- Мне это не подходит. Я никогда не женюсь ни на каком мальчишке.
   - Я тоже никогда не женюсь. Честное слово... Я не просто так говорю,  -
это правда.
   Его вид ее напугал. Нос  у  него  вздрагивал,  а  нижнюю  губу  он  так
искусал, что она была вся в пятнах и в крови. Глаза  у  него  горели,  они
были мокрые и сердитые. А такого бледного лица она еще никогда в жизни  не
видела. Она отвернулась. Все было бы не так ужасно, если  бы  он  хоть  не
болтал. Она медленно обвела взглядом слоистую красно-белую  глину  канавы,
разбитую бутылку из-под  виски,  сосну  напротив,  где  висело  объявление
окружного шерифа о чьем-то розыске. Ей хотелось сидеть долго-долго,  ни  о
чем не думать и ничего не говорить.
   - Я куда-нибудь уеду. Я хороший механик и могу получить работу в  любом
месте. Если я останусь, мама все поймет по моему лицу.
   - Скажи... А во мне заметна какая-нибудь перемена?..
   Гарри долго вглядывался в ее лицо и потом кивнул: да, заметна.
   - И вот еще что, - продолжал он. - Через месяц или два  я  пришлю  тебе
свой адрес. Напиши, все ли у тебя обошлось.
   - В каком смысле? - медленно спросила она.
   Он объяснил.
   - Напиши только одно слово: "Порядок", и я пойму.
   Они шли домой пешком, ведя  за  руль  велосипеды.  Их  гигантские  тени
вытягивались впереди. Гарри сгорбился, как  старый  нищий,  и  то  и  дело
вытирал рукавом нос. На минуту все вокруг залило  ярким  золотым  сиянием,
потом солнце зашло за деревья, и тени их сбежали с дороги. Она чувствовала
себя ужасно старой, а внутри словно давила какая-то  тяжесть.  Теперь  она
уже взрослая, хочется ей этого или нет.
   Они  прошли  около  двадцати  километров  и  постояли  в  своем  темном
переулке. Ей был виден желтый свет, падавший из их кухонного окна. В  доме
у Гарри было темно - мать его еще не вернулась. Она работала в  портняжной
мастерской на соседней улице. Иногда  даже  по  воскресеньям.  Заглянув  в
окно, можно было увидеть ее в глубине комнаты над швейной  машиной  или  с
длинной иголкой в руке, когда она сметывала тяжелые куски ткани. И сколько
на нее ни смотри, она даже головы не поднимет. А по вечерам  она  готовила
свою правоверную пищу - для них с Гарри.
   - Послушай... - начал он.
   Она молча ждала в темноте, но он так и не договорил. Они попрощались за
руку, и Гарри зашагал по темному переулку. Дойдя до угла, он  обернулся  и
кинул на нее взгляд через плечо. На лицо его падал свет - оно было бледным
и суровым. Потом он ушел.


   - Вот тебе загадка, - сказал Джордж.
   - Ну?
   - Идут три человека, родной матери дети, меж собой не братья.
   - Сейчас... Сводные братья.
   Джордж улыбнулся, показывая Порции мелкие квадратные голубоватые зубы.
   - А кто же еще?
   - Не можешь угадать? Сестры. Весь фокус в том, что тебе и в  голову  не
придет, что дама - это человек.
   Она стояла у порога и смотрела на них. Проем двери обрамлял кухню,  как
картину. Внутри было чисто и уютно. Горела только лампа над  раковиной,  и
повсюду в комнате густели тени. За столом Билл и Хейзел играли в джокер на
спички. Хейзел то и дело щупала пухлыми розовыми  пальцами  свои  косы,  а
Билл, втянув щеки, сдавал карты с крайне серьезным видом.  Возле  раковины
Порция чистым клетчатым полотенцем перетирала посуду. Она похудела, кожа у
нее была золотисто-желтая, а напомаженные черные волосы гладко  прилизаны.
