еревьев. Потом вернулся к двери и прислушался - нет ли  кого
в коридоре. Убедившись, что путь свободен, я вышел, затворил дверь и пошел
обратно, к "Корелли". Никто меня не видел. Через минуту я уже  выходил  на
улицу.



        "18"

   Первым делом я выпил стакан виски. Сердце у меня грохотало,  как  армия
на походе. Ясно, что в заговорщики я не гожусь. Потом я сходил за  Марсом.
Я повез его на автобусе в Варне, выпил пива с сандвичами в "Красном  льве"
и до сумерек гулял с ним по лугу. Когда  мы  вернулись  домой,  уже  почти
стемнело. Я оставил Марса в квартире; Дэйва не было - он ушел на  какое-то
собрание. Я вышел  из  дому  и,  не  разбирая  дороги,  побрел  в  сторону
Хэммерсмита. Мне нужно было только, чтобы поскорее проходило время. Кабаки
уже закрывались, и я постарался за последние десять минут влить в себя как
можно больше виски. Я дошел почти до самой реки. Ни о чем особенном  я  не
думал, но голова моя была полна Хьюго. Как  будто  Хьюго,  лежа  на  своей
койке в больнице, держал в руке конец веревочки, к которой я был привязан,
и время от времени дергал за нее. А то мне еще представлялось, будто Хьюго
распростерся надо мной, как большая птица. Я не  радовался  нашей  близкой
встрече, только испытывал тупое удовлетворение  от  того,  что  неизбежное
наконец свершится.
   Я взглянул на часы. Полночь миновала. Я стоял на  Хэммерсмитском  мосту
недалеко от того места, где мы выпустили Марса  из  клетки.  Я  повернулся
лицом вверх по течению и среди темной  массы  зданий  на  северном  берегу
попытался определить место, где стоял театр  пантомимы.  Но  было  слишком
темно. И тут меня охватил страх, как бы не опоздать в больницу.  Я  быстро
зашагал обратно и на  Хэммерсмитской  площади  взял  такси.  Но  когда  мы
вернулись на Голдхок-роуд, было все еще  слишком  рано.  Я  несколько  раз
прогулялся взад-вперед мимо больницы. Еще не было часа, а я решил, что  не
буду пытаться войти раньше двух. Раз за разом я удалялся от  больницы,  но
что-то тянуло  меня  назад.  Пришлось  давать  себе  задания:  не  поверну
обратно, пока не дойду до "Семи звезд", или - постою  под  железнодорожным
мостом, пока не выкурю сигарету. Я совсем истерзался.
   В двадцать минут второго терпение мое иссякло. Но  когда  я  подошел  к
больнице, мне показалось, что  никогда  еще  здесь  не  было  так  светло.
Уличные фонари горели ярче  обычного,  все  здание  было  как  на  ладони.
Подойдя еще ближе, я увидел, что в главном подъезде стоят  какие-то  люди,
на всех лестницах окна освещены,  светятся  и  некоторые  окна  отделений.
Такой иллюминации я не ожидал. Правда, садики  между  выступами  тонули  в
темноте, и в "Корелли", насколько я мог заметить,  не  было  света,  кроме
одного окна, наверно у ночной сестры. Но чтобы попасть в этот  сад,  нужно
было пересечь широкую дорогу и еще газон, окаймлявший главный двор, а сюда
достигал свет неутомимых уличных фонарей. От улицы дорогу отделяли  низкие
тумбы, соединенные цепями. Расстояние до темного сада казалось огромным.
   Я выбрал место как можно дальше от главного подъезда, посмотрел в  одну
сторону, в другую - улица была пустынна. Тогда  я  разбежался,  перескочил
через цепь и со всех ног помчался через дорогу и дальше, прямо  по  траве.
Бежал я очень легко, едва касаясь земли, и через минуту уже нырнул во мрак
сада "Корелли". Здесь я постоял  и  отдышался.  Я  поглядел  по  сторонам.
