.
   Что было потом, я помню  смутно.  Остаток  ночи  проступает  отдельными
пятнами из тумана, окутавшего мою память. Лефти ушел после  того,  как  мы
поклялись  друг  другу  в  вечной  дружбе  и  я  обязался  посвятить  себя
социалистическим исследованиям. У меня состоялась  долгая  сентиментальная
беседа с Дэйвом, о чем - не помню, может быть,  о  судьбах  Европы.  Финн,
опьяневший еще больше, чем я, куда-то  затерялся.  Когда  мы  уходили,  он
лежал ногами в воде. Немного погодя Дэйву вспомнилось,  что  как  будто  в
воде была его голова, а не ноги, и мы вернулись  проверить,  но  Финна  не
нашли. Проходя пустынными улицами под бледнеющим небом,  я  словно  слышал
какой-то странный звук - может быть,  то  звонили  вдали  колокола  святой
Марии, и  святого  Леонарда,  и  святого  Ведаста,  святой  Анны,  святого
Николая, святого Иоанна-Захарии. Наступающий день запустил длинную руку  в
гущу ночи. Неожиданно быстро наступил туманный рассвет, и, когда я допивал
бренди возле святого Андрея-при-Гардеробе, над горизонтом уже  протянулись
ярко-зеленые полосы.



        "9"

   Дальше я помню, что мы пили кофе на Ковент-Гарденском рынке. Там  очень
рано открывается кофейная палатка для грузчиков,  но  в  то  утро  никого,
кроме нас, возле нее не было. Уже совсем рассвело. Мы стояли в  той  части
рынка, где торгуют цветами. Оглядевшись по  сторонам  и  увидев  множество
роз, я сейчас же вспомнил Анну. Я  решил  безотлагательно  преподнести  ей
букет и сообщил об этом Дэйву. Мы пошли по  аллее  из  огромных  корзин  с
цветами. Народу было так мало, а цветов так много, что сам бог велел брать
все, что приглянется. Я шел между двумя стенами роз, еще мокрых от  ночной
росы, и брал подряд белые,  розовые,  чайные.  Из-за  угла  навстречу  мне
показался Дэйв, нагруженный пионами - махровыми шарами в алую крапинку. Мы
объединили свои цветы в одну охапку. Поскольку  не  было  причин  на  этом
останавливаться, мы произвели опустошения в нескольких ящиках с фиалками и
анемонами, а карманы набили анютиными глазками; рукава у нас  намокли,  мы
задыхались от цветочной пыльцы. Подхватив свою  добычу,  мы  выбрались  за
пределы рынка и, дойдя до Лонг-Эйкр, присели на каком-то пороге.
   Голова у меня трещала, я отнюдь не протрезвел. Как сквозь сон я услышал
голос Дэйва:
   - Боже милостивый, совсем забыл. Тебе еще третьего дня пришло письмо. Я
с тех пор таскаю его в кармане.
   Он протянул мне письмо, и я лениво взял его. И вдруг узнал почерк Анны.
   Я неловко разорвал конверт, пальцы тряслись от страха. Буквы плясали  и
плыли у меня перед  глазами.  Когда  они  наконец  успокоились,  я  прочел
следующее  короткое  послание:  "Мне  нужно  как  можно  скорее  с   тобой
повидаться. Пожалуйста, приезжай в театр".  Я  обхватил  голову  руками  и
застонал.
   - Что случилось? - спросил Дэйв.
   - Найди мне такси, - простонал я.
   - Ну тебя с твоим такси. Мне и без того тошно.
   Я встал и ушел, забрав с собой цветы, а Дэйв остался сидеть на  пороге,
прислонившись к стене и закрыв глаза.