Ральф смирно сидел на полу, а Джордж завязывал  на  нем  сбрую  из  старой
рождественской мишуры.
   - А вот тебе, Порция, еще загадка. Если  стрелки  на  часах  показывают
половину третьего...
   Она вошла в кухню. Ей показалось, что при виде  ее  все  отшатнутся,  а
потом встанут вокруг и будут ее разглядывать. Но они только мельком на нее
посмотрели. Она выжидательно присела к столу.
   - Вот еще принцесса какая - является, когда все уже; поужинали. Так мне
никогда и домой не уйти.
   Никто не обращал на нее внимания. Она съела большую тарелку лососины  с
капустой и закусила творожной массой. Но думала она только о  маме.  Дверь
отворилась, вошла мама и сказала Порции, что  мисс  Браун  уверяет,  будто
нашла у себя в комнате клопа. Надо достать бутыль с керосином.
   - Не сиди насупившись, Мик. Тебе уже пора за собой следить и вести себя
как барышня. Погоди,  не  смей  убегать  из  комнаты,  когда,  я  с  тобой
разговариваю, - я хочу, чтобы  ты  перед  сном  хорошенько  помыла  Ральфа
губкой. Почисть ему нос и уши получше.
   Мягкие волосенки Ральфа  слиплись  от  овсяной  каши.  Она  обтерла  их
посудным полотенцем и ополоснула ему под краном лицо и руки. Билл и Хейзел
кончили играть. Билл, собирая выигранные спички, царапал по столу ногтями.
Джордж потащил Ральфа спать. Они с Порцией остались на кухне вдвоем.
   - Слушай! Погляди на меня. Замечаешь какую-нибудь перемену?
   - Конечно, замечаю, милуша.
   Порция надела красную шляпу и переобулась.
   - Ну и как?..
   - Возьми немножко жира и вотри в кожу. Нос у  тебя  здорово  облупился.
Жир, говорят, лучшее лекарство от ожога.
   Она стояла одна на темном дворе и отщипывала ногтями  кору  с  дубового
ствола. Это, пожалуй, еще  хуже.  Может,  ей  стало  бы  легче,  если  бы,
поглядев на нее, они сразу бы все поняли. Если бы они знали.
   Папа позвал ее с заднего крыльца:
   - Мик! Эй, Мик!
   - Да?..
   - К телефону.
   Джордж сразу  же  к  ней  прилип  -  хотел  подслушивать,  но  она  его
оттолкнула. Голос у миссис Миновиц был громкий, встревоженный.
   - Гарри уже давно пора быть дома. Ты не знаешь, где он?
   - Не знаю.
   - Он говорил, что вы вдвоем собираетесь куда-то на велосипедах. Где  же
он может быть? Ты не знаешь?
   - Не знаю, - повторила Мик.


   Снова наступила жара, и в "Солнечном  Юге"  постоянно  толпился  народ.
Мартовские ветры стихли. Деревья покрылись  густой  охристой  листвой.  На
голубом небе не видно было ни облачка, и солнечные лучи жгли все  сильнее.
Стояла духота. Джейк Блаунт ненавидел  такую  погоду.  От  одной  мысли  о
долгих знойных летних месяцах впереди у него кружилась голова;  чувствовал
он себя прескверно. С недавнего времени его стали донимать головные  боли.
Он  растолстел,  и  у  него  вырос  живот.  Верхняя   пуговица   брюк   не
застегивалась. Он понимал, что толстеет от пьянства,  но  продолжал  пить.
Спиртное помогало от  головной  боли.  Стоило  ему  выпить  рюмку,  и  она
проходила. А теперь одна рюмка действовала на него так, как  раньше  целая
бутылка. Взбадривало его не то, что он выпил сейчас, -  первый  же  глоток
приводил в действие все спиртное, которым он  пропитал  свой  организм  за
последние несколько месяцев. Столовая ложка пива снимала  биение  крови  в
висках, но и целая бутылка виски не давала желанного забвения.
