-то меня обработал.
   К концу нашего разговора она положила руку мне на  плечо,  так  что  ей
были видны ее часы, и я заметил, что время от времени она скользит по  ним
взглядом. Это меня взбесило.
   - Перестань смотреть на часы! - сказал я. - Ты меня не видела несколько
лет. Неужели ты не можешь уделить мне немного времени?
   Я догадался, что очень скоро Анна намерена  прервать  наш  tete-a-tete.
Встреча наша шла по расписанию, о котором она ни на секунду  не  забывала.
Вся жизнь Анны шла по расписанию; без часов она пропала бы, как  монахиня.
Я схватил запястье с часами и сжимал, пока она не стала морщиться от боли.
Теперь она смотрела на меня пристально, тем  ясным,  вызывающим  взглядом,
который я помнил и любил с давних пор. Так мы с  минуту  глядели  друг  на
друга. Мы хорошо друг друга знали. Я не выпустил ее рук, но ослабил хватку
и поцеловал ее. Тело ее опять затвердело, но теперь было  так,  словно  от
меня ему передалась какая-то сила, и оно, как жесткая ракета, за которую я
цеплялся, стремительно неслось в пространстве. Я  целовал  ее  напрягшуюся
шею и плечо.
   - Джейк, мне больно, - сказала Анна.
   Я отпустил ее и без сил лежал у нее  на  груди.  Она  гладила  меня  по
волосам. Мы долго лежали молча. Вселенная отдыхала, как большая птица.
   - Сейчас ты скажешь, что мне надо уходить, - сказал я.
   - Да. Вернее, мне самой надо уходить. Встань, пожалуйста.
   Я поднялся с таким чувством, точно восстал от сна, и посмотрел на Анну.
Она лежала среди пестрого хлама, как сказочная  принцесса,  свалившаяся  с
трона. Грудь и бедра тонули в шелках. Длинные волосы растрепались.  Минуту
она лежала неподвижно, и даже по выгнувшейся в подъеме  ноге  было  видно,
что она ощущает мой взгляд.
   - Где твоя корона? - спросил я.
   Анна  порылась  в  груде  шелков  и  извлекла  золоченую   корону.   Мы
рассмеялись. Я помог ей встать, и мы смахнули с ее платья  крошки  мишуры,
золотую пыль и блестки.
   Пока Анна причесывалась, я бродил по комнате  и  все  разглядывал.  Мне
сразу стало легко. Я знал, что еще увижусь с Анной.
   - Объясни мне, что это за театр, - сказал я. - Кто здесь играет?
   - Главным образом любители. Все  мои  знакомые.  Но  тут  нужна  совсем
особая техника.
   - Да, я это понял.
   Анна быстро оглянулась на меня.
   - Так ты входил в театр?
   - Да, на одну минуту. А разве нельзя? Зрелище очень  внушительное.  Это
что-то индийское?
   - Связь с Индией есть, но по существу это нечто  самостоятельное.  -  Я
видел, что Анна думает о другом.
   - Вот этот предмет бутафории вам  едва  ли  понадобится,  -  сказал  я,
указывая на "гром".
   На всякий случай поясню, что "гром" -  это  тонкий  металлический  лист
величиной в два-три квадратных  ярда;  если  его  тряхнуть,  он  и  правда
громыхает, как далекие раскаты грома. Я подошел к нему.
   - Не трогай! - сказала Анна. - Да, мы его продадим.
   - Анна, ты не шутила насчет своего пения?
   - Нет, - сказала она. - Это безнравственно. - И опять у меня  появилось
странное чувство, что я вижу человека в плену у какой-то теории.
   - Только очень простые вещи можно выразить без фальши, - добавила она.
   - То, что я видел в театре, было не просто.
   Анна развела руками.
   - Зачем я тебе понадобилась?
