - сказал один из мальчишек.  -  Нам  даже
пешком приходилось идти, до того там было тесно.
   Дедушка почесал спичкой ухо.
   - Кому-то надо было остаться дома.
   Порция нервно облизнула тонкие темные губы.
   - А я все думаю о нашем Вилли, - сказала она. - Вот кто был охотник  до
всяких сборищ. Из головы у меня не выходит наш Вилли.
   По комнате пронесся тихий утвердительный  шепот.  Старик  откинулся  на
спинку стула и закивал головой.
   - Порция, милая, может, нам немного почитаешь? Слово  божие  -  большая
подмога в трудную минуту.
   Порция взяла со стола Библию.
   - Какую главу ты хочешь послушать, дедушка?
   - Вся эта книга - слова  пресвятого  господа  нашего.  Читай  с  любого
места, на каком твой взгляд остановится.
   Порция стала читать евангелие от Луки. Произносила слова она  медленно,
водя по строчкам длинным согнутым пальцем. Все примолкли.  Доктор  Копленд
сидел поодаль, хрустел косточками пальцев и рассеянно переводил  взгляд  с
одного предмета  на  другой.  В  маленькой  комнате  воздух  был  тяжелый,
спертый. Все четыре стены были заклеены календарями и грубо разукрашенными
рекламными картинками из журналов. Каминную доску украшала ваза с красными
бумажными  розами.  Огонь  в  очаге  горел  низко,  и  колеблющийся   свет
керосиновой лампы бросал  на  стену  подвижные  тени.  Порция  читала  так
размеренно, что слова замирали в ушах доктора  Копленда  и  его  одолевала
дремота. Карл Маркс растянулся на полу рядом с детьми" Гамильтон и Длинный
клевали носом. Лишь один  старик,  казалось,  вникал  в  смысл  того,  что
читалось.
   Порция кончила главу и закрыла книгу.
   - Я много раз над этим раздумывал... - произнес дедушка.
   Остальные очнулись от своей дремоты.
   - Над чем? - спросила Порция.
   - А вот над чем. Помнишь, где Христос  поднимает  из  гроба  мертвых  и
исцеляет немощных?
   - Конечно, помним, дедушка, - почтительно заверил его Длинный.
   - Не раз, когда я пахал  или  был  занят  другой  работой,  -  медленно
заговорил старик, - думал я и сам с  собою  рассуждал  о  том  дне,  когда
Христос снова сойдет к нам на землю. Ибо я всегда так его  ждал,  что  мне
казалось,  будто  это  произойдет  еще  при  моей  жизни.  Я  так  и  этак
передумывал, что тогда будет. И вот как я решил. Встану я  перед  господом
нашим Иисусом Христом со всеми моими  детьми,  с  моими  внуками  и  моими
правнуками, со всей моей родней и друзьями и скажу  ему:  "Иисус  Христос,
вот мы перед тобой, цветные люди, и нам тяжко". И тогда он  возложит  свою
длань нам на голову, и в тот же миг мы станем  белоснежными,  как  хлопок.
Вот что я задумал и как рассудил за долгие-долгие годы.
   В комнате вдруг стало  очень  тихо.  Доктор  Копленд  обдернул  манжеты
рубашки и откашлялся. Сердце его билось часто, и  горло  сжалось.  Сидя  в
своем углу, он вдруг почувствовал отчуждение, злобу и одиночество.
   - Было ли кому-нибудь из вас знамение с небес? - спросил дедушка.
   - Мне, - сообщил Длинный. - Однажды, когда я болел воспалением  легких,
я вдруг увидел, что из печки на меня  глядит  божий  лик  -  широкое  лицо
белого человека с седой бородой и голубыми глазами.
   - А я видела духа, - сказала девочка.
   - Раз я видел... - начал маленький мальчик.
   Дедушка остановил его жестом руки:
   - Вы, детки,  помолчите.  Тебе,  Силия,  и  тебе,  Уитмен,  пока  время
слушать, а не говорить. Только раз в жизни сподобился  я  узреть  истинное
знамение. И вот как это было. В тот год летом, в  жару,  корчевал  я  пень
большого дуба, что возле свинарника, и, когда я нагнулся, что-то  вступило
мне пониже спины, какая-то страшная боль. Я выпрямился, и все вокруг  меня
вдруг потемнело. Держусь я рукой за спину и смотрю вверх, на небо, и  вижу
ангелочка. Белую девочку-ангелочка, не больше полевой горошины, с золотыми
волосиками, в снежном одеянии. Летает себе и летает вокруг самого  солнца.
Тут я пошел домой и стал молиться. И три  дня  читал  Библию,  прежде  чем
опять вышел в поле.
