стью,  смущением  и  досадой,
словно она проснулась с чувством тяжести оттого, что не может вспомнить, что
ей приснилось.

***

   Этот  небольшой  итальянский  городок  на  холмах,  стоящий   на   страже
северо-западного направления, находился в осаде более месяца. Заградительный
огонь был сконцентрирован на двух виллах  и  мужском  монастыре,  окруженных
яблочными и сливовыми деревьями. Одной из них была вилла  Медичи  , где жили  генералы.
А как раз над ней, выше по склону, располагалась  вилла  Сан-Джироламо,  где
прежде был женский монастырь, толстые надежные  стены  которого  сделали  ее
последним оплотом германской армии. Здесь  размещались  сто  человек.  Когда
городок начал разлетаться на части от взрывов, как корабли в морской  битве,
солдаты перебазировались  из  походных  палаток,  разбитых  в  саду,  в  уже
переполненные комнаты старого женского монастыря.  Была  разрушена  часовня.
Стены верхнего этажа обвалились от взрывной волны. Когда этот дом,  наконец,
перешел в руки союзников и здесь определили место  прифронтовому  госпиталю,
лестница на третий этаж уже вела в никуда, хотя сохранились  часть  трубы  и
крыши.
   При эвакуации госпиталя на юг, в более безопасное место, она и англичанин
категорически отказались ехать вместе со всеми  и  настояли  на  том,  чтобы
остаться здесь.  На  вилле  было  холодно,  отсутствовало  электричество.  В
некоторых комнатах, выходивших окнами на  долину,  разрушены  стены.  Часто,
открыв дверь в какую-нибудь из комнат, она видела там притулившуюся  в  углу
кровать,  промокшую  от  дождя  и  заваленную  листьями.  А   иногда   дверь
открывалась просто в долину, потому что и комнаты уже не  было.  В  иных  из
тех, что остались, гнездились птицы.
   На  лестнице  не  хватало  нижних  ступенек,  поэтому  она  принесла   из
библиотеки двадцать книг и,  положив  их  одна  на  одну,  восстановила  две
ступеньки. Согреваясь в холодные дни, они сожгли почти все стулья. Правда, в
библиотеке еще  оставалось  кресло,  но  оно  было  всегда  сырым,  насквозь
промокшим от вечерних  ливней,  которые  хлестали  через  дыру  в  стене  от
снаряда. Всему сырому удалось избежать участи быть сожженным  в  тот  апрель
1945 года.
   В доме оставалось мало  кроватей.  У  нее  не  было  личной  спальни,  ей
нравилось кочевать  по  дому  со  своим  соломенным  матрацем  или  гамаком,
располагаясь на ночлег то в комнате английского пациента, то в коридоре, что
зависело от  погоды,  ветра  или  света.  Утром  она  сворачивала  матрац  и
перевязывала его бечевкой. Сейчас уже потеплело, и  она  открывала  комнаты,
впуская теплый воздух и солнечный  свет,  чтобы  проветрить  темные  углы  и
просушить сырость. Иногда она открывала двери и спала  в  комнатах,  где  не
было стен. Она стелила матрац на самом краю комнаты, засыпая под скоплениями
звезд и плывущими в небе облаками, просыпаясь от  раскатов  грома  и  бликов
молнии. Девушке было всего двадцать  лет,  и  хотя  бы  в  такие  минуты  ей
хотелось быть безрассудной и беспечной и не думать об опасностях,  возможно,
заминированной библиотеки или внезапном грохоте грома,  который  испугал  ее
среди ночи. Она устала от затворничества в замкнутом пространстве в  течение
холодных месяцев, ей нетерпеливо хотелось простора. Она  входила  в  грязные
комнаты со сгоревшей мебелью, где жили солдаты, выгребала  листья,  вымывала
следы от испражнений и выскребала обуглившиеся столы. Она жила, как бродяга,
в то время как английский пациент покоился на своем ложе, как король.
   Наружная лестница со свисающими перилами была  разрушена,  и  со  стороны
могло показаться, что на вилле никто не живет. Это было им на руку, так  как
обеспечивало  относительную  безопасность  и  защиту  от  бандитов,  которые
уничтожали все, что попадалось на пути. Она выращивала в саду овощи, а свечу
зажигала только по необходимости по  ночам.  Тот  простой  факт,  что  вилла
казалась грудой безжизненных развалин, защищал их, и она, еще не  женщина  и
уже не ребенок, чувствовала себя здесь  в  безопасности.  Хлебнув  из  ковша
тягот и горестей войны, она решила для  себя,  что  больше  ее  не  заставят
выполнять приказы и служить на благо всего прогрессивного человечества.  Она
будет служить и ухаживать за одним человеком - обгоревшим пациентом:  читать
ему, обмывать его, делать ему инъекции морфия... Она посвятит ему всю  себя.
В  саду  она  сделала  несколько  грядок.  Нашла   у   разрушенной   часовни
двухметровый крест и поставила на огороде, повесив на него пустые консервные
банки, которые дребезжали на ветру и отпугивали  птиц.  Пройдя  по  дорожке,
мощенной булыжником, она оказалась в келье без окон, где  хранила  аккуратно
упакованный чемодан. Там было несколько  писем,  пара  сложенных  платьев  и
металлическая коробка с медицинскими инструментами. Она уже расчистила малую
часть виллы, и все это могла сжечь, если захочет.