Никого.  Гробовая  тишина  вокруг.  Я  окинул  взглядом  окна   отделения.
Светилось только то единственное, на  втором  этаже.  Я  пошел  по  траве,
отсчитывая рукой вишневые деревья. Теперь, когда сияние  фонарей  осталось
позади, я заметил, что ночь очень светлая.  С  улицы  сад  казался  черным
колодцем; но в самом саду тьма была совсем не  густая,  и,  чувствуя,  что
меня могут увидеть из  любого  окна,  я  каждую  минуту  ждал  оклика.  Но
больница молчала.
   Снаружи все выглядело по-другому, и я не сразу опознал окно кладовой, а
найдя, удивился, обнаружив, что  оно  довольно  высоко  от  земли.  Затаив
дыхание, я  потянул  раму  на  себя.  К  великому  моему  облегчению,  она
отворилась легко и бесшумно. Я  огляделся.  Сад  был  неподвижен  и  пуст,
вишенки застыли, повернувшись ко мне, как танцовщицы в живой  картине.  На
улице тоже никого не было видно. Я отворил окно пошире и  крепко  вцепился
пальцами в стальную полосу, которой заканчивались рамы. Но достать коленом
до окна не мог, а наружного подоконника не было. Я отступил шага  на  два.
Прыгать я не решался - боялся нашуметь. Но тут на  улице  мне  послышались
приближающиеся шаги. Мгновенно я ухватился одной рукой за нижний край окна
и прыгнул. Стальная окантовка рамы  резанула  меня  по  бедру,  но  я  уже
перевалился через подоконник и подтянул ноги. Сжавшись от страха, я  стоял
на полу кладовой. Мне казалось, что вместе со  мной  в  окружающую  тишину
ворвался оглушительный шум. Но тишина длилась.
   Я притворил окно, оставив задвижку открытой. Потом пошел  к  двери,  не
столько видя, сколько ощущая в темноте  по  обе  стороны  от  себя  черные
контуры железных кроватей. Здесь и в самом  деле  было  темно,  хоть  глаз
выколи. Я ощупью нашарил ручку двери, прислушался и вышел в коридор. Яркие
лампы и белые стены ослепили меня. Зрачкам, расширившимся в темноте, стало
больно от этого внезапного  света,  и  я  прикрыл  глаза  рукой.  Потом  я
повернул в сторону "Корелли", и шаги мои  глухо  застучали  по  линолеуму.
Здесь скрыться было некуда. Оставалось только надеяться, что  какое-нибудь
сострадательное божество оградит меня от возможных встреч.
   Больница была пустынна, но она жила.  Я  слышал,  как  она  бормочет  и
мурлыкает, словно спящий зверь, и, даже окунаясь в  волну  полной  тишины,
чувствовал биение ее огромного  сердца.  Проходя  мимо  главной  кухни,  я
отвернулся: мне казалось, что если я поймаю на себе  человеческий  взгляд,
то вина моя напишется у  меня  на  лице  так  явственно,  что  сама  же  и
закричит: "Позор!" Я дошел  до  главной  лестницы.  Она  была  сверкающая,
пустая,  бесконечная.  Еле  слышный  звук  моих  шагов  отдавался   где-то
высоко-высоко в лестничном колодце, и, подняв голову,  я  увидел  уходящие
ввысь квадраты перил - один над другим, сначала большие, потом все  меньше
и меньше. В голове у меня не было теперь ни одной мысли, я даже позабыл  о
Хьюго, и, если бы кто сейчас остановил меня, я бы заверещал как кретин.  Я
дошел до дверей в "Корелли III".
   Здесь я немного подождал. Ночной распорядок  в  отделении  не  был  мне
известен. Если дежурят санитарки, так они, наверно, внизу.  А  в  "Корелли
III", скорее всего, одни больные да ночная сестра. О  ней  я  знал  только
понаслышке, и еще до того, как я задумал свою эскападу, она рисовалась мне
в образе некой ночной богини, этакой Пиддингхем  из  мира  теней.  Сейчас,
когда я подумал о ней, взявшись за ручку двери, меня охватила  дрожь,  как
вопрошателя перед пещерой Сивиллы. Я тихонько отворил дверь  и  вступил  в
знакомый коридор.