   Такси я нашел на Стрэнде и велел шоферу везти меня в Хэммерсмит. Сердце
мое билось в такт словам: "Поздно, поздно!" Всю дорогу я сидел,  подавшись
вперед, стебли цветов ломались у меня в руке. Только доехав  до  места,  я
заметил, что весь искололся о розы. Я стер кровь рукавом рубашки,  еще  не
просохшим с вечера. Отпустив такси у Хэммерсмитской ратуши, я спустился  к
реке. По пути я несколько раз приваливался  к  стенам  домов,  от  боли  в
сердце трудно было дышать. Вот и театр. Но  возле  него  творилось  что-то
странное. Дверь была распахнута настежь. Я  ускорил  шаг.  Перед  калиткой
выстроились в ряд три грузовика. Я влетел в холл, и башмаки мои  застучали
по голому полу. Взбежал по лестнице, едва касаясь ступенек, и  бросился  в
комнату Анны.
   В комнате не было ничего. Я даже не сразу узнал ее.  Многоцветный  хаос
исчез, не осталось ни одной блестки, ни единого шелкового  лоскутка,  Окна
были распахнуты на реку.  Только  в  дальнем  углу  стоял  складной  стол,
заваленный бумагами. Я  застыл  в  горестном  изумлении.  Потом  вышел  на
площадку. Было ясно, что катастрофа коснулась всего  здания.  Оно  гудело,
скрипело, в нем гуляло эхо. Из каких-то комнат доносились  голоса  и  стук
тяжелых шагов по голым доскам. Хлопали  двери.  Через  все  окна  вливался
веселый гул летнего утра. Кто-то наложил на дом грубую руку,  подверг  его
насилию. Вдруг я вспомнил про дверь в зрительный зал. Я  подергал  ее,  но
она по-прежнему была заперта. Какую  бы  тайну  ни  хранило  сердце  этого
непонятного дома, здесь она еще какое-то время будет в безопасности.
   По лестнице поднималась, насвистывая, девушка с веселым лицом, в  синих
джинсах. При виде меня она сказала:
   - Вы насчет розничных цен?
   Я уставился на нее как идиот, и она поспешно добавила:
   - Простите, я думала, вы из Пэддингтонской группы.
   - Я искал одну из служащих театра.
   - А они, кажется, все уехали, - сказала  девушка  и  прошла  в  комнату
Анны.
   Я еще стоял, вцепившись одной рукой в перила, а другой прижимая к  себе
охапку цветов, когда двое мужчин в вельветовых штанах пронесли  мимо  меня
большой деревянный щит. На щите были выведены буквы "ННСП".
   Я очутился на улице. К дому за это время подъехали еще два грузовика. Я
пошел по тротуару. Когда я поравнялся с последним грузовиком, что-то в его
кузове привлекло мое внимание. Я остановился, подошел ближе.  И  тут  меня
охватило странное волнение. В грузовике были вещи из комнаты Анны. В  этом
огромном ящике, который придерживал только задний борт, были  свалены  как
попало все сокровища, которые я так хорошо  помнил.  Я  быстро  оглянулся.
Никто не видит.  В  следующее  мгновение  я  уже  перелез  через  борт  и,
поскользнувшись, в дожде осыпающихся  лепестков,  упал  вместе  со  своими
цветами в податливую мешанину из игрушек и тканей. Я огляделся. Здесь были
все мои старые знакомые:  лошадь-качалка,  чучело  змеи,  маски,  железный
гром. Я глядел на них с глубокой грустью. В резком свете солнца  это  была
всего лишь беспорядочная груда  грязных,  поломанных  вещей.  Таинственный
порядок,  объединявший  их  и  так  мягко  и  естественно  исходивший   от
присутствия Анны, отлетел прочь, Теперь они лежали неловко, где рядом, где
одно на другом, и колдовство исчезло.