   Вопрос этот вернул меня на землю. Я ответил осторожно:
   - Я хотел тебя видеть. Это ты знаешь. Но, кроме того, я должен  решить,
где мне жить. Может,  ты  мне  посоветуешь.  Здесь,  наверно,  мне  нельзя
поселиться? Где-нибудь на чердаке, например?
   Анна поежилась.
   - Нет, это невозможно.
   Мы глядели друг на друга, быстро соображая.
   - Когда я опять тебя увижу? - спросил я.
   Лицо Анны стало жестким и отчужденным.
   - Джейк, оставь меня на некоторое время в покое. Мне много о чем  нужно
подумать.
   - Мне тоже. Могли бы подумать вместе.
   Она улыбнулась бледной улыбкой.
   - Если ты мне понадобишься, я тебя позову. Вполне вероятно, что  так  и
будет.
   - Надеюсь, - сказал я и записал ей на  клочке  бумаги  адрес  Дэйва.  -
Предупреждаю, что если я не понадоблюсь долго, то явлюсь и без зова.
   Анна опять смотрела на часы.
   - Можно тебе написать? - спросил я. Опыт говорил мне, что если  женщина
сколько-нибудь заинтересована в том, чтобы сохранить свою власть над вами,
то в этом она не откажет. Это связывает, не компрометируя.  Анна,  знавшая
мое мнение на  этот  счет,  как,  впрочем,  и  насчет  почти  всех  других
предметов, внимательно поглядела на меня, и оба мы улыбнулись.
   - Ну что ж, - сказала она. - Можешь писать на адрес театра.
   Теперь она, легонько хмурясь, собирала свои вещи. Мне пришло в  голову,
что она озабочена тем, как бы незаметно выпроводить меня отсюда.
   - Мне и сегодня негде спать, - сказал  я  (первая  ложь).  -  Можно,  я
переночую здесь?
   Анна опять бросила на меня внимательный  взгляд,  прикидывая,  в  какой
мере я разгадал ее мысли. Помолчав, она сказала:
   - Хорошо. И не провожай меня вниз. Только дай мне слово, что не  будешь
тут рыскать и завтра уйдешь рано утром.
   Я дал слово.
   - Посоветуй, где мне жить. Анна.
   Я подумал, что раз она позволила мне переночевать в театре,  то,  может
быть, смягчится и насчет чердака. Анна прибрала на столе и заперла ящики.
   - Вот что, - сказала она. - Толкнись к Сэди. Она уезжает  в  Штаты,  ей
нужен кто-нибудь, кто бы мог сторожить квартиру. Может, ты ей подойдешь. -
Она быстро написала мне адрес.
   Я взял его без восторга.
   - Сейчас вы с ней в дружбе? - спросил я.
   Анна рассмеялась чуть раздраженно.
   - Она моя сестра. Мы терпим друг друга. Почему бы  тебе  вообще  ее  не
навестить, может, что и получится. - И она с сомнением поглядела на меня.
   - Ну что ж, давай встретимся завтра и еще обсудим это дело.
   Тогда Анна решилась.
   - Нет. Сходи повидай Сэди. А сюда не возвращайся, пока я не позову.
   Она направилась к двери. Я взял ее за руку и  обнял  очень  нежно.  Она
тоже крепко меня обняла. Мы расстались.
   После того как затворилась дверь, я не услышал  ни  звука  и  несколько
минут стоял как завороженный. В комнате уже совсем стемнело, а  за  окнами
еще синел летний вечер, в деревьях и на реке  дрожа  переливались  краски.
Потом я услышал, как трогается с места машина.  Я  подошел  к  окну.  Если
немного высунуться,  виден  кусок  переулка.  Из-за  угла  мурлыча  выплыл
роскошный черный "альвис" и пополз к улице. Я подумал, сидит  в  нем  Анна
или нет. Сейчас это было мне почти безразлично.  Что  касается  того,  как
неловко она от меня отделалась, то это было мне не внове.  Почти  все  мои
знакомые женщины так поступают, и я уже привык  не  задавать  вопросов  ни
вслух, ни даже мысленно. Все мы знаем только кусочки чужих жизней и  очень
бы удивились, если б могли увидеть все. Я не сомневался, что  тут  замешан
мужчина - с Анной всегда так бывало. Но думать об этом не к спеху.