   В коридоре горело несколько лампочек, в палатах было темно. В кухне и в
канцелярии света тоже не было, только  из  комнаты  ночной  сестры  сквозь
матовое стекло в верхней половинке двери ложилась на пол световая дорожка.
Я  боялся,  что   ночная   сестра,   которой   я   готов   был   приписать
сверхъестественный дар прозрения, не говоря уже о  заурядной  человеческой
проницательности, увидит меня через этот полупрозрачный заслон,  а  потому
первую половину коридора одолел на четвереньках. Только миновав ее  дверь,
я распрямился и заскользил дальше так тихо, что даже сам не  слышал  своих
шагов. Меня засасывало в эту неуютную тишину. Я дошел до  палаты  Хьюго  и
потянулся  к  дверной  ручке,  представлявшей  собой  наклонную   стальную
пластинку, которую нужно было, чтобы открыть дверь, нажать книзу. Я плотно
обхватил ее рукой, словно понуждая к молчанию, и  нажал  сильным,  плавным
движением. Крепко прижимая ее  книзу,  я  толкнул  дверь.  Она  отворилась
бесшумно, как во сне, словно выполняя мою невысказанную волю. Не  выпуская
ручки,  я  проскользнул  в  палату  и  другой  рукой  перехватил  ручку  с
внутренней стороны. Потом плотно затворил за собой дверь и разжал  пальцы.
Все это я проделал совершенно беззвучно.
   В палате стоял полумрак. В двери, на уровне человеческой  головы,  было
прорезано квадратное окошко  примерно  полтора  на  полтора  фута,  сквозь
которое проникало немного  света  из  коридора.  Я  разглядел  на  высокой
кровати красные одеяла и фигуру под ними. Из предосторожности я  опустился
на одно колено. Фигура пошевелилась, и голос Хьюго резко спросил:
   - Кто это?
   Я сказал:
   - Ш-ш! - И добавил: - Это я, Джейк Донагью.
   Минута молчания, потом Хьюго произнес:
   - О господи!
   Мне  хотелось  спрятаться  в  тень.  Я  сел  на  пол  и  ногами  вперед
проскользнул под кроватью на другую  сторону.  Пол  я  здесь  основательно
вымыл накануне, перед тем как привезли Хьюго, и теперь проехался  по  нему
без задержки, как шайба по  льду.  Затем  я  сел,  привалился  к  стене  и
подтянул колени. Я был совершенно спокоен.
   Глаза Хьюго нашли меня в  темноте.  Я  улыбнулся  и  склонил  голову  в
поклоне.
   - Это уж слишком, - сказал Хьюго. - Я как раз уснул.
   - Говорите потише, не то ночная сестра услышит.
   Хьюго понизил голос до шепота.
   - Что вы меня повсюду преследуете?
   Это меня задело.
   - Я вас не преследую, - отвечал я тоже шепотом. - Я здесь работаю.  Для
меня полная неожиданность, что вас сюда привезли.
   - Вы здесь _работаете_? - переспросил Хьюго. - Что же вы делаете?
   - Я санитар.
   - Боже милостивый! И все равно, вы могли бы подождать до завтра.
   - Днем я на работе, мне было бы очень трудно вас увидеть.
   - Так, значит, сейчас вы не на работе?
   - Нет.
   - Значит, вы все-таки меня преследуете.
   - А, подите вы к черту! - сказал я. - Слушайте, Хьюго, мне нужно с вами
о многом поговорить.
   - Что ж, на этот раз мне труднее от вас уйти.
   Он лег на подушки, и мы посмотрели друг на друга так, как смотрят люди,
когда не видят глаз собеседника.
