азговора, а хочешь знать  все  с  самого
начала, - сказала Порция. Она подошла к горячей плите и стала  накладывать
еду на тарелку  Мик.  -  Я  Братишке  рассказываю  о  дедушкином  доме  на
Олд-Сардис-роуд. Я как раз говорила, что дедушка и мои дядья -  сами  себе
хозяева. У них целых пятнадцать акров. Четыре  заняты  хлопком,  а  раз  в
несколько лет они сеют горох, чтобы земля не истощалась, но  один  акр  на
холме - под персиками. У них даже есть мул, свиноматка и чуть не  тридцать
несушек и  мясных  кур.  Собственный  огород,  два  фисташковых  дерева  и
пропасть инжира, слив и ягод. Ей-богу, правда!  Не  всякий  белый  столько
получает со своей земли, сколько мой дедушка.
   Мик положила локти на стол и наклонилась над тарелкой. Если не  считать
своих мужа и брата, Порция больше всего любит рассказывать об этой  ферме.
Можно подумать, это не негритянская ферма, а какой-нибудь там Белый дом!
   - Сначала  в  доме  была  всего  одна  комнатушка.  Но  потом  они  все
пристраивали, пристраивали, и теперь там  хватает  места  и  деду,  и  его
четырем сыновьям с женами и детишками, и моему брату Гамильтону. В зале  у
них стоит самый настоящий орган и даже граммофон с трубой. А  на  стене  -
большущий портрет моего дедушки в мундире. Они закладывают в банки на зиму
все фрукты и овощи какие есть, пусть потом дождь или холода, а у них почти
всегда найдется что кушать.
   - Чего же ты с ними не живешь? - спросила Мик.
   Порция перестала чистить картошку и объяснила, постукивая  по  столу  в
такт словам длинными коричневыми пальцами:
   - Видишь, какое дело...  Каждый  сам  пристраивал  комнату  для  своего
семейства. Все эти годы они просто надрывались. Да сейчас кому легко жить?
Я-то жила у дедушки, только когда была маленькая. А с тех пор ничего  там,
на ферме, не делала. Но если мы с Вилли и Длинным попадем  в  какой-нибудь
переплет, мы всегда сможем туда вернуться.
   - А твой отец не построил себе комнаты?
   Порция перестала жевать.
   - Чей отец? Это мой-то отец?
   - Ну да.
   - Будто не знаешь, что мой отец -  цветной  доктор  и  живет  здесь,  в
городе.
   Мик слышала от Порции об этом и раньше, но всегда подозревала, что  это
сказки. Разве цветной может быть доктором?
   - Видишь, какое дело. До того как мама вышла за отца замуж, она ничего,
кроме добра, от людей не видела. Дедушка у меня - добрее людей не  бывает.
А вот отец не похож на него, ну просто день и ночь.
   - Он злой? - спросила Мик.
   - Нет, он не злой, - медленно произнесла Порция. - Но что с ним -  сама
не пойму. Отец не похож на других цветных людей. Даже не объяснишь -  чем.
Отец все время учится. И с самого начала вбил себе в голову, какая  должна
быть у него семья. Чтобы все в доме было по его, до последней мелочи, а по
ночам хотел сам нас, детей, еще учить.
   - Ну и чего тут плохого? - спросила Мик.
   - Нет, ты послушай. Понимаешь, он всегда сидит тихо как мышь. Но  ночью
на него иногда что-то находит - вроде припадок какой. Я  таких  бешеных  в
жизни не видела. Все, кто его знает, говорят, что он самый настоящий псих.
Такое он вытворял, просто  ужас,  и  наша  мама  его  бросила.  Мне  тогда
одиннадцатый год пошел. Наша мама увезла всех нас к дедушке на ферму, и мы
там выросли. Папа все время просил, чтобы мы к  нему  вернулись.  Но  даже
когда мама умерла, мы, дети, жить у него не захотели. И  теперь  мой  отец
живет один как перст.