   Хорошо было побыть одному. Я прожил невыносимо насыщенный день и теперь
тихо сидел, положив локти на подоконник и глядя в сторону  Хэммерсмитского
моста. Река, едва слышно журча, уносила последние остатки дневного света и
наконец обратилась в черное,  невидимое  движение.  Я  перебрал  в  памяти
свидание с Анной. Некоторые ее слова показались мне странными,  но  не  об
этом я думал. Я вспоминал ее жесты, и как  она  нервно  брала  в  руки  то
шарик, то ожерелье, вспоминал изгиб ее бедра, когда она  лежала  на  полу,
седые нити в волосах, усталую  шею.  Все  это  вызывало  как  будто  новую
любовь, в сто раз более глубокую, чем прежняя. Я был взволнован. И в то же
время я думал об  этом  не  без  иронии.  Я  не  раз  и  в  прошлом  бывал
взволнован, и мало что из этого получалось. Твердо  я  знал  одно:  что-то
осталось неприкосновенным из того, что между нами  было;  и,  конечно  же,
оттого, что с тех пор прошло много  времени,  эти  остатки  сделались  тем
более драгоценными. Я с известным удовлетворением вспоминал нашу встречу и
то, как замечательно Анна откликалась на прежние знаки.
   Теперь на мосту зажглись  фонари,  и  черная  река  вдалеке  впадала  в
дробящуюся полосу света. Я отвернулся  от  окна  и  спотыкаясь  добрел  до
двери. Выключатель щелкнул, и где-то в углу загорелась лампа, прикрытая во
много слоев легкими платками. Анна не велела мне рыскать,  но  запрет  был
выражен туманно, и  я  решил,  что  немного  порыскать  можно.  Мне  очень
хотелось снова побывать в крошечном зрительном зале, отчасти поэтому  я  и
рискнул попросить у Анны позволения остаться. При тусклом свете я  отыскал
выключатель на площадке и, закрыв за  собой  дверь  бутафорской,  пошел  к
двери  в  зал.  Я  бы  не  удивился,  если  бы  оказалось,  что  пантомима
продолжается в темноте. Я взялся за ручку,  но  дверь  оказалась  заперта.
Попробовал остальные двери на площадке, а потом все двери внизу, в  холле.
К великой моей досаде, все они были заперты. И  тогда  тишина  этого  дома
стала душить меня, как туман, и внезапно меня объял страх,  что  сейчас  я
вернусь наверх и комната с реквизитом тоже окажется запертой.  Я  бесшумно
взбежал по лестнице и ворвался в комнату. Лампа тускло  горела,  все  было
как прежде. Я подумал было выйти на улицу и попробовать проникнуть  в  зал
через боковой вход, но какой-то дух запретил мне  покидать  пределы  дома.
Сняв с лампы два-три слоя материи, я оглядел комнату. Сейчас она выглядела
еще более неправдоподобно. Я побродил из угла в угол, касаясь  тех  вещей,
которые держала в руках Анна. Взгляд мой упорно тянулся  к  "грому",  меня
так и подмывало с разбега ударить по нему кулаком. Я думал  о  том,  какой
великолепный шум в нем таится и как я мог бы заполнить им  все  здание.  Я
вообразил это так явственно, что чуть не  вспотел.  Но  что-то  принуждало
меня хранить тишину, я даже ходил на цыпочках.