   Я все смотрел  на  них,  и  вдруг  ощутил  сильный  толчок  -  грузовик
тронулся. Меня швырнуло вперед, я ушиб щеку обо что-то твердое,  а  сверху
меня засыпало  целым  ворохом  всякого  хлама.  Несколько  минут  я  лежал
неподвижно, вдавившись лицом в одну из нагло ухмыляющихся масок, а в спину
мне упирался конец жестяной дудки.  Потом  я  медленно  выбрался  на  свет
божий. Грузовик шел по  Кинг-стрит.  Я  подумал:  а  что,  если  я  в  нем
останусь, и он привезет меня к Анне? Но тут же проникся уверенностью,  что
нет, не привезет. Вещи выглядели покинутыми, и гораздо вероятнее было, что
их везут на склад  какого-нибудь  аукционного  зала.  Я  стал  медленно  и
печально перебирать их, узнавая и приветствуя одну за другой;  а  цветы  я
оборвал и посыпал кучу обломков лепестками пионов и роз с таким  чувством,
будто хороню какое-то диковинное начинание.
   Пригнувшись, чтобы выпростать ногу из стеклянного ожерелья,  я  заметил
что-то белое на шее лошади-качалки, которая  лежала  на  боку,  заваленная
другим скарбом. К ее уздечке был прикреплен конверт. С испугом и  тревогой
я пригляделся: на конверте стояло "Дж." Я отколол его и  сам  не  свой  от
волнения, поспешно развернул лежавший  в  нем  листок  бумаги.  Я  прочел:
"Жаль,  что  я  не  могла  больше  ждать.  Ко  мне  обратились   с   одним
предложением, и хотя оно мне не по душе,  но  чувствую,  что  принять  его
нужно. Анна". Ошеломленный, я смотрел на  листок,  и  тяжкий  камень  горя
ворочался у меня на сердце. Что  это  значит?  Ах,  почему  я  не  приехал
раньше? Что это за предложение? Может быть, Хьюго...  Я  рывком  выпростал
ногу, стеклянные бусины взлетели фонтаном, запрыгали и наконец успокоились
в щелях и ямках раскачивающейся груды вещей. Под звук  рвущегося  шелка  я
поднялся на колени и пополз к заднему борту. Мы  как  раз  проезжали  мимо
Альберт-Холла.
   В последний раз я обвел взглядом имущество Анны. Из-под полосатой  шали
выглядывала золоченая  корона,  которой  я  венчал  ее  на  царство  в  ее
безмолвных, размалеванных владениях. Я просунул в корону руку, подтянул ее
повыше и приготовился прыгать. Перед  светофором  на  Найтсбридж  грузовик
замедлил ход. Поднимаясь с колен, я увидел гром  -  он  держался  еле-еле,
вонзившись одним углом в кучу тряпья. Я дотянулся до  него  и  потряс  что
было силы. А потом соскочил на землю. Грузовик, набирая скорость,  свернул
на Бромптон-роуд, а зловещий звук все еще  разносился  по  перекрестку,  и
прохожие останавливались, осматривались, прислушивались. Унося этот грохот
в ушах, я вошел в Хайд-парк, растянулся на траве и почти в  ту  же  минуту
заснул.



        "10"

   Мне казалось,  что  я  проспал  много  дней,  но  было  всего  половина
двенадцатого. Я не сразу вспомнил, почему мне  так  скверно,  и  несколько
минут смотрел на золоченую корону, которую и во сне не  выпускал  из  рук,
стараясь понять, что это такое  и  откуда  она  взялась.  Когда  печальные
события этого утра прояснились, я стал думать, как же быть дальше.  Первым
делом нужно дотащиться до аптеки и принять что-нибудь  от  головной  боли.
Что я и сделал. Потом утолил  терзавшую  меня  жажду  у  уличной  колонки.
Утолять жажду - одно из самых острых наслаждений; просто  безобразие,  что
никто до сих пор не придумал, как его продлевать. Затем я сел на скамью  у
ворот Хайд-парка и, потирая виски, попробовал выработать какой-то план.
   Мне было ясно, что с прежней жизнью покончено навсегда. Я умею понимать
намеки судьбы. Какова будет новая жизнь,  которой  суждено  возникнуть  на
обломках старой, - этого мне  не  угадать.  А  между  тем  нужно  хотя  бы
попытаться разрешить кое-какие проблемы, иначе они  не  дадут  мне  покоя.