   - Чем вы так расстроены, Джейк? - спросил Хьюго. - Я  это  почувствовал
еще на студии. Годами вы даже не пытаетесь меня  увидеть,  а  потом  вдруг
начинаете гоняться за мной как сумасшедший.
   Говорить можно было только правду.
   - Я видел Сэди и Анну, это напомнило мне о вас.
   Я почувствовал, что Хьюго закрывается, как морской анемон.
   - Что вас опять свело с этими сестрицами? - спросил он опасливо.
   Говорить можно было только всю неприкрытую правду.
   - Женщина, у которой я жил, выгнала меня, тогда я разыскал Анну, а  она
послала меня к Сэди.
   Хьюго весь передернулся.
   - Сэди вам говорила что-нибудь обо мне?
   - Ничего особенного. - Это была первая ложь. - А вот от Анны я  кое-что
о вас узнал. - Мне хотелось перевести разговор на Анну.
   - Да, - сказал Хьюго. - Анна говорила мне, что видела  вас.  Вы  как-то
вечером заходили в театр, ведь так? Я хотел  вас  повидать,  очень  жалел,
когда Анна сказала, что вы уехали. В то время  вы,  очевидно,  не  так  уж
стремились меня видеть.
   На подробный ответ я был неспособен.
   - Я боялся с вами встретиться, Хьюго.
   - Не понимаю я вас, Джейк. Я вообще не понимаю, как меня можно бояться.
Я так и не понял, почему вы тогда исчезли. А мне тогда  очень  хотелось  с
вами поговорить. Ни с кем у меня не бывало  таких  интересных  споров.  Мы
могли бы обсудить эту вашу вещицу.
   - Какую вещицу?
   - Да вашу книгу. Я не помню точно, когда она вышла, но,  вероятно,  уже
после того, как вы переехали из Бэттерси, иначе мы бы о ней потолковали, а
я, по-моему, не обсуждал ее с вами.
   Я крепко прижался затылком к стене, точно борясь с пьяным бредом.
   - Вы это про "Молчальника"?
   - Ну да. Местами, конечно, книга показалась мне ужасно трудной.  Откуда
вы взяли все эти мысли?
   - От вас, Хьюго, - пролепетал я.
   - Я, конечно, заметил,  что  отчасти  это  темы  наших  разговоров.  Но
звучало все совсем по-другому.
   - Знаю.
   - В том смысле, что гораздо лучше. Я уж не помню толком, о чем мы тогда
говорили, но путаница была ужасная, правда? А у вас все так четко. Я узнал
из этой книги много нового.
   Я широко раскрыл глаза. Забинтованная голова  Хьюго  вырисовывалась  на
фоне освещенного окошка; выражения его лица не было видно.
   - Я очень стыдился этой книги, - сказал я.
   - Того, что пишешь, потом,  наверно,  всегда  стыдишься.  Я  так  и  не
набрался храбрости  что-нибудь  написать.  Надеюсь,  вы  на  ней  хотя  бы
заработали. Она хорошо раскупалась?
   - Не очень. - У меня мелькнула мысль, что он надо мной смеется, но нет,
Хьюго на это был неспособен.
   - Вероятно, показалась слишком интеллектуальной. Публику отпугивает все
самобытное.  Но  вас  это,  надеюсь,  не  остановило?  Вы  пишете   сейчас
какой-нибудь новый диалог?
   - Нет! - чуть не крикнул я и добавил, чтобы не молчать, пока  собираюсь
с мыслями: - Как раз  недавно  мне  захотелось  перечитать  ее  и  развить
кое-какие положения, но я нигде не мог ее найти.
   - Как жаль! Могли бы взять у меня. Я держу ее в ящике стола и время  от
времени в нее заглядываю. Она мне напоминает наши беседы. Я получал от них
огромное удовольствие. С тех пор мозги у меня совсем заржавели.
   - На прошлой неделе я заходил к вам домой,  -  сказал  я.  -  Вы  тогда
оставили записку: "Ушел в кабак", и я искал вас по всем кабакам.