   Доктор Копленд почувствовал, как в нем закипает черная злоба. Горло его
распирали слова, но он не мог их произнести. Да ведь все равно  они  будут
слушать старика. А словам разума внять не  пожелают.  Это  же  мой  народ,
убеждал он себя, но из-за вынужденной немоты мысль эта  не  приносила  ему
облегчения. Он угрюмо и напряженно молчал.
   - Странное дело, - вдруг  сказал  дедушка.  -  Бенедикт-Мэди,  ты  ведь
хороший врач. Почему у меня иногда начинаются эти боли пониже спины, когда
я долго копаю или  что-нибудь  сажаю  в  землю?  Почему  эта  немощь  меня
донимает?
   - Сколько вам лет?
   - Не то за семьдесят, не то скоро восемьдесят.
   Старик уважал медицину и лечение. Раньше, когда  он  приезжал  со  всем
семейством навестить Дэзи, он всегда просил себя осмотреть и увозил  домой
лекарства и мази для всей  родни.  Когда  Дэзи  ушла  от  доктора,  старик
перестал  приезжать,  и  ему  пришлось  довольствоваться  слабительными  и
пилюлями от почечных колик, которые рекламировались в газетах.  Теперь  он
глядел на доктора робко и просительно.
   - Пейте побольше воды, - сказал доктор Копленд. - И по возможности чаще
отдыхайте.
   Порция вышла на кухню готовить ужин. В комнате вкусно запахло. Разговор
шел тихо, лениво, но доктор Копленд к  нему  не  прислушивался.  Время  от
времени он поглядывал то на Карла Маркса, то  на  Гамильтона.  Карл  Маркс
рассказывал о Джо Луисе. Гамильтон жаловался на град, который побил  часть
урожая. Когда они встречались взглядом с отцом, оба смущенно  улыбались  и
возили по полу ногами. А он вглядывался в них с гневом и болью.
   Доктор Копленд крепко сжал зубы. Он так часто думал о Гамильтоне, Карле
Марксе, Вильяме и Порции, о той истинной, высокой  цели,  которую  он  для
всех них избрал, что один их вид пробуждал в нем темное, недоброе чувство.
Если бы когда-нибудь он смог им все высказать  -  с  самого  незапамятного
начала и по сегодняшний вечер, -  это  облегчило  бы  острую  боль  в  его
сердце. Но они не станут его слушать и ничего не поймут.
   Он собрал все свои силы, даже мускулы его напряглись до отказа.  Он  не
слышал и не видел, что творится вокруг; сидя в своем углу, он был  слеп  и
глух ко всему. Вскоре они уселись  за  стол  ужинать,  и  старик  произнес
застольную молитву. Но доктор Копленд ничего не ел. Когда  Длинный  достал
бутылку джина и все по очереди  стали  весело  отпивать  из  горлышка,  он
отказался и от выпивки. Он сидел в каменном молчании, пока наконец не взял
шляпу и не вышел из дома, даже не попрощавшись. Раз он  не  мог  высказать
всей правды до конца, ему нечего было им сказать.


   Доктор всю ночь пролежал в  тоске  без  сна.  На  следующий  день  было
воскресенье.  Он  навестил  нескольких  больных,  а  часам  к   двенадцати
отправился к мистеру  Сингеру.  Это  посещение  притупило  в  нем  чувство
одиночества, и, попрощавшись с немым, он снова почувствовал на душе покой.
   Однако не успел он выйти, как этот покой его покинул. С  ним  случилось
маленькое происшествие.  Когда  он  спускался  по  лестнице,  он  встретил
какого-то белого, тащившего большой бумажный пакет, и прижался к  перилам,
чтобы с ним разминуться. Но белый мчался вверх по  лестнице,  перепрыгивая
через две ступеньки, не глядя по сторонам, и налетел на  доктора  с  такой
силой, что тому стало дурно и он задохнулся.
   - Господи! Я вас не заметил...
   Доктор Копленд пристально на него взглянул, но ничего  не  ответил.  Он
уже один раз видел этого белого. И вспомнил его словно  сплюснутое,  грубо
вытесанное  тело  и  огромные,  нескладные  ручищи.  Потом  с   внезапным,
болезненным интересом стал разглядывать его лицо, потому что вдруг заметил
странный, остановившийся и отрешенный, как у безумца, взгляд.
   - Извините, - пробормотал белый.
   Доктор Копленд ухватился за перила и прошел мимо.


   - Кто это у вас был? - спросил Джейк Блаунт. - Кто этот  высокий  негр,
который только что отсюда ушел?
   В маленькой комнате было убрано. Солнце  падало  на  вазу  с  пурпурным
виноградом, стоявшую на столе. Сингер, сунув  руки  в  карманы,  откинулся
вместе со стулом назад и смотрел в окно.
   - Я