   Мик подошла с тарелкой к плите  и  взяла  себе  добавку.  Голос  Порции
повышался и понижался, как в песне; теперь ее было уже не унять.
   - Отца я редко вижу, может всего раз в неделю, но часто про него думаю.
Мне его так жалко, так жалко. Книг он прочел больше, чем любой белый  тут,
у нас в городе. Больше прочел книг и  больше  переболел  душой,  чем  все.
Ничего для него, кроме этих книг и этой муки, и нету. Бога он забыл  и  от
церкви отвернулся. И все его беды только из-за этого.
   Порция разволновалась. Стоило ей завести разговор о боге, о своем брате
Вилли или о муже, по прозвищу Длинный, и она распалялась.
   - Я лично, к примеру, не из секты крикунов. Я пресвитерианка, мы против
катания по полу и не причитаем на  разные  голоса.  Мы  каждую  неделю  не
причащаемся и не мотаемся по церкви всем скопом. Мы в  церкви  поем  и  не
мешаем священнику говорить проповедь. По правде  сказать,  и  тебе  бы  не
мешало попеть и хоть  в  кои  веки  послушать  проповедь.  Тебе  бы  самой
полагалось водить брата в воскресную школу, ты уже взрослая,  можешь  и  в
церкви посидеть. Последнее время так нос задрала, что того и гляди угодишь
в преисподнюю.
   - Еще чего, - пробурчала Мик.
   - А вот мой Длинный раньше был  методистом.  Пока  мы  не  обвенчались.
Каждый воскресный день вызывал святого духа, ну просто обожал кричать, все
требовал очищения. Но когда мы поженились, я заставила его перейти  в  мою
церковь, и, хоть иногда его и теперь не так-то легко утихомирить, я  лично
считаю, что у него все идет на лад.
   - А я в бога верю не больше, чем в деда-мороза, - объявила Мик.
   - Ну, ты это брось! Мне иногда кажется, что  ты  и  мой  папаша  -  два
сапога пара.
   - Я? Я и твой папаша?
   - Да не лицом вы похожи. А в том, какая у вас обоих душа.
   Братишка поглядывал то на одну, то на другую. Вокруг шеи  у  него  была
повязана салфетка, а в руке он держал чисто вылизанную ложку.
   - А что бог ест? - спросил он.
   Мик встала из-за стола, но на миг  задержалась  в  дверях.  Иногда  она
любила подразнить Порцию. Та как заведется, так и пошло-поехало - ни о чем
другом и говорить не хочет.
   - Такие, как ты и мой отец, раз вы не  ходите  в  церковь,  никогда  не
будете знать покоя. Ну возьми, к примеру,  хотя  бы  меня.  Вот  я  верую,
поэтому и душа у меня покойна. И у Братишки тоже. Как и у моего  Длинного,
и у моего Вилли. Или вот взять, к примеру,  мистера  Сингера;  он  хоть  и
молчит, но по виду мне кажется, что и у него тоже на душе  светло.  Я  это
сразу почуяла, с первого взгляда.
   - Заладила! - сказала Мик. - Ты сама псих,  в  сто  раз  больше  твоего
отца.
   - А вот ты бога никогда не любила и вообще  никого  не  любишь.  Просто
бесчувственная, вот ты кто!  Тебя  ничем  не  проймешь.  Но  я  тебя  вижу
насквозь. Вот хотя бы сегодня - целый день будешь по  дому  слоняться  как
окаянная. Места себе не найдешь, словно что потеряла. И  накручивать  себя
до белого каления. И сердце у тебя будет так биться, что вот-вот из  груди
выскочит. А все потому, что никого ты не любишь и в душе у тебя нет покоя.
И в один прекрасный день ты и  вовсе  оборвешь  постромки,  а  тогда  тебе
конец. Ничегошеньки тебе после этого не поможет.
