орот, улыбка чересчур долго не сходила с его лица. В этом  немом
было что-то прямо сверхъестественное. Он приковывал  к  себе  взгляд  даже
раньше, чем люди осознавали, что он не такой, как все. Глаза его  смотрели
так, будто он слышит то, чего другие никогда не слышат, и знает многое,  о
чем никто даже не подозревает. Он был не похож на обычных людей.
   Джейк Блаунт навалился на столик,  и  слова  у  него  полились,  словно
внутри прорвало плотину. Биф его уже не понимал. Язык у Блаунта заплетался
от выпитого, и говорил он с таким азартом, что звуки сливались в  какое-то
месиво. Биф спрашивал себя, куда он пойдет, когда  Алиса  его  выгонит.  А
утром она его выгонит, это уж точно.
   Биф устало зевнул, похлопав по раскрытому рту пальцами:  у  него  свело
челюсть. Время уже подходило к трем, к самому мертвому часу суток.
   Немой был терпелив. Он слушал Блаунта уже около часа. Но  теперь  и  он
стал поглядывать на стенные часы. Блаунт  этого  не  замечал  и  продолжал
говорить  без  умолку.  Наконец  он  сделал  паузу,  чтобы  свернуть  себе
сигарету, и тогда немой  кивком  показал  на  часы,  улыбнулся  своей  еле
приметной улыбкой и встал из-за стола. Руки его, как всегда, были засунуты
в карманы. Он быстро вышел из ресторана.
   Блаунт был так пьян, что не сразу это заметил. До него  не  дошло  даже
то, что немой ему не отвечает. Он озирался по сторонам;  рот  у  него  был
открыт, глаза бессмысленно выпучены. На  лбу  вздулась  вена,  он  сердито
заколотил кулаками по столу. Да, так дальше продолжаться не может.
   - Подите-ка сюда, - добродушно позвал Биф. - Ваш приятель ушел.
   Но Блаунт все еще разыскивал взглядом Сингера. За все время он  еще  ни
разу не был так мертвецки пьян. Вид его не предвещал ничего доброго.
   - У меня тут для вас кое-что есть, и я хотел бы с  вами  поговорить,  -
улещивал его Биф.
   Блаунт кое-как поднялся из-за столика и широким шагом, враскачку  вышел
на улицу.
   Биф прислонился к стене. Туда-сюда, туда-сюда... В конце концов,  какое
ему дело? В ресторане было очень пусто и тихо. Минуты  тянулись  медленно.
Он устало уронил голову на  грудь.  В  зале  постепенно  воцарился  покой.
Стойка, лица, кабинки и столики, радио в  углу,  жужжащие  вентиляторы  на
потолке - все это словно замерло и становилось призрачным, неподвижным.
   Он, вероятно, задремал. Кто-то тряс его за локоть. Наконец он очнулся и
поднял голову - чего от него хотят? Перед ним в колпаке  и  длинном  белом
переднике стоял негр Вилли, он работал у него на кухне. Негр  заикался  от
волнения и с трудом выговаривал Слова:
   - А он как стал б-б-б-бить кулаком по к-к-кирпичной стене...
   - Ты о ком?
   - Да там, в переулочке... через д-д-два дома от нас...
   Биф выпрямился и поправил галстук.
   - Что?
   - Они собираются сюда его нести, вот-вот ввалятся...
   - Вилли, - терпеливо сказал Биф, - начни  с  самого  начала  и  объясни
толком, в чем дело.
   - Да этот белый коротышка, с ус-с-сами...
   - Ну да, мистер Блаунт.
   - Я и не видел, с чего поднялся крик-шум. Стою у черного хода и  слышу,
там  какая-то  свалка.  Похоже,  в  переулке   большая   драка   идет.   Я
п-п-п-побежал поглядеть. Вижу, этот белый вконец спятил, рассвирепел,  как
кабан. Бодает кирпичную стену, молотит по ней кулаками. Ругается. Сроду не
видел, чтобы белый так дрался. И с кем? Со стенкой. Да ведь  мог  запросто
себе расшибить башку. Но тут на  шум  подошли  еще  двое  белых.  Стали  и
смотрят...