***

   Чиркнув спичкой в темном  коридоре,  она  зажигает  фитиль  свечи.  Пламя
поднимается до уровня плеч. Поставив свечу на пол, она садится на колени  и,
обхватив их руками, вдыхает запах  серы.  Ей  кажется,  что  вместе  с  этим
запахом в нее входит свет.
   Отойдя  на  несколько  шагов  назад,  кусочком  белого  мела  она  чертит
прямоугольник на деревянном полу. Затем, отодвигаясь все дальше  назад,  она
рисует еще несколько прямоугольников, и вот уже на  полу  целая  гроздь  их:
один, потом двойной, потом снова один... Опершись на левую руку, она  рисует
с серьезным видом, опустив голову вниз. Прямоугольников  все  больше,  пламя
свечи  все  дальше.  Наконец,  некоторое  время  она  неподвижно  сидит   на
собственных пятках.
   Она роняет кусок мела в карман платья, затем  встает,  подбирает  юбку  и
подтыкает ее на талии. Достав из другого кармана металлическую биту, бросает
ее перед собой так, что та падает на самый отдаленный прямоугольник.
   Девушка с силой прыгает вперед, тень корчится за ней в глубине  коридора.
Она перепрыгивает из квадрата в квадрат, ударяя подошвами теннисных туфель в
номера, которые написаны в каждом прямоугольнике; прыг-скок,  прыг-скок,  на
одной,  потом  на  двух,  и  так  дальше,  пока  не  доходит  до  последнего
прямоугольника.
   Наклонившись, она поднимает с пола биту, застывает  в  этом  положении  с
подоткнутой за пояс юбкой, с опущенными вдоль тела руками и тяжело переводит
дыхание. Набрав в легкие побольше воздуха, она задувает свечу.
   Теперь ее окружает темнота, в которой чувствуется запах дыма.
   Она подпрыгивает снова и, повернувшись в воздухе,  двигается  в  обратном
направлении, прыгая все быстрее,  стараясь  попасть  в  "классики".  Звонкие
хлопки подошв гулким эхом разносятся по длинному коридору, к  дальним  углам
заброшенной итальянской виллы и еще дальше - в  ночь,  освещенную  луной,  к
скалам в ущелье, которые полукругом обрамляют дом.
   Иногда по ночам английский пациент ощущает легкую дрожь  всего  здания  и
слышит  шум,  похожий  на  хлопки.  Он   навостряет   собственный   слух   и
чувствительность своего слухового аппарата, пытаясь определить, что  это  за
шум и откуда он.