   - Ну скажи.  Порция,  скажи,  что  боженька  ест?  -  приставал  к  ней
Братишка.
   Мик захохотала и с топотом выбежала из кухни.
   Она и в самом деле бродила весь остаток дня по дому  как  неприкаянная.
Бывали у нее такие дни. Во-первых, ее тревожила мысль о  скрипке.  Она  не
могла  сделать  ее  совсем  как  настоящую,  и   после   стольких   недель
раздумывания и передумывания самая мысль о скрипке стала ей  противна.  Но
почему же она была так уверена, что затея ее выгорит?  Неужели  она  такая
дура? Может, когда тебе чего-нибудь до смерти  хочется,  от  одного  этого
веришь, что все у тебя получится.
   Мик не хотелось идти в ту комнату, где сидели родители. Разговаривать с
жильцами тоже не было настроения. Деваться было некуда -  разве  пойти  на
улицу, а там невыносимо пекло. Она бесцельно бродила  по  прихожей,  то  и
дело откидывая ладонью со лба встрепанные волосы.
   - Черт! - выругалась она вслух. - Не считая пианино, я больше всего  на
свете хотела бы иметь свой угол!
   Порция немножко полоумная, как все негры, но в  общем  она  ничего.  Не
обижает Братишку или Ральфа исподтишка, как некоторые цветные прислуги. Но
почему Порция говорит, что она никогда никого не любила? Мик  остановилась
как вкопанная, потирая кулаком макушку. Ну а если бы Порция знала? Что  бы
она сказала тогда? Интересно - что?
   Да, она не любит ни с кем откровенничать. Вот это правда.
   Мик медленно побрела вверх по лестнице. Миновав первый этаж,  поднялась
на второй. Некоторые двери были открыты, чтобы был  сквозняк,  и  дом  был
полон  самых  разнообразных  звуков.  Мик  остановилась  посреди  верхнего
пролета лестницы и села на ступеньку. Если мисс Браун включит радио, можно
будет послушать музыку. А вдруг передадут хорошую программу?
   Она пригнула голову к коленям и стала завязывать  шнурки  на  теннисных
туфлях. Что бы сказала Порция, если бы знала, как она всегда влюблена то в
одного, то в другого? И каждый раз  у  нее  такое  чувство,  будто  сердце
сейчас лопнет.
   Но она это скрывала, и никто ничего не подозревал.
   Мик долго сидела на ступеньках. Мисс Браун так и не включила  радио,  и
слышны были только обычные звуки, которыми всегда  полон  дом.  Мик  долго
сидела, задумавшись и колотя себя кулаком по ляжкам. Ей казалось, что лицо
ее рассыпалось на куски и она не  может  его  собрать.  Это  чувство  было
гораздо противнее, чем голод, когда долго ждешь обеда, но  очень  на  него
похоже. "Я хочу... я хочу... я хочу..." - все  время  вертелось  у  нее  в
голове, но чего она, в сущности, хочет, ей было непонятно.
   Примерно через час на  верхней  площадке  щелкнула  дверь.  Мик  кинула
быстрый взгляд наверх и увидела, что это мистер  Сингер.  Он  постоял  там
несколько минут - лицо у него было спокойное, но грустное. Потом он  пошел
в ванную. Его гость остался лежать. С того места, где сидела Мик, ей видна
была часть комнаты. Гость мистера Сингера спал на постели  под  простыней.
Мик ждала, чтобы мистер Сингер вышел из ванной. Щеки  у  нее  горели,  она
даже потрогала их руками. Может, и правда  она  иногда  поднимается  сюда,
наверх, чтобы увидеть мистера Сингера, а  не  только  слушать  радио  мисс
Браун, живущей этажом ниже? Интересно, какую музыку он слышит в  уме,  раз
не может ее слышать ушами? Кто знает? И что бы он  сказал,  если  бы  умел
говорить? Никто этого тоже не знает.