   - Ну, а потом?
   - Да... и потом этот немой джентльмен...  ну,  он  еще  держит  руки  в
карманах... тут вот сидит...
   - Мистер Сингер?
   - Он тоже подошел и встал рядом -  поглядеть,  в  чем  дело.  А  мистер
Б-б-блаунт увидел его да опять как закричит, как заговорит! И вдруг  ни  с
того ни с сего хлоп на землю.  Может,  и  вправду  раскроил  себе  голову.
Подошел п-п-полицейский, а кто-то ему возьми да скажи, что  мистер  Блаунт
проживает здесь...
   Биф наклонил голову и мысленно  привел  в  последовательность  то,  что
услышал. Он задумчиво потер кончик носа.
   - Вот-вот сюда ввалятся, - продолжал Вилли. Потом  подошел  к  двери  и
выглянул на улицу. - Глядите, идут! А его волоком тащат.
   Десяток зевак и полицейский разом  пытались  протиснуться  в  ресторан.
Снаружи стояли две проститутки  и  заглядывали  в  окна.  Смешно  -  стоит
чему-нибудь случиться,  и  вдруг  неизвестно  откуда  собирается  пропасть
народу.
   -  Нечего  зря  поднимать  суматоху,  -  сказал  Биф.  Он  поглядел  на
полицейского, который поддерживал пьяного.  -  Остальным  я  советовал  бы
разойтись.
   Полицейский усадил пьяного на стул и выпроводил зевак на  улицу.  Потом
он обратился к Бифу:
   - Мне сказали, что он живет у вас.
   - Нет. Но мог бы и жить.
   - Хотите, чтобы я его забрал? Биф рассудил:
   - Сегодня он больше скандалить не будет. Конечно, отвечать я за него не
хочу, но, по-моему, он утихомирится.
   - Ладно. Я еще загляну перед концом дежурства.
   Биф, Сингер и Джейк Блаунт остались втроем.  Впервые  с  тех  пор,  как
привели Блаунта, Биф мог его по-настоящему  разглядеть.  Он,  по-видимому,
сильно разбил себе челюсть. Блаунт привалился к столу, прикрыв ручищей рот
и раскачиваясь. На голове была ссадина, и с виска текла кровь. Суставы  на
пальцах были ободраны, и весь он был так грязен, словно его  выволокли  за
шиворот из канавы. Из него как будто выпустили воздух. По  другую  сторону
столика сидел немой и внимательно смотрел на него серыми глазами.
   Тут Биф увидел, что челюсть у  Блаунта  вовсе  не  разбита,  а  рот  он
прикрывает потому, что у него дрожат губы. По его грязному  лицу  катились
слезы. Он искоса поглядывал на Бифа и Сингера, сердясь, что они видят, как
он плачет. Им стало неловко. Встретясь взглядом с немым, Биф пожал плечами
и поднял брови, словно спрашивая: что делать? Сингер только склонил голову
набок.
   Биф был в растерянности. Он перебирал в уме, что  бы  ему  предпринять.
Пока он раздумывал, немой что-то начал писать на оборотной стороне меню:
   "Если вы не знаете, куда его деть, он может пойти ко  мне.  Но  сначала
хорошо бы дать ему супу или кофе".
   Биф с облегчением закивал.
   Он поставил на стол три порционных блюда из вчерашнего ужина, две миски
супа, кофе и сладкое. Но Блаунт есть не желал. Он не отнимал рук от  лица,
словно губы были самым срамным местом на теле и он  боялся  его  показать.
Дышал  он  прерывисто,  со  стонами,  и  его  могучие  плечи  конвульсивно
вздрагивали. Сингер жестами предлагал ему одно  блюдо  за  другим,  но  он
только мотал головой, не отнимая рук от лица.