   Тогда он бросил пить вчистую. Несколько дней он потреблял только воду и
апельсиновый сок. Боль точила его череп, как червь. Он с  трудом  работал;
долгий день и вечер, казалось, никогда  не  кончатся.  Спать  он  не  мог,
читать для него было пыткой. Сырая, кислая вонь в комнате приводила его  в
ярость. Он метался на кровати, а  когда  наконец  засыпал,  уже  наступало
утро.
   Его преследовал один и тот же кошмар. Впервые он ему  приснился  месяца
четыре назад. Он просыпался в холодном поту, но самое странное заключалось
в том, что он никак не мог  припомнить,  что  же  ему  снилось.  Когда  он
открывал глаза, оставалось  только  ощущение  страха.  Но  этот  страх,  с
которым он пробуждался, был всегда один и  тот  же,  значит,  и  сон,  без
сомнения, повторялся уже не первый раз. Он привык к тому, что ему  снились
уродливые пьяные кошмары, которые  уводили  его  в  безумие,  в  полнейшее
душевное расстройство, но утренний свет всегда  разгонял  эти  сумасшедшие
сны, и он сразу о них забывал.
   А вот этот слепой, ускользающий сон был  совсем  другого  свойства.  Он
просыпался и не мог ничего вспомнить, но его долго потом  мучило  ощущение
нависшей над ним угрозы. И вот как-то раз  он  проснулся  с  уже  знакомым
страхом, но где-то рядом жило смутное воспоминание о том, что было  с  ним
во тьме ночи. Он шел в толпе людей и нес что-то в руках. Вот и все, что он
мог  припомнить.  Украл  ли  он  что-нибудь?  Старался  ли  спасти  чье-то
достояние? Преследовали ли его все эти  люди  вокруг?  Пожалуй,  нет.  Чем
больше он вдумывался в этот несложный сон, тем меньше он  его  понимал.  И
некоторое время потом сон его больше не терзал.
   Он познакомился  с  человеком,  писавшим  на  стенах  воззвания  мелом,
которые он заметил  в  прошлом  ноябре.  И  с  первой  же  встречи  старик
присосался к нему, как злой дух. Фамилия его была Симс, он проповедовал на
улицах слово божие. Зимние холода мешали ему выйти из дому, но  весной  он
весь день проводил в городе. Его пушистые седые волосы  неровными  прядями
спускались на шею; он вечно  таскал  за  собой  большую  дамскую  шелковую
сумку, набитую религиозными прокламациями. Глаза у него  горели  безумием.
Симс пытался и Блаунта обратить в свою веру.
   - Дитя злосчастия, я чую греховную вонь пива, исходящую из уст твоих. И
ты куришь. Если бы господь желал, чтобы мы курили, он бы так  и  сказал  в
своем писании. На челе твоем печать Сатаны. Я ее  зрю.  Покайся.  Дай  мне
открыть тебе свет.
   Джейк закатывал глаза и чертил в воздухе знак креста. Потом он разжимал
свою выпачканную машинным маслом руку.
   - Я открою это тебе одному,  -  произносил  он  театральным  шепотом  и
показывал Симсу шрам на своей ладони. Потом, нагнувшись к старику, шептал:
- Но есть и другой знак. Знак, который тебе известен.  Ибо  я  был  с  ним
рожден.
   Симс  пятился  от  него  к  забору.  Женственным  движением   откидывал
серебряный локон со лба и приглаживал его. Он нервно облизывал уголки рта.
Джейк смеялся.
   - Богохульник! - вопил Симс. -  Бог  тебя  накажет.  Тебя  и  все  твое
отродье. Бог не прощает хулителей. Он меня бережет. Бог охраняет всех,  но
меня особенно. Как когда-то Моисея. По ночам он беседует со мной. Бог тебя
накажет.