   Мик дождалась: вот он появился снова.  Она  надеялась,  что  сейчас  он
посмотрит вниз и улыбнется ей. И вот, когда он уже дошел до  своей  двери,
он действительно поглядел вниз и ей кивнул. По лицу Мик расплылась широкая
дрожащая улыбка. А он вошел к себе и закрыл дверь.  Может,  это  означает,
что он пригласил ее к себе? Мик вдруг очень  захотелось  войти  к  нему  в
комнату. Как-нибудь на днях, когда у него не будет  чужих,  она  пойдет  в
гости к мистеру Сингеру. Непременно пойдет.
   Жаркий день тянулся бесконечно, а Мик все сидела одна на ступеньках.  В
голове у нее опять звучала музыка этого самого Мотсарта.  Странно,  мистер
Сингер почему-то напоминает ей эту музыку. Жаль, что ей  негде  напеть  ее
вслух. Бывает такая музыка, которую как-то неловко  петь  в  доме,  битком
набитом людьми, - чересчур уж она твоя собственная. И  разве  не  странно,
что можно быть такой одинокой в доме, полном людей? Мик стала думать,  где
найти подходящее место, чтобы побыть одной и  поучиться  этой  музыке.  Но
хотя думала она долго, ей заранее было ясно, что такого места для нее нет.



4

   Джейк Блаунт проснулся к  концу  дня  с  ощущением,  что  он  выспался.
Комната, где он лежал, была небольшая, чистая; в ней  стояли  бюро,  стол,
кровать и несколько стульев. Электрический  вентилятор  на  бюро  медленно
поворачивался лицом то к одной, то  к  другой  стене,  и  ветерок  обвевал
голову Джейка, словно окуная ее в прохладную воду. У окна за столом  сидел
человек и смотрел на шахматную доску. Комната при дневном свете показалась
Джейку незнакомой, но мужчину он сразу узнал, будто был знаком с ним очень
давно.
   У Джейка в мозгу путались воспоминания. Он лежал неподвижно с открытыми
глазами, раскинув руки ладонями кверху. На белой  простыне  они  выглядели
огромными и очень загорелыми. Когда он поднес их к глазам, он увидел,  что
они исцарапаны и в ссадинах, а вены набухли, словно  он  долго  за  что-то
цеплялся. Лицо его было усталым, небритым. Каштановые волосы  беспорядочно
падали на  лоб,  усы  стояли  торчком.  Даже  крылатые  брови  и  те  были
всклокочены. Губы его  раза  два  шевельнулись,  и  усы  при  этом  нервно
подернулись.
   Немного погодя он сел и стукнул себя  по  черепу  громадным  кулачищем,
чтобы выбить  из  головы  муть.  Стоило  ему  зашевелиться,  как  человек,
игравший в шахматы, быстро поднял на него глаза и улыбнулся.
   - Господи, до чего пить хочу, - сказал Джейк. - Во  рту  у  меня  будто
прошла целая армия без сапог, в одних вонючих носках.
   Человек, глядя на него, продолжал улыбаться, а потом  протянул  руку  и
достал с другого края стола запотевший графин с водой и стакан. Джейк  пил
с одышкой, большими глотками, стоя полуголый  посреди  комнаты  и  закинув
голову назад. Одна рука у него была крепко сжата  в  кулак.  Выпив  залпом
четыре стакана, он с облегчением передохнул.
   И тут он начал кое-что вспоминать. Правда, он  не  помнил,  как  пришел
сюда с этим человеком, но то, что произошло потом, он видел  теперь  ясно.
Он  очнулся  в  ванне  с  холодной  водой,  а  потом  они  пили   кофе   и
разговаривали. Джейк изливал душу, а человек этот  только  молча  на  него
глядел. Джейк говорил, говорил до хрипоты, но выражение  лица  собеседника
помнилось ему лучше, чем его слова. Спать они  легли  уже  утром,  опустив
штору,  чтобы  не  падал  свет.  Сначала  Джейка  будили  кошмары,  и  ему
приходилось зажигать лампу, чтобы прийти в себя. Свет будил и хозяина,  но
тот ни разу на это не пожаловался.