   Биф раздельно произнес, чтобы немой мог прочесть по губам:
   - Истерика...
   Пар от супа поднимался Блаунту в лицо, и  немного  погодя  он  дрожащей
рукой потянулся за ложкой. Он съел суп и  немного  сладкого.  Его  толстые
губы все еще дрожали, и он низко склонялся над тарелкой.
   Биф это заметил. Он подумал, что почти у каждого  человека  есть  часть
тела, которую он особо бережет. У немого это - руки. Маленькая  Мик  вечно
одергивает перед кофты, чтобы материя  не  терла  молодые,  нежные  груди,
которые у нее начинают расти. У Алисы это - волосы; она не пускала  его  к
себе спать, когда он втирал себе в кожу на голове масло. А у него самого?
   Биф медленно повернул кольцо  на  мизинце.  Он-то,  во  всяком  случае,
знает, чего ему больше не надо беречь. Да. Уже не надо. Лоб его  прорезала
глубокая складка. Рука в  кармане  нервно  дернулась  вниз.  Он  засвистел
какой-то мотив и встал из-за стола. Смешно, что эту привычку он сразу и  у
других примечает.
   Вдвоем они подняли Блаунта. Пьяный едва держался на ногах. Он больше не
плакал, вид у него был угрюмый, пристыженный. Он смирно пошел с ними.  Биф
вытащил из-за стойки чемодан и объяснил немому,  чей  он  и  почему  здесь
оказался. Сингера, по-видимому, ничем нельзя было удивить.
   Биф проводил их до двери.
   - Возьми себя в руки и не бузи, - посоветовал он Блаунту.
   Черное ночное небо начинало светлеть, и его бездонная синева предвещала
новое утро. Наверху еще мерцали редкие бледные звезды. Улица  была  пуста,
тиха и даже прохладна. Сингер  в  левой  руке  нес  чемодан,  а  свободной
поддерживал Блаунта. Он  кивнул  на  прощание  Бифу  и  повел  пьяного  по
тротуару. Биф смотрел им вслед. Когда  они  прошли  половину  квартала,  в
синей тьме остались видны только их силуэты: прямой,  четкий  -  немого  и
приземистый, качающийся - Блаунта, он держался за своего  спутника.  Когда
оба они скрылись из виду, Биф постоял еще минуту и поглядел на  небо.  Эта
безмерная глубина и влекла, и подавляла его. Он потер  лоб  и  вернулся  в
ярко освещенный зал.
   Биф вошел за кассу, лицо его застыло и стало жестким, когда он принялся
перебирать в памяти все, что случилось за ночь. Он  испытывал  потребность
что-то себе объяснить. Но, даже дотошно припоминая все обстоятельства,  он
чувствовал, что главное от него ускользает.
   Дверь  то  и  дело  открывалась,  впуская  неожиданный   поток   ранних
посетителей. Ночь кончилась. Вилли взгромоздил стулья на столы и  принялся
вытирать шваброй пол. Он уже  настроился  идти  домой  и  пел.  Вилли  был
лентяй. Он часто бросал работу в кухне, чтобы сыграть на губной  гармошке,
с которой никогда не расставался. Теперь он сонно  возил  по  полу  мокрой
шваброй, напевая под нос грустную негритянскую песню.
   В зале все еще было не очень много народу - в этот час те, кто не  спал
всю ночь, встречаются с теми, кто выспался, отдохнул и готов начать  новый
день. Сонная официантка подавала и пиво, и кофе. Разговоров не было слышно
- каждый, казалось, был сам по себе. Взаимное недоверие  между  теми,  кто
только что проснулся, и теми, кто прободрствовал  долгую  ночь,  создавало
атмосферу отчужденности.