   Джейк повел Симса  в  угловую  лавчонку  выпить  кока-колы  и  закусить
крекерами с ореховым маслом. Симс снова принялся его  обрабатывать.  Когда
Джейк отправился на работу, Симс побежал за ним.
   - Приходи сюда на угол вечером в семь часов. Христос хочет  тебе  лично
что-то поведать.
   Первые дни апреля были теплыми и ветреными. По голубому небу проплывали
белые  облачка.  Ветер  нес  запах  реки,  а  также  более  свежие  запахи
пригородных полей. В увеселительном заведении  толпился  народ  с  четырех
часов дня и до полуночи. Толпа была буйная.  С  наступлением  весны  Джейк
чувствовал в ней глухое возбуждение.
   Как-то вечером, когда он ковырялся в механизме качелей,  его  пробудили
от задумчивости сердитые голоса. Он поспешно протискался  сквозь  толпу  и
увидел, что возле  кассы  летающих  вагончиков  белая  девушка  дерется  с
молодой негритянкой. Он  их  разнял,  но  они  продолжали  друг  на  друга
наскакивать. Симпатии толпы разделились, и вокруг царил настоящий  бедлам.
Белая девушка была горбуньей. Она что-то крепко сжимала в руке.
   - Я видела! - вопила негритянка. - Погоди, вот я тебе горб посбиваю!
   - Заткни пасть, черная образина!
   - Ах ты, фабричная подстилка, я свои кровные уплатила и кататься  буду!
Послушай, белый мужчина, пущай отдает мой билет.
   - Черномазая потаскуха!
   Джейк молча на них смотрел. Кольцо людей сжималось. Мнения разделились,
в толпе слышался ропот.
   - Я сам видел, как Люри уронила билет и как  вот  эта  белая  дама  его
подняла. Ей-богу! - уверял молодой негр.
   - Пусть только черномазая посмеет тронуть белую девушку, я ей...
   - Ну-ка не толкайся. А то как дам сдачи - не погляжу, что у  тебя  рожа
белая...
   Джейк грубо полез в самую гущу толпы.
   - Хватит! - заорал он. - А ну-ка ступайте отсюда, кончайте  лавочку!  К
чертям собачьим  вас  всех,  до  единого!  -  Кулаки  у  него  были  такие
громадные, что народ угрюмо стал  расходиться.  Джейк  обернулся  к  обеим
противницам.
   - Да ведь как было дело, - кипятилась негритянка.  -  Могу  поручиться,
что мало кто смог скопить за неделю больше  пятидесяти  центов,  а  я  вот
смогла: перегладила белья вдвое больше нормы. И свои кровные десять центов
заплатила за тот билет, который она вон держит. Как хотите, а  кататься  я
буду.
   Джейк быстро уладил распрю. Он оставил у горбуньи спорный билет и выдал
негритянке другой. Остаток вечера обошелся без новых скандалов.  Но  Джейк
бдительно сновал  в  толпе.  Он  был  встревожен,  на  душе  у  него  было
неспокойно.
   Кроме него в заведении было еще пятеро служащих. Двое мужчин  управляли
качелями и проверяли билеты, а три девушки сидели в кассах. Это не  считая
Паттерсона. Владелец аттракционов почти все время  играл  сам  с  собой  в
карты в прицепе. Глаза у него были оловянные, с суженными зрачками, а кожа
на шее висела желтыми вялыми складками. За последние два месяца Джейку два
раза повышали жалованье.  В  полночь  ему  полагалось  отчитываться  перед
Паттерсоном и сдавать выручку за день. Иногда Паттерсон по нескольку минут
не замечай его присутствия; он сидел словно в оцепенении,  уставившись  на
карты. Воздух в прицепе был спертый, воняло пищей и  дешевыми  сигаретами.
Паттерсон держал руку на животе, словно от чего-то его обороняя. Но всегда
очень тщательно проверял отчеты.