   - Плохо искали. Я был совсем близко - знаете  такое  заведение  "Король
Лудд"?
   - А я пошел в  противоположную  сторону,  на  восток.  В  тот  вечер  я
познакомился с Лефти Тоддом.
   - Да, вы ведь знакомы с Лефти. Я его видел сегодня на  митинге,  прежде
чем мне угодили в голову кирпичом.
   - А кстати, как ваша голова?
   - Ничего страшного. Только болит как проклятая. Если б не вы, она  хоть
болела бы во сне. Но вы не сказали мне, Джейк, почему вы тогда исчезли.  Я
чем-нибудь вас обидел?
   - Нет, - сказал я терпеливо. - Это я вас обидел. Но  теперь  вижу,  что
произошло недоразумение. Оставим это.
   Я чувствовал, что Хьюго внимательно на меня смотрит. От  бинтов  голова
его казалась огромной.
   - Ваша беда в том, Джейк, - сказал он, - что вы слишком подпадаете  под
чужое влияние. Вы и под мое влияние тогда подпали.
   Я удивился.
   - Верно. Но я не знал, что это вам известно.
   - Каждый должен идти  своей  дорогой,  Джейк,  -  сказал  Хьюго.  -  Вы
придаете всему слишком большое значение.
   Я вдруг обозлился.
   - Не знаю, что вы имеете в  виду.  Кой-чему  вы  тоже,  надо  полагать,
придаете  значение,  иначе  не  стали  бы  возиться  с  этим   театром   в
Хэммерсмите.
   - Ах, это... - Хьюго на минуту умолк. - Это я сделал ради Анны. Но  это
была глупая затея.
   Я затаил дыхание. Теперь, чтобы выудить у него признание, которое я так
жаждал  услышать,  нужно  было  действовать  крайне  осторожно;  я  сделал
глубокий вдох, будто пробуя мысли Хьюго на запах.
   - Вы хотите сказать, что ей это не доставило удовольствия? - спросил  я
вкрадчиво.
   - Да нет, удовольствие это ей доставило, да что толку? Ложью ничего  не
добьешься. Не то чтобы это была настоящая ложь, ведь  ситуация  нам  обоим
была ясна. Но в каком-то смысле это все же была ложь.
   Я почувствовал, что не могу уследить за его мыслью.
   - Вы хотите сказать, что театр ее недостаточно увлек, что она оказалась
там в некотором роде пленницей?
   - Нет, ее-то он увлек, - сказал Хьюго. - Это я не увлекся. И потом, она
внесла в него  столько  всякой  восточной  чепухи  -  где  она  только  ее
нахваталась!
   -  У  вас  и  нахваталась,  -  сказал  я,  вложив  в  свой  ответ   всю
язвительность, какую только можно выразить шепотом.
   - Ничего подобного! Какие-то смутные идеи она могла у меня  почерпнуть,
но до такого я бы никогда не додумался.
   - Так зачем же вы участвовали в пантомиме, если считали,  что  все  это
никуда не годится?
   - Правильно, этого не следовало делать.  Но  мне  не  хотелось  обижать
_ее_. К тому же у нее как будто что-то получалось.
   - Да, - сказал я. - У Анны есть творческая жилка.
   - Она у обоих у вас есть - и у вас, и у Анны, - сказал Хьюго.
   - Почему вы сказали это таким тоном? - спросил я.
   - Просто пришло в голову. А вот я ничего в жизни не создал.
   - Почему вы ликвидировали театр?
   - Я его не ликвидировал. Это Анна. Она вдруг решила, что все это  ни  к
чему, и уехала!
   - Бедный Хьюго! И тогда вы отдали его ННСП?
   - Да, им очень нужно было помещение, я и подумал, почему не отдать.
   Мне стало жаль его. Я представил себе, как он стоит  в  театре,  совсем
один, а той, что была душой этого дома, больше нет.