   - Как же это вы ночью меня не вышвырнули?
   Человек опять  только  улыбнулся.  Джейк  не  понимал,  почему  он  так
молчалив. Озираясь в  поисках  своей  одежды,  Джейк  заметил,  что  возле
кровати стоит  его  чемодан.  Он  не  мог  припомнить,  как  унес  его  из
ресторана, где задолжал за выпивку. Его книги, белый  костюм  и  несколько
рубашек лежали так, как он их упаковал. Джейк стал поспешно одеваться.
   Когда он был готов, на столе уже шумел электрический  кофейник.  Хозяин
сунул руку в карман висевшего на стуле пиджака и достал  оттуда  карточку.
Джейк с недоумением ее прочел. Посреди было четко напечатано  имя  -  Джон
Сингер,  а  внизу  такими  же  стройными,  аккуратными  буквами   написано
чернилами короткое обращение:
   "Я  глухонемой,  но  читаю  по  губам  и  понимаю,  что  мне   говорят.
Пожалуйста, не кричите".
   От неожиданности у Джейка закружилась голова и  он  растерялся.  Они  с
Джоном Сингером молча смотрели друг на друга.
   - Интересно, сколько бы времени мне понадобилось, чтобы это  понять,  -
произнес Джейк.
   Сингер пристально следил за его губами - Джейк и раньше замечал эту его
манеру. Подумать только, что он немой!
   Они сели за стол и стали пить горячий кофе из голубых чашек. В  комнате
было прохладно: полуспущенные  шторы  смягчали  слепящие  солнечные  лучи.
Сингер достал из стенного шкафа жестяную коробку с хлебом,  апельсинами  и
сыром. Ел он немного и больше сидел, откинувшись на спинку стула и спрятав
руку в карман. Зато Джейк ел с жадностью. Ему надо сейчас же отсюда уйти и
обдумать свое положение. Раз уж он тут  застрял,  придется  срочно  искать
какую-нибудь работу. В этой тихой комнате было слишком  покойно  и  удобно
для каких бы то ни  было  треволнений,  надо  выйти  на  волю  и  немножко
побродить в одиночку.
   - А у вас в городе есть еще глухонемые? - спросил он.  -  У  вас  много
друзей?
   Сингер улыбался. Он не сразу разобрал, что у него спрашивают, и  Джейку
пришлось повторить свой вопрос. Тогда Сингер вздернул темные ломаные брови
и покачал головой.
   - Небось скучно одному?
   Тот неопределенно мотнул головой. Они еще немножко  посидели  молча,  а
потом Джейк собрался уходить. Он несколько  раз  поблагодарил  Сингера  за
приют, старательно выговаривая слова, чтобы тот наверняка его понял. Немой
опять только улыбнулся в ответ и пожал плечами. Когда Джейк спросил, может
ли он  оставить  на  несколько  дней  под  кроватью  свой  чемодан,  немой
утвердительно кивнул.
   Потом Сингер вынул руки из карманов и стал аккуратно писать  серебряным
карандашом на листке блокнота. Кончив, он пододвинул блокнот Джейку.
   "Я постелю на пол тюфяк, и можете здесь остаться, пока не подыщете себе
жилье. Меня  почти  весь  день  не  бывает  дома.  Вы  нисколько  меня  не
стесните".
   Джейк почувствовал такой прилив благодарности,  что  у  него  задрожали
губы. Но принять это предложение он не мог.
   - Спасибо, - сказал он. - Жилье у меня есть.
   Когда он уходил, немой подал ему  туго  скатанный  синий  комбинезон  и
семьдесят пять центов. Комбинезон был весь в грязи; его вид сразу вызвал у
Джейка целый поток воспоминаний о том,  как  он  провел  минувшую  неделю.