   Джейк переругался с обоими механиками. Раньше они работали  шпульщиками
на одной из местных фабрик.  Поначалу  он  пытался  с  ними  беседовать  -
помогал им прозреть. Однажды даже пригласил в бильярдную  выпить.  Но  они
были такие тупицы, что он скоро отчаялся. А тут еще он невзначай подслушал
разговор, из-за которого у них вышел скандал.  В  воскресенье  около  двух
часов утра он кончил проверять с Паттерсоном отчет.  Когда  он  вышел,  на
пустыре у прицепа не было ни души. Луна ярко светила. Он думал о Сингере и
о предстоящем отдыхе.  Но,  проходя  мимо  качелей,  услышал,  что  кто-то
произнес его имя. Оба механика, кончив работу, курили. Джейк прислушался:
   - А еще пуще черномазых я ненавижу красных!
   - Меня от него только смех разбирает. Плевать я на него хотел... Корчит
из себя невесть что. Отродясь не видывал  таких  коротышек  -  словно  его
обрубили. Какой, по-твоему, у него рост?
   -  Да  метра  полтора  с  небольшим  гаком.  А  воображает!  Тоже   мне
проповедник нашелся. В тюрьме ему место - вот где. Красная сволочь.
   - А мне от него только ржать охота. Не могу без смеха на него глядеть.
   - Нечего ему передо мной нос задирать.
   Джейк смотрел, как они шагали к Уиверс-лейн. Первым его движением  было
кинуться вслед и вызвать их на прямой разговор, но  у  него  почему-то  не
хватило на это духу. Несколько дней он молча кипел. А как-то вечером после
работы прошел за этими двумя несколько кварталов и, когда они свернули  за
угол, перерезал им дорогу.
   - Слышал ваш разговор, - произнес он, задыхаясь, - так получилось,  что
я слышал каждое ваше слово в прошлую субботу. Да, я красный, это  так.  Во
всяком случае, себя им считаю. Но вы-то  кто?  -  Они  стояли  втроем  под
уличным фонарем. Те двое попятились. Кругом не было  ни  души.  -  Эх  вы,
мутноглазые заячьи вы душонки, рахитики, черви ползучие! Да я вам  каждому
запросто одной рукой шею перекручу! Пусть я коротышка, а разложу вас обоих
тут же на улице - потом вас метлой не соберешь.
   Оба механика,  оробев,  только  переглядывались  -  им  очень  хотелось
пуститься наутек. Но Джейк стоял поперек дороги. Потом он, пятясь, пошел с
ними в ногу, с яростной издевкой на лице:
   - Одно вам скажу: когда вам захочется  отпустить  какую-нибудь  шуточку
насчет моего роста, веса, манеры говорить, поведения  или  образа  мыслей,
ступайте прямо ко мне. А что  касается  "красного",  то  тут  мне  бояться
нечего, зарубите себе это на  носу.  Всегда  готов  на  эту  тему  с  вами
побеседовать.
   После этого случая Джейк стал относиться к ним  недоброжелательно  и  с
презрением. А они за спиной у него  издевались  над  ним.  Как-то  раз  он
заметил, что механизм одних качелей  нарочно  поврежден,  и  ему  пришлось
проработать лишние три часа, чтобы его починить. Он вечно подозревал,  что
над ним потешаются. Каждый раз, когда он видел, что девушки, собравшись  в
кружок, о чем-то разговаривают, он  вытягивался  во  весь  рост  и  громко
хохотал, словно вспомнил что-то смешное.
   Теплые  юго-западные  ветры,  дувшие  с  Мексиканского   залива,   были
перенасыщены запахами весны. Дни  становились  длиннее,  и  солнце  сияло.