   Здание банка напротив казалось на  заре  почти  призрачным.  Потом  его
белые кирпичные стены стали проступать все явственнее. И когда первые лучи
солнца позолотили улицу, Биф в последний  раз  оглядел  свое  заведение  и
пошел спать.
   Он шумно повернул ручку двери, чтобы разбудить Алису.
   - Господи спаси! - сказал он. - Ну и ночка!
   Алиса проснулась не сразу. Она лежала на смятой постели,  как  сердитая
кошка, и только потягивалась. В  ясном  утреннем  свете  комната  казалась
убогой; шелковые чулки жалко свисали со шнура от жалюзи.
   - А пьяный идиот все еще там? - спросила она.
   Биф снял рубашку и осмотрел воротник, решая, можно  ли  ее  надеть  еще
раз.
   - Спустись сама и погляди.  Я  же  сказал:  захочешь  его  вытолкать  -
пожалуйста, мешать не буду.
   Алиса сонно протянула руку и подняла с  пола  Библию,  чистую  карточку
меню и учебник для воскресной школы. Она пошелестела папиросными  листками
Библии, нашла нужное место и стала  читать  вслух,  тщательно  выговаривая
слова. Сегодня было воскресенье, и она готовилась к еженедельному уроку  в
классе для мальчиков при молодежном отделе церкви.
   "Проходя же вблизи моря Галилейского, увидел  Симона  и  Андрея,  брата
его, закидывающих сети в море, ибо они были рыболовы.
   И сказал им Иисус: идите за Мною, и Я сделаю,  что  вы  будете  ловцами
человеков.
   И они тотчас, оставивши свои сети, последовали за  Ним"  [Евангелие  от
Марка, I, 16-18].
   Биф пошел в ванную умыться. За дверью  шелестел  голос  Алисы,  учившей
евангелие:
   "...а утром, встав весьма рано, вышел и удалился в пустынное  место,  и
там молился.
   Симон и бывшие с ним пошли за Ним; и, нашедши  Его,  говорят  Ему:  все
ищут Тебя" [Евангелие от Марка, I, 85-87].
   Она замолчала. Биф мысленно повторил себе каждое ее слово. Ему хотелось
отделить смысл этих слов от голоса произносившей  их  Алисы.  Биф  пытался
припомнить текст таким, каким его читала мать, когда он был мальчиком.  Он
с тоской поглядел на обручальное кольцо на своем мизинце,  которое  раньше
принадлежало ей. И снова подумал, как бы она  отнеслась  к  тому,  что  он
перестал верить в бога и ходить в церковь.
   - Сегодняшний урок о том, как он собирал учеников, - сказала,  готовясь
к предстоящей беседе, Алиса. - И текст мы возьмем: "Все ищут Тебя".
   Биф разом вышел из задумчивости и, отвернув кран, пустил сильную  струю
воды. Он снял  майку  и  принялся  мыться.  Биф  соблюдал  безукоризненную
чистоту своего тела. Каждое утро он мылил грудь; руки, шею, а потом и ноги
и только раза два в сезон принимал ванну и мыл все остальное.
   Биф стоял возле кровати, с  нетерпением  ожидая,  чтобы  Алиса  наконец
поднялась. В окно он видел, что день сегодня будет безветренный и знойный.
Алиса кончила читать свой  урок.  Она  все  еще  лениво  валялась  поперек
кровати, хотя и знала, что он ее ждет. В его душе накипала холодная злоба.
Он иронически ухмыльнулся и с горечью сказал:
   - Если хочешь, я могу посидеть и почитать газету. Но я бы не  возражал,
если бы ты дала мне поспать.