Деньги, как дал понять ему Сингер, лежали у него в кармане.
   - Adios, - сказал Джейк. - Как-нибудь на днях зайду.
   Он простился с немым у двери. Тот стоял в пролете, все так  же  засунув
руки в карманы, и чуть-чуть улыбался. Спустившись на  несколько  ступенек,
Джейк обернулся и помахал рукой. Немой помахал ему в ответ и  затворил  за
собой дверь.
   Снаружи яркое солнце ударило Джейку в глаза.  Он  постоял  на  тротуаре
возле дома, пока не вернулось зрение. На перилах крыльца сидела  девчонка.
Где-то он ее уже видел. Он припомнил и  мальчишеские  шорты,  которые  она
носила, и ее манеру щурить глаза.
   Он показал ей свернутый грязный комбинезон:
   - Мне надо это выбросить. Где тут у вас мусорный ящик?
   Девчонка соскочила с перил.
   - На заднем дворе. Я вам покажу.
   Он пошел за ней следом по узкой сыроватой аллейке вдоль стены дома.  На
дворе он увидел двух негров, сидевших на заднем крыльце. Оба были в  белых
костюмах и белых  туфлях.  Один  из  них  -  очень  высокий  -  щеголял  в
ярко-зеленых носках и галстуке. Другой был светлый мулат  среднего  роста.
Он обтирал о  колено  губную  гармошку.  У  этого  носки  и  галстук  были
огненно-красного цвета.
   Девчонка показала мусорный ящик у забора, а потом крикнула  в  кухонное
окно:
   - Порция! Длинный и Вилли тебя ждут!
   Бархатистый голос пропел из кухни:
   - Нечего орать. Сама знаю, что ждут. Шляпу мне надеть надо?
   Перед тем как выбросить комбинезон, Джейк его развернул. Он задубел  от
глины. Одна штанина была порвана, и перед забрызган кровью.  Джейк  бросил
комбинезон в ящик. Из дома вышла  молодая  негритянка  и  присела  к  двум
одетым в белое неграм на приступки. Джейк заметил, что девчонка  в  шортах
внимательно его разглядывает. Она в явном волнении переступала с  ноги  на
ногу.
   - Вы родня мистера Сингера? - спросила она.
   - Да нет, ничуть.
   - Вы с ним большие друзья?
   - Настолько, чтобы у него переночевать.
   - Я просто подумала...
   - В какую сторону Главная улица?
   Она показала направо:
   - Два квартала отсюда.
   Джейк разгладил пальцами усы и двинулся в путь. Он  позвенел  в  горсти
семьюдесятью пятью центами и так  крепко  прикусил  губу,  что  она  стала
багровой. Впереди, переговариваясь, медленно  шли  трое  негров.  Чувствуя
себя в незнакомом городе  одиноким,  он  брел  за  ними,  не  отставая,  и
прислушивался к их разговору.  Девушка  держала  обоих  мужчин  под  руки.
Платье на ней было зеленое, а шляпа и туфли - красные. Мужчины шли,  тесно
к ней прижимаясь.
   - Что будем вечером делать? - спросила она.
   - Это от тебя зависит, солнышко, - сказал высокий.  -  У  нас  с  Вилли
никаких особых планов нет.
   Она поглядела сперва на одного, потом на другого.
   - Вам обоим решать.
   - Что ж, - сказал тот, что пониже, в красных носках.  -  Мы  с  Длинным
думали, не пойти ли нам втроем в церковь.
   Девушка пропела свой ответ в трех разных тональностях:
   - Ла-ад-но-о... А после церкви у меня есть намерение немножко  посидеть
с отцом... совсем немножко.
   Они свернули за первый же угол, и Джейк  постоял,  глядя  им  вслед,  а
потом двинулся дальше.