Возникла мысль - немедля мчаться на Холборнский виадук. Но я одернул себя:
прежде чем говорить с Хьюго, нужно немножко очухаться, я пока еще был не в
себе. Да и вряд ли Хьюго днем сидит дома. По  первой  из  этих  причин  не
стоило разыскивать его и на студии. Лучше я проведу день  спокойно,  после
обеда, может быть, сосну, а  потом  уже  снова  пущусь  по  следам  Хьюго.
Гораздо охотнее я бы занялся поисками Анны. Но теперь я понятия  не  имел,
где ее искать. И хотелось поскорее заглушить ужасное подозрение, что  там,
где я найду Хьюго, окажется и Анна. Думать об этом было невыносимо, и я не
стал об этом думать.
   Я стал перебирать в уме  события  последних  дней  и  вдруг  с  досадой
сообразил, что, второпях  покидая  квартиру  Сэди,  забыл  взять  с  собой
экземпляр "Молчальника", который решил конфисковать для собственных  нужд.
Чем больше я об этом думал, тем больше досадовал. Смогу ли я  когда-нибудь
снова беседовать с Хьюго - это покажет будущее; но мне представлялось, что
так или иначе пришло время свежим глазом взглянуть на эту книгу и  решить,
есть ли в ней что-нибудь, что стоило бы сохранить для потомства. Нельзя же
в самом  деле  так  швыряться  своим  прошлым.  Человек,  написавший  этот
любопытный диалог, еще живет во мне и, как знать, возможно, напишет и  еще
что-нибудь. Да, "Молчальник" - вот одно из неоконченных дел.
   Где бы мне добыть эту книгу? В библиотеках и книжных  магазинах  ее  не
найдешь. Проще всего пойти к Сэди и взять  ее  там.  Видеть  Сэди  мне  не
хотелось, но едва ли она сейчас дома. Проникнуть  в  квартиру  я  могу  по
способу Финна. Этот план очень мне понравился. Я займусь чем-то  нужным  и
увлекательным и перестану терзаться мыслями об Анне и Хьюго.  Утвердившись
в своем решении, я поехал 73-м автобусом  на  Оксфорд-стрит,  сдал  корону
Анны в  камеру  хранения  на  Оксфорд-Сэркус,  выпил  изрядное  количество
черного кофе и купил у Вулворта пачку шпилек.
   Я принадлежу к тому разряду людей, которые лучше пройдут двадцать минут
пешком, чем станут ждать пять минут на автобусной остановке,  чтобы  потом
пять минут ехать автобусом. Когда я  не  нахожу  себе  места  от  тревоги,
бездействие и ожидание - сущая пытка. Но стоит мне взяться  за  что-нибудь
конкретное, пусть даже и  безнадежное,  как  я  снова  доволен  и  на  все
остальное закрываю глаза. Теперь, шагая по Уэлбек-стрит, я чувствовал, что
делаю полезное дело, и, хотя у меня болела не только голова, но и  сердце,
я вполне владел собой. Я свернул  в  проулок  между  домами,  с  легкостью
отыскал пожарную лестницу Сэди и стал  подниматься,  нашаривая  в  кармане
шпильку. Я твердо надеялся, что все обойдется без затруднений.
   Однако, приближаясь к цели, я услышал голоса,  несомненно  доносившиеся
из кухни Сэди. Неприятный сюрприз. Я приостановился. Потом  подумал,  что,
может, это уборщица заболталась с какой-нибудь знакомой  и  я  уговорю  их
впустить меня. Поднявшись еще на две-три  ступеньки,  я  как  будто  узнал
голос Сэди и хотел уйти, и  вдруг  кто-то  произнес  имя  Хьюго.  Интуиция
подсказала, что речь идет обо  мне.  Я  решил,  что  не  мешает  послушать
дальше. Еще несколько ступенек - и я оказался в  двух  шагах  от  площадки
Сэди, а голова моя пришлась чуть пониже матового стекла двери.  Послышался
смех, мужской и женский. Потом  голос  Сэди  сказал:  "Те,  кто  плюет  на
документы, - воск в руках тех, кто на них не плюет".  Опять  смех...  звон
как от кусочков льда в стаканах. Мужской голос что-то ответил. Слов  я  не
разобрал, потому что слишком  разволновался,  узнав  этот  голос.  Говорил
Сэмми.