   Алиса принялась одеваться, а Биф - стелить постель. Он ловко  переложил
простыни - верхнюю вниз и перевернул обе на другую сторону. Когда  постель
была готова, он обождал, пока Алиса выйдет из комнаты, а потом снял  брюки
и влез под простыню. Его ноги высовывались  наружу,  а  заросшая  жестким"
волосами грудь чернела на подушке. Он был рад, что не  рассказал  Алисе  о
сегодняшних выходках пьяницы. Ему хотелось с кем-нибудь поделиться: может,
если изложить факты вслух, он поймет, что его так озадачило. Жалко  сукина
сына! Говорит,  говорит,  а  толком  объяснить  ничего  никому  не  может.
Наверно, и сам себе тоже. А как он тянется к немому - прямо прилип к нему.
Ну будто хочет вывернуться ради него наизнанку.
   Почему?
   Потому что некоторые люди способны в одну прекрасную минуту  отказаться
от всего личного и, прежде чем оно начнет бродить и отравит  душу,  кинуть
его в дар какому-нибудь человеку или пожертвовать идее.  Они  чувствуют  в
этом потребность. В некоторых людях это  заложено...  Текст  гласит:  "Все
ищут Тебя". Может в этом разгадка... Возможно...  Парень  сказал,  что  он
китаец. И негр, и еврей, и итальяшка. А если в это твердо поверить, может,
так оно и есть. Он все, и вся, и всякий... Как он сказал.
   Биф широко раскинул руки и скрестил голые ноги.  Лицо  его  в  утреннем
свете, с опущенными морщинистыми веками и густой чугунной щетиной на щеках
и подбородке выглядело старше. Постепенно рот его обмяк и стал  спокойнее.
Желтые лучи солнца, проникая в окно, жарко освещали  комнату.  Биф  устало
повернулся  на  бок  и  прикрыл  глаза  руками.  А  он  был  всего-навсего
Бартоломью - старым Бифом, бойким на язык и скорым на расправу, - мистером
Бренноном, и больше никем.



3

   Солнце рано разбудило Мик, хотя  накануне  она  вернулась  домой  очень
поздно. Стояла такая жара, что даже кофе пить  не  хотелось,  поэтому  она
налила себе ледяной воды с сиропом и съела холодные оладьи.  Мик  немножко
повозилась на кухне, потом вышла на веранду читать  комиксы.  Она  думала,
что мистер Сингер тоже сидит на веранде и читает  газету,  как  обычно  по
воскресеньям. Но мистера Сингера не было, и потом, папа сказал, что  вчера
тот пришел домой поздно ночью и что у него гость. Мик долго ждала Сингера.
Все остальные жильцы давно сошли вниз, а его все не было. В  конце  концов
она снова побрела на кухню,  вынула  Ральфа  из  его  высокого  стульчика,
переодела в чистое платьице и  обтерла  ему  лицо.  А  когда  вернулся  из
воскресной школы Братишка, она собралась  с  ними  гулять.  Мик  разрешила
Братишке прокатиться с Ральфом в повозочке, потому что он  был  босиком  и
раскаленный асфальт жег ему подошвы. Она тащила повозку  кварталов  восемь
до большого нового дома, который еще не  достроили.  К  самой  крыше  была
прислонена лестница, и, набравшись храбрости, Мик полезла по ней.
   - Смотри за Ральфом, - крикнула она вниз Братишке, - следи,  чтобы  ему
на глаза не садилась мошкара.
   Минут через пять Мик добралась до верха и выпрямилась во весь рост. Она
раскинула руки, как крылья. Кому бы не хотелось постоять на этом месте? На
самом-самом верху? Да мало кто из ребят на это решится. Почти все  трусят,
потому что, если ноги ослабнут и ты скатишься с краю,  тут  тебе  и  каюк.
Кругом - крыши других домов и зеленые верхушки деревьев.  На  другом  краю
города виднелись церковные шпили и фабричные трубы. Небо было ярко-голубое
и горячее как огонь. От солнца все на  земле  казалось  либо  ослепительно
белым, либо черным.