Ленивое тепло томило его. Он снова начал пить. Кончив работу, он сразу  же
шел домой и валился  на  кровать.  Иногда  он  так  и  лежал,  одетый,  по
двенадцать-тринадцать часов кряду.  Беспокойство,  вынуждавшее  его  всего
несколько месяцев назад рыдать и грызть ногти,  казалось,  прошло.  Однако
под теперешней вялостью Джейк ощущал знакомое возбуждение. Из  всех  мест,
где он жил, в этом городе он чувствовал себя наиболее одиноким. Если бы не
Сингер. Только они с Сингером понимали, в чем истина. Он ее ясно видел, но
не мог втемяшить слепцам. Это все равно что бороться с темнотой, жарой или
вонью. Джейк угрюмо смотрел в окно. Чахлое,  закопченное  дерево  на  углу
выпустило  новую  желчно-зеленую  листву.  Небо  неизменно  было   резкого
густо-голубого цвета. В комнате жужжали москиты, налетавшие  со  зловонной
речушки, которая текла поблизости.
   У него началась чесотка. Он растер серу со свиным салом и  каждое  утро
мазал тело. Но все равно расчесывался до крови и никак не мог  унять  зуд.
Как-то ночью он совсем сорвался с цепи. До этого  он  много  часов  подряд
просидел в одиночестве. И, мешая джин  с  виски,  здорово  напился.  Время
приближалось к рассвету. Он вы-сунулся  из  окна,  оглядел  сонную  темную
улицу и подумал обо всех тех, кто  жил  вокруг.  Сони,  слепцы.  Вдруг  он
заорал:
   - Это же истина! А  вы,  скоты,  ничего  не  видите.  Не  видите...  Не
видите?..
   Улица проснулась и пришла в ярость. Повсюду зажглись лампы,  и  по  его
адресу посыпались сонные проклятья. Соседи по дому стали бешено колотить в
его дверь. Девочки из борделя напротив высунули головы из окон.
   - Вы тупые, тупые, тупые скоты. Вы тупые, тупые, безмозглые...
   - А ну заткнись! Заткнись!
   Соседи стали ломиться к нему в комнату.
   - Ах ты, пьяный боров? Мы тебя  сейчас  так  отделаем,  что  костей  не
соберешь.
   - Сколько вас там? - зарычал Джейк.  Он  застучал  пустой  бутылкой  по
подоконнику. - Валяйте сюда  все!  Все  до  единого.  Троих  одним  ударом
сокрушу.
   - Так их, миленький! - подзадоривала одна из проституток.
   Дверь поддавалась. Джейк выпрыгнул из окна и побежал по переулку.
   - Гей, гей! Гей, гей! - пьяным голосом орал  он.  На  нем  не  было  ни
рубашки, ни  ботинок.  Час  спустя  он,  спотыкаясь,  ввалился  в  комнату
Сингера. Растянувшись на полу, он хохотал, пока не заснул.
   Как-то утром, в апреле, он нашел труп; убитый был молодой  негр.  Джейк
обнаружил его в канаве, метрах в двадцати от  "Солнечного  Юга".  Горло  у
негра было перерезано и голова неестественно откинута назад. Солнце палило
в его открытые остекленевшие глаза, а на груди, покрытой засохшей  кровью,
роились мухи. Мертвец  сжимал  красно-желтую  трость  с  кисточкой  -  они
продавались у них в ларьке, где торговали бутербродами с котлетами.  Джейк
постоял и угрюмо поглядел на покойника. А потом  позвал  полицию.  Никаких
следов убийцы не нашли. Через два дня семья забрала тело убитого из морга.
   В "Солнечном Юге" ссоры и драки были не редкостью. Придут, бывало,  под
руку двое друзей, смеются, пьют, а перед уходом вдруг подерутся, пыхтя  от
ярости. Джейк зорко следил за гуляющими. Под всем этим мишурным блеском  и
яркими огнями в  лениво  посмеивающейся  толпе  таилось  какое-то  опасное
остервенение.
   В эти смутные, бессвязные недели Симс преследовал его по пятам.  Старик
любил приходить с Библией и ящиком из-под мыла  и,  взобравшись  на  него,