   Спустя какое-то время у меня возникло противное чувство,  что  на  меня
смотрят. Я очень остро ощущаю чужой взгляд, и чувство это часто  возникает
у меня не только среди людей, но и в присутствии мелких животных.  Однажды
причиной его даже  оказался  большущий  паук,  устремивший  на  меня  свои
загадочные глаза. По моим наблюдениям, паук  -  самая  мелкая  тварь,  чей
взгляд можно почувствовать. Теперь я стал  искать,  что  же  это  на  меня
смотрит. Ничего живого я  не  обнаружил,  но  в  конце  концов  набрел  на
комплект масок, похожих на те, что видел на сцене; раскосые их глаза  были
скорбно обращены в мою сторону. Я, очевидно, бессознательно заметил их  во
время своих странствий по комнате. Теперь я как следует их  рассмотрел,  и
меня поразила пугающая красота рисунка и безмятежность,  которую  выражали
даже самые неприятные из них. Они были вырезаны из легкого дерева - одни в
фас, другие в профиль - и слегка подкрашены. Было что-то чуть восточное  в
их выражении, таившееся, пожалуй, не столько в  разрезе  глаз,  сколько  в
тонком изгибе рта. Некоторые определенно напомнили  мне  индийские  статуи
Будды, когда-то виденные.  Все  были  чуть  больше  натуральной  величины.
Смотреть на них было неприятно, и скоро я, нервно поеживаясь, водворил  их
на место. Они глухо стукнули, когда я выпустил их из рук,  и  от  этого  я
вздрогнул и заново ощутил тишину. И  тут  я  стал  замечать,  что  комната
полным-полна глаз - большие  пустые  глаза  лошади-качалки,  глаза-бусинки
плюшевых мишек, красные глаза чучела змеи, глаза кукол,  уродцев,  бибабо.
Мне стало жутко. Я снял с лампы  остальные  платки,  но  она  давала  мало
света. В дальнем углу что-то мягко соскользнуло вниз. Я сел на пол посреди
комнаты, скрестил ноги и постарался подумать о чем-нибудь осязаемом.
   Я достал из кармана клочок бумаги, который дала мне Анна. Адрес  был  -
Уэлбек-стрит. Я глядел на него и гадал, намерен ли я постучаться  в  дверь
Сэди, а вернее, суждено ли мне это. По уже упомянутым причинам  мне  этого
не хотелось. Но, с другой стороны, теперь,  когда  повидаться  с  ней  мне
предложила Анна, все выглядело  по-иному.  Если  Анна  и  Сэди  в  дружбе,
значит, общение с Сэди - один из способов не терять связи с  Анной.  Кроме
того, мне уже становилось любопытно, как Сэди меня примет. И наконец, мало
кто так свободен от земного тщеславия, чтобы, при прочих равных  условиях,
отказаться от дружеской встречи с женщиной, чье лицо  красуется  по  всему
Лондону на афишах в двенадцать футов высотой. Потом я подумал, как было бы
здорово, если бы Сэди  в  самом  деле  уехала  и  оставила  меня  хозяином
роскошной бесплатной квартиры на центральной улице. Перспектива  была  так
заманчива, что ради нее стоило рискнуть нарваться на отказ. Я уже  начинал
верить, что хотя бы расследую положение на Уэлбек-стрит.
   Когда я чисто индуктивным путем достиг такого вывода относительно своих
ближайших шагов, мне стало легче и сразу захотелось  спать.  Пол  был  так
загроможден, что пришлось расчищать себе  место.  Вскоре  показался  кусок
закапанного белого ковра. Тогда я стал искать, что  бы  употребить  вместо
одеяла. В тканях недостатка не было. В конце концов я остановил свой выбор
на шкуре медведя, с мордой и когтями. Свет я не стал выключать,  но  опять
накинул на лампу  тонкие  платки,  так  что  она  еле  светилась.  Мне  не
улыбалось проснуться среди ночи и  оказаться  в  такой  комнате  одному  в
кромешной тьме. Потом я сунул руки и ноги  в  медвежьи  лапы,  а  огромную
оскаленную морду опустил себе на голову. Получился уютный спальный  мешок.