   Я сел на ступеньку и сдвинул брови. Значит,  Сэди  и  Сэмми  -  друзья?
Почему-то я сразу усмотрел в этом подвох, и  мне  стало  больно  за  Мэдж.
Впрочем, сейчас, да еще с такой тяжелой головой, нечего  было  и  пытаться
додумать все до конца. Можно было только собрать побольше  впечатлений,  а
подумать успею и позже. Но оказалось, что, сидя, я не слышу слов, а стоять
утомительно,  особенно  если  стоять  придется  долго.  Я  переполз  через
последние ступеньки, отделявшие меня от площадки, и уселся скрестив  ноги,
спиной к двери. Здесь я был всего в нескольких футах от говоривших, и в то
же время они не могли меня увидеть, если только им не вздумается  отворить
дверь; я, понятно, надеялся, что этого не случится.
   Сэди сказала:
   - Нужно его поймать, как только он приедет в Лондон. Он  из  тех,  кому
подавай  fait  accompli  [свершившийся  факт;  здесь:  что-нибудь  готовое
(франц.)]. Важно не упустить инициативу.
   Сэмми:
   - Думаешь, клюнет?
   Сэди:
   - Либо клюнет, либо нет. Если нет, хуже не будет, а если да...
   - Если да, - сказал Сэмми, - тогда держись!
   Они опять рассмеялись. Возможно, они были навеселе. И, уж конечно, были
одни.
   - А ты уверена, что Белфаундер не станет скандалить? - спросил Сэмми.
   - Говорю же тебе, это джентльменское соглашение.
   - А ты не джентльмен! - сказал Сэмми и долго потом хохотал.
   Я уже убедился, что правильно  поступил,  решив  подслушивать.  Сэди  и
Сэмми явно что-то замышляли. Но что?  И  кого  нужно  поймать  в  Лондоне?
Вполне  естественно,  что  Сэди  хочет  околпачить  Хьюго  -  потому,  без
сомнения, что ревнует его к  Анне.  "Послушаем  дальше",  -  подумал  я  и
продолжал сидеть неподвижно, широко раскрыв глаза. Но тут дело приняло  не
совсем приятный оборот. Задняя стена дома смотрела на заднюю стену другого
дома, выходившего на параллельную улицу. В том доме, прямо напротив  меня,
тоже была пожарная лестница, от которой меня отделяло  всего  каких-нибудь
пятнадцать футов. Заслушавшись, я устремил взгляд прямо  в  одно  из  окон
этого дома. Вернее, лицо мое было повернуто в ту сторону,  но  я  был  так
поглощен другим, что ничего не замечал, пока не обнаружил, что из  комнаты
напротив за мной внимательно наблюдают две женщины. Одна  из  них  была  в
красном переднике, другая, мощного сложения, - в  шляпе.  Я  быстро  отвел
глаза и тут же вновь переключил внимание на разговор, который шел  у  меня
за спиной, потому что услышал свою фамилию.
   Фразы я не разобрал. Следующую реплику подал Сэмми:
   - Для сценария там есть все, что нужно.
   - Молодчина Мэдж! - сказала Сэди. - Сумела угадать победителя.
   - Зря она на него не поставила! - сказал Сэмми. Снова смех.
   - Ты уверена, что он не может опротестовать? - спросил Сэмми.
   - А чем он докажет? Документа у него наверняка нет, если и был, так  он
его потерял.