   - Я не знал, что у вас есть  политические  убеждения,  -  сказал  я.  -
Наверно, они родились уже после того, как мы перестали встречаться.
   - В сущности, никаких политических убеждений у меня  нет.  Просто  идеи
Лефти кажутся мне честными.  -  В  устах  Хьюго  это  была  очень  высокая
похвала.
   - Вы с ним работаете?
   - Боже упаси! Этого я не умею. Я просто даю ему деньги, вот и все.
   - Завод ваш, надо полагать, по-прежнему процветает? Я  случайно  узнал,
что парижский муниципалитет тоже в числе ваших клиентов.
   - Завод? Я его продал, разве вы не знали?
   - Не знал. А почему?
   - Да  как  вам  сказать,  не  верю  я  в  частное  предпринимательство.
По-видимому, не верю. Вообще я плохо  разбираюсь  в  этих  вещах.  А  если
сомневаешься в своем деле, то лучше бросить, вы со  мной  согласны?  Кроме
того, пока у меня был завод, я поневоле наживал деньги, а я этого не хочу.
Я хочу путешествовать налегке. Иначе никогда ничего не поймешь.
   - Я всю жизнь путешествую налегке, - сказал я, - но мне это никогда  не
помогало что-нибудь понять. А как же кино? Или это совсем другое?
   - Из кино я тоже ухожу. Сейчас создается одна  новая  англо-французская
компания, "Баунти - Белфаундер" в нее вольется. Желаю им удачи.
   - Понятно, - сказал я, глубоко взволнованный, и добавил: -  Но  вы  все
равно останетесь богатым человеком, Хьюго.
   - Очевидно, так. Не хочется об этом думать. Как-нибудь да разделаюсь  с
этими деньгами. Большую сумму дам Лефти. Вам тоже могу дать, если хотите.
   - Странный вы человек, Хьюго. Откуда это внезапное стремление обнищать?
   - Оно не внезапное. Раньше я просто трусил, да и руки не доходили. Я бы
и сейчас, наверно, ни на что не решился, если бы не запутал свою жизнь  до
такой степени, что даже сам не могу это не замечать.
   Я подумал об Анне.
   - Вы очень измучились?
   - Да, конечно. Чуть с  ума  не  сошел.  Но  это  не  оправдывает  моего
безобразного поведения. Кстати, простите меня, ради  бога,  что  я  бросил
трубку в тот день, когда звонил на Уэлбек-стрит. Я так  удивился,  услышав
ваш голос, и мне стало ужасно стыдно.
   Этого я не понял.
   - Почему вам стало стыдно?
   - Ну, знаете, я много чего натворил и еще собирался натворить.  Вы  обо
мне слишком хорошего мнения, Джейк. Вы фантазер!
   - Ш-ш! - прошипел я, и мы оба умолкли.
   В коридоре послышались шаги. Я с ужасом вспомнил, где  нахожусь.  Тихие
шаги приближались. Возможно, нас услышали, когда мы, увлекшись разговором,
повысили голос. Я придвинулся вплотную к кровати, чтобы меня  нельзя  было
увидеть от двери. А может, нас и не услышали,  просто  это  ночная  сестра
делает очередной обход. Шаги замерли возле  двери  Хьюго,  квадрат  окошка
потемнел. Я вдавился лицом в красное одеяло и затаил  дыхание.  Мне  вдруг
подумалось: а что, если Хьюго выдаст меня ночной сестре? Минуту  я  верил,
что он на это способен. Но Хьюго лежал как пласт, дышал глубоко  и  ровно.
Через минуту-другую лицо в окошке исчезло, и  шаги  медленно  протопали  к
следующей двери. Я перевел дух  и  поднял  глаза  на  Хьюго,  собираясь  с
мыслями.
   Я чувствовал, что мне идет хорошая карта.  Хьюго  настроен  общительно.
Теперь надо только выбрать нужные слова, и он мне все расскажет.
   Нарушив