Я еще немножко подумал об Анне и о том, что  она,  черт  возьми,  затеяла.
Нетрудно было поверить, что этот театр - ее идея; но тут явно поработала и
еще чья-то мысль, и временами Анна, несомненно, говорила с чужих  слов.  И
еще я подивился, откуда у нее взялись деньги. Наконец я зевнул и  разлегся
поудобнее. Подушкой мне служила восточная шаль. Какие-то  мягкие  предметы
упали мне на ноги. Потом наступила тишина. Сон никогда мне не изменяет  и,
если позвать его, не заставляет себя долго ждать. Я уснул почти мгновенно.



        "4"

   На следующее утро, часов в десять, я шел по Уэлбек-стрит. Настроение  у
меня  было  скверное.  При   свете   дня   затея   казалась   куда   менее
привлекательной. Я чувствовал, что, получив щелчок от кинозвезды,  надолго
потеряю  душевное  равновесие.  Но  поскольку  решение  было  принято,  не
выполнить его было нельзя. Этим  методом  я  уже  часто  разрешал  трудные
проблемы. На первой стадии я рассматриваю тот  или  иной  шаг  как  чистую
гипотезу, а на второй  уже  считаю  первую  стадию  твердым  решением,  от
которого нельзя отступаться. Рекомендую эту  технику  всем,  кому  решения
даются с известным трудом. Меня соблазняло вернуться в театр и попробовать
еще раз увидеть Анну, но я боялся ее обидеть.  Таким  образом,  оставалось
одно - повидать Сэди и покончить с этим.
   Квартира Сэди была на четвертом этаже, дверь стояла открытой. Появилась
уборщица и сказала, что мисс Квентин нет  дома.  Затем  эта  простая  душа
сообщила мне, что мисс Квентин у парикмахера, и назвала модное заведение в
Мэйфэре. (Из  предосторожности  я  помянул,  что  прихожусь  мисс  Квентин
родней.) Я поблагодарил ее и зашагал  обратно  к  Оксфорд-стрит.  Мне  уже
приходилось навещать женщин в парикмахерских, и идея эта меня не страшила.
Более  того,  женщины,  по  моим  наблюдениям,  особенно  восприимчивы   и
милосердны, когда навещаешь их в парикмахерской, может быть потому, что им
приятно демонстрировать плененного  представителя  мужской  половины  рода
человеческого стольким другим женщинам в минуту, когда  те,  бедняжки,  не
имеют своих поклонников при себе. Однако, чтобы  играть  эту  роль,  нужно
выглядеть прилично, и я первым делом пошел побриться. Затем я  купил  себе
на  Оксфорд-стрит  новый  галстук,  а  старый  выбросил.   Поднимаясь   по
благоухающей парфюмерией лестнице парикмахерской, я мельком увидел себя  в
зеркале и решил, что вполне сойду за интересного мужчину.
   Дамские парикмахерские подчинены некоему неисповедимому закону природы,
гласящему, что в этой сфере в отличие от  других  чем  дороже  фирма,  тем
больше клиентки должны быть на виду. Какой-нибудь продавщице в Патни могут
сделать прическу в  уединении  закрытой  портьерами  кабинки,  но  богатые
женщины в Мэйфэре вынуждены сидеть рядами и подвергаться  преображению  на
глазах друг у друга. Я очутился в огромной комнате, где множество  изящных
головок находились в различных стадиях сборки.  Передо  мной  тянулся  ряд
нарядно одетых спин, и, оглядывая их в поисках Сэди, я чувствовал, что  за
мной  наблюдают  из  десятка  зеркал,  разделенных  лампами  под  розовыми
колпачками. Сперва я ее не нашел. Я  двинулся  вдоль  ряда,  заглядывая  в
каждое зеркало, и то молодые, то старые лица встречали мой  взгляд  из-под
завитых и туго уложенных волос. В каждой паре глаз  читалось  любопытство,
так что я почувствовал себя принцем из сказки. Я был  рад,  что  догадался
потратиться на новый галстук. В конце ряда несколько голов  было  прикрыто
урчащими электрическими сушилками. И здесь-то наконец я увидел  в  зеркале
глаза, которые могли принадлежать только Сэди.