   - И все-таки он может не разрешить нам его использовать.
   - Как ты не понимаешь, - сказала Сэди. - Это же не важно. Он нам  нужен
только для того, чтобы заставить Г.К. подписать контракт.
   Все это было захватывающе интересно, но о чем речь, я,  хоть  убей,  не
мог понять.
   И тут меня снова отвлекли. Женщины в доме напротив  растворили  окно  и
смотрели на меня с явным подозрением. Очень трудно не встретиться  глазами
с человеком, находящимся в пятнадцати футах от тебя и старающимся  поймать
твой взгляд, когда поблизости нет ничего такого, на что можно бы смотреть,
не вызывая удивления. Я вежливо улыбнулся.
   Они посовещались между собой. Потом та, что была в шляпе, крикнула:
   - Вы хорошо себя чувствуете?
   Я струхнул. Только железная дисциплина удержала  меня  от  того,  чтобы
встать и обратиться в бегство. Ведь Сэмми и Сэди вполне могли ее услышать,
думал я, а сам тем временем энергично кивал головой  и  радостно  улыбался
обеим дамам.
   - Правда? - крикнула та, что в шляпе.
   Я продолжал кивать что было сил, а к улыбке добавил  жесты,  выражающие
отличное самочувствие, насколько они  доступны  человеку,  который  сидит,
подпирая спиною дверь. Я пожал сам  себе  руку,  поднял  большой  палец  и
заулыбался еще радужнее.
   - Сдается мне, что он сбежал из желтого дома, - сказала вторая женщина.
Они отошли от окна.
   - Пойти сказать мужу, - донесся до меня голос одной из них.
   Сэди и Сэмми все разговаривали. Уши мои, можно  сказать,  отскочили  от
головы и приклеились к двери.
   - И чего ты нервничаешь? - говорила Сэди.  Было  совершенно  ясно,  кто
играет первую скрипку  в  этом  гнусном  дуэте.  -  Предложи  ему  звезду,
сценарий и контракты - и дело в шляпе. Юридически  мы  перед  Белфаундером
чисты, а если он вздумает жаловаться, так у меня сколько угодно контржалоб
на его обращение со мной. А Донагью всегда можно купить.
   Это меня так взбесило, что я чуть не ударил в дверь кулаком.
   Но Сэмми быстро возразил:
   - Ну, не знаю. Эти юнцы иногда до того щепетильны, что даже смешно.
   "Спасибо, Сэмми!" - подумал я и, почувствовав, что сейчас  расхохочусь,
судорожно зажал рот ладонью.
   Женщина в переднике опять появилась у окна, и в ту же минуту женщина  в
шляпе, очевидно проживавшая над нею, появилась у другого окна,  повыше,  в
сопровождении мужчины.
   - Вот он! - указала она на меня. Они вышли на свою лестницу.
   - Наверно, он глухонемой, - сказала женщина в переднике.
   - Вы что, слова сказать не можете? - крикнул мужчина.
   Час от часу не легче! Я злобно воззрился на него, вложил палец в рот  и
замотал головой. Я вполне допускал,  что  точнее  передал  бы  свою  мысль
кивками, но возможности для недоразумений были столь безграничны, что, так
ли, этак ли, все уже не имело значения.
   - Он голоден, - сказала женщина в переднике.
   - Да сделай же что-нибудь! - накинулась на мужа женщина в шляпе.  Я  от
души пожалел беднягу.
   Он почесал в затылке.
   - Оставьте вы его в покое. Он ничего плохого не делает.
   Слова его были так разумны, что  я  не  мог  не  помахать  ему  в  знак
благодарности и сочувствия. Должно быть, это произвело жуткое впечатление.
Он отпрянул.
   - Нельзя оставлять его там, - сказала женщина  в  переднике.  Она  тоже
вышла на лестницу. - Он смотрит прямо к нам в комнату. Ну как дети увидят?
   - Говорю вам, он откуда-то