   Ей захотелось петь. Все песни, которые она знала, теснились в горле, но
так и не превращались в звук. Один из больших ребят  забрался  на  прошлой
неделе сюда,  на  самую  верхушку,  издал  победный  клич,  а  потом  стал
выкрикивать речь, которую учили в  школе:  "Римляне,  друзья,  сограждане,
прошу у вас вниманья!" Когда  влезешь  на  самый  верх,  почему-то  всегда
дичаешь и хочется кричать, петь или раскинуть руки и полететь.
   Она вдруг почувствовала, что подошвы теннисных  туфель  заскользили,  и
присела, оседлав конек крыши. Дом был почти достроен. Это  будет  одно  из
самых больших зданий в округе: трехэтажное, с высокими потолками  и  очень
крутой крышей -  круче  она  не  видела.  Скоро  работы  будут  закончены.
Плотники уйдут, и детям придется искать другое место для игр.
   Тут она одна. Кругом никого, тишина, и  можно  немножко  подумать.  Она
вынула из кармана шорт  пачку  сигарет,  купленную  накануне,  и  медленно
затянулась. От сигареты она стала как пьяная,  голова  отяжелела  и  плохо
держалась на плечах - все равно она должна докурить.
   М.К. - эти инициалы будут повсюду, когда ей исполнится семнадцать и она
станет знаменитой. Она будет приезжать домой в красно-белом "паккарде"  со
своими инициалами на дверцах. На белье и носовых платках -  повсюду  будут
красные метки М.К. Может,  она  станет  великим  изобретателем.  Изобретет
крошечные радиоприемники, величиной с горошину, и люди будут носить  их  в
кармане и вставлять в уши. И самолеты, которые можно привязать  на  спину,
как рюкзак, и - ж-ж-ж - лети себе да лети!  А  потом  она  первая  пророет
огромный туннель через всю землю в Китай, и люди будут спускаться  в  него
на больших воздушных шарах. Все это она  изобретет  для  начала.  Это  уже
задумано.
   Выкурив половину сигареты, Мик погасила ее и скинула  окурок  по  скату
крыши. Потом она наклонилась вперед,  положила  голову  на  руки  и  стала
тихонько напевать себе под нос.
   Смешно, но в голове у нее почти все время звучит музыка -  фортепьянная
или какая-нибудь вообще. Что бы она ни делала и о чем бы ни думала, музыка
почти всегда звучит. У их жилички мисс Браун стояло в комнате радио, и всю
прошлую зиму Мик по воскресеньям после обеда сидела на ступеньках  веранды
и слушала передачи. Играли, наверно, классическую музыку; ее почему-то она
запоминала лучше всего.  Особенно  ту,  что  сочинял  один  музыкант.  Она
слушала, и у нее замирало сердце.  Иногда  его  музыка  была  как  цветные
прозрачные леденцы, а иногда такая нежная и  грустная,  что  и  вообразить
нельзя.
   Вдруг послышался плач. Мик подняла голову. Ветер трепал челку у нее  на
лбу,  а  лицо  на  ярком  солнце  побледнело  и  стало  влажным.  Хныканье
продолжалось, и Мик медленно на  четвереньках  поползла  по  остроконечной
крыше. Добравшись до края, она легла на  живот  и  свесила  голову,  чтобы
посмотреть, что делается внизу, на земле.
   Дети были там, где она их  оставила.  Братишка  присел  на  корточки  и
что-то разглядывал, рядом с ним лежала черная карликовая тень.  Ральф  был
по-прежнему привязан к повозке. Он уже умел  сидеть  и,  держась  за  края
повозки, заливался плачем. Капор у него сбился на сторону.
   - Братишка! - крикнула вниз Мик. - Чего там нужно Ральфу, дай ему!
   Братишка поднялся на ноги и сурово взглянул на младенца.
   - Ничего ему не нужно.
   - Тогда качни его как следует.
   Мик перебралась на прежнее место. Ей хотелось подольше подумать  кое  о
каких людях, спеть и поразмыслить о будущем. Но  поганка  Раль