   Я остановился и положил руки на спинку стула. Так я  постоял,  серьезно
глядя в эти глаза, пока в ответном взгляде их обладательницы равнодушие не
сменилось сначала враждебностью, а затем проблеском узнавания.
   Сэди чуть взвизгнула, потом крикнула: "Джейк!"
   Я чувствовал, что на нас смотрят. Я уже не жалел, что пришел сюда.
   - Хэлло, Сэди! - сказал я, и в моей радостной улыбке не было  ни  капли
притворства.
   - Золото мое! -  сказала  Сэди.  -  Я  тебя  сто  лет  не  видела.  Вот
хорошо-то! Ты меня искал?
   Я сказал, что да, принес себе  стул  и  уселся  у  нее  за  плечом.  Мы
улыбались друг другу в зеркале. Я решил,  что  мы  интересная  пара.  Сэди
выглядела прелестно, хотя волосы у нее и были стянуты сеткой;  она  ничуть
не постарела, скорее наоборот. Даже с поправкой на  розовые  абажуры  цвет
лица у нее был безупречный, а карие  глаза  так  и  сверкали.  Я  невольно
положил руку на ее плечо.
   - Дуся ты мой! - сказала Сэди.  -  Что  за  проделки  у  тебя  на  уме?
Расскажи мне все!
   В ее голосе и манере была аффектация - это было  что-то  мне  новое.  И
говорила она во весь голос и как-то  необычайно  звонко,  так  что  каждое
слово эхом  отдавалось  по  всей  комнате.  Через  минуту  я  нашел  этому
объяснение: оглушенная урчанием сушилки, она сама не понимала, как  громко
говорит.
   Я ответил, тоже повысив голос:
   - Да что, занимаюсь своей писаниной. Все книги, книги. Сейчас у меня их
начато штуки три. От издателей просто отбою нет.
   - Ты всегда был такой умный, Джейк! - восхищенно прокричала Сэди.
   Если не считать шепота мастеров, в огромной комнате царило молчание,  и
я чувствовал, как все уши жадно впитывают наш разговор.  Кто  такая  Сэди,
было известно здесь всем, в этом я  не  сомневался,  и  решил  насладиться
нашей беседой в полной мере.
   - Ну как тебе живется? - спросил я.
   -  Скука  смертная,  -  отвечала  Сэди.  -  Работа  просто  выматывает.
Вздохнуть некогда - с раннего утра до поздней ночи.  Еле  вырвалась  сюда,
чтобы  хоть  причесаться  спокойно.  С  нашим  студийным  парикмахером   я
поругалась. Я так устала, что ругаюсь со всеми подряд.  -  И  она  одарила
меня обольстительной улыбкой.
   - Когда ты могла бы со мной пообедать, Сэди?
   - Ох, миленький, я законтрактована на много дней вперед. Даже  сюда  за
мной приедут. Ты как-нибудь заходи выпить ко мне домой.
   Я быстро кое-что прикинул. Очевидно, дни у Сэди заполнены до отказа, и,
возможно, другого случая поговорить о деле не представится. Так  что  если
уж поднимать щекотливый вопрос, то лучше не медлить.
   - Сэди, послушай, - сказал я, понизив голос.
   - Что, миленький? - прокричала Сэди из-под сушилки.
   - Послушай! - прокричал и я. - Говорят,  ты  хочешь  на  время  отъезда
сдать свою квартиру!
   Перед столь многочисленной публикой я не решился  задать  вопрос  менее
деликатно. Я надеялся