***

   С маленького столика у его кровати она берет  невеликого  формата  книгу,
которую он пронес сквозь огонь. Это экземпляр  "Историй"  Геродота  .   Страницы   его   прекрасно   уживаются   с
наблюдениями  и  заметками,  которые  английский  пациент  записывал   между
строчками, а также с рисунками и  листами  из  других  книг,  вырезанными  и
вклеенными сюда.
   Она начинает читать, с трудом разбирая его мелкий угловатый почерк.
   Есть постоянные  ветры,  которые  досаждают  людям  и  сегодня.  В  Южном
Марокко, например, бывает смерч,  аджедж,  от  которого  феллахи  защищаются
ножами. А еще известен африко, который иногда доходил даже до  Рима.  Алм  -
ветер с ливнем из Югославии. Арифи, прозванный также ареф или рифи, обжигает
многочисленными языками.
   Но есть и другие ветры, более  изменчивые,  которые  могут  сбить  с  ног
лошадь, повергнуть наземь всадника и, развернувшись, устремиться в  обратном
направлении. Бист роз налетает на Афганистан и  бушует  там  в  течение  170
дней, сметая и погребая заживо целые деревни. В Тунисе  есть  горячий  сухой
гибли, который крутится, и крутится, и крутится, и очень странно  влияет  на
нервную систему. Хабуб из Судана - пыльная буря, которая наряжается в  яркие
стены из желтого песка высотой до тысячи  метров  и  сопровождается  дождем.
Харматтан, который дует, дует и в конце концов тонет в  Атлантике.  Имбат  -
морской бриз в Северной Африке.
   Некоторые ветры похожи на тоскливый вздох в небе.  Ночные  пыльные  бури,
которые приносят холод. Хамсин, пыльный ветер, который дует в Египте с марта
по май. Его название в переводе с арабского означает "пятьдесят", потому что
он хозяйничает  в  течение  пятидесяти  дней  и  считается  "девятой  казнью
египетской". Дату с Гибралтара несет ароматы и благоухание.
   Есть еще .... , тайный ветер пустыни, название которого никто не  узнает,
так как король приказал забыть его и стереть из памяти, когда от этого ветра
погиб  его  сын.  И  нафхат  -  сильный,   порывистый   ветер   из   Аравии.
Меццар-ифоулоу-зеп  -  яростный  и  холодный  ветер  с  юго-запада;  бедуины
называют  его  "тот,  что  ощипывает  перья".  Бешабар  -  темный  и   сухой
северо-восточный ветер с Кавказа, "черный ветер". Самиэль из Турции,  "яд  и
ветер",  особенностями  которого  часто  пользовались  в  сражениях.   Также
помогали древним полководцам и другие "ядовитые ветры" - например,  самум  в
Северной Африке или солано, который срывает и несет с собой лепестки  редких
растений, вызывающих головокружение.
   Есть еще особые ветры.
   Они хищниками рыщут по земле. Сдирая краску, валя  на  землю  телеграфные
столбы, переворачивая камни и отрывая головы статуям.
   Харматтан властвует в Сахаре. Это ветер из  красной  пыли,  красной,  как
огонь, и  мелкой,  как  мука,  которая  забивает  ружейные  затворы.  Моряки
прозвали этот красный ветер "морем тьмы". Красные песчаные туманы доносились
далеко на север, к  Корнуоллу  и  Девону  . Дожди, с  которыми  этот  песок
падал на землю, люди принимали за кровь. "Широко сообщалось  о  том,  что  в
Португалии и Испании в 1901 году выпали "кровавые" дожди."
   Мы даже не подозреваем о том, что воздух наполнен миллионами тонн  песка,
так же, как и земля - миллионами  кубометров  воздуха.  Нам  не  приходит  в
голову, что в земле обитает больше живых существ (например, червей и жуков),
чем на ее поверхности.  Геродот  пишет  об  исчезновении  нескольких  армий,
которых поглотил самум. Один народ даже "был  настолько  приведен  в  ярость
этим злым ветром, что объявил ему  войну  и  отправился  в  поход  в  полном
вооружении с поднятыми мечами только для того, чтобы быть быстро и полностью
втертым в землю".
   Пыльные бури бывают трех видов. Вихрь. Столб. Стена. В первом  случае  не
видно горизонта. Во втором вас окружают  "вальсирующие  джинны".  В  третьем
перед вами "встает медно-красная стена, и кажется, что все объято пламенем".
   Она поднимает голову от книги и замечает,  что  он  смотрит  на  нее.  Он
отводит глаза в темноту и начинает рассказ.
   У бедуинов были свои причины для того, чтобы сохранить мне жизнь.  Видите
ли, я мог быть им полезным. Когда мой самолет  потерпел  аварию  в  пустыне,
кто-то сказал им, что я не простой летчик, а еще кое-что умею - например, по
очертаниям на карте определить, какой  это  город.  И  вправду,  моя  голова
всегда хранила море информации. Я из тех, кто, оказавшись один в чужом доме,
направляется к книжному шкафу, достает книгу и читает ее,  забыв  обо  всем.
Так мы вбираем в себя историю. Я помнил карты морских  глубин,  расположения
слабых мест  земной  коры,  схемы  маршрутов  крестоносцев,  начертанные  на
телячьих шкурах...
   Поэтому я знал те места еще до того, как мой  самолет  упал  туда.  Знал,
когда эту  пустыню  пересек  Александр  Македонский,  движимый  благородными
мотивами  или  алчностью.  Знал  обычаи  кочевников,  одержимых   шелком   и
колодцами. Одно племя выжгло дно долины до черноты, чтобы повысить конвекцию
и тем самым вероятность дождя, и возвело высокие сооружения, чтобы проткнуть
чрево облака. Было и другое племя (и не  одно),  люди  которого  протягивали
руки ладонями вперед, отстраняя от себя ветер. Они верили: если это  сделать
в нужный момент, можно направить ветер в иную часть пустыни, к иному,  менее
благословенному племени, которое было в немилости...
   В пустыне легко потерять ощущение реальности. Когда мой  самолет  упал  в
эти желтые волны, единственной моей мыслью было: я должен построить плот.
   ...Я должен построить плот.
   И здесь, в сухих песках, я знал, что меня окружали люди воды.
   В Тассили  я видел наскальные
рисунки тех времен, когда на месте Сахары  было  море,  а  люди  плавали  на
лодках из тростника. В Вади-Сура  я видел пещеры с наскальными изображениями пловцов. Там было когда-то
озеро. Я мог нарисовать его контуры на стене. Я мог бы отвести людей  к  его
береговой линии, которая была там шесть тысячелетий назад.
   Попросите моряка описать самое древнее известное  парусное  судно,  и  он
расскажет вам о трапециевидном парусе, который свисал с  мачты  тростниковой
лодки, - такие же я видел на наскальных рисунках в Нубии, относящихся к  еще
дофараоновской эпохе. В той пустыне до сих пор  археологи  находят  гарпуны.
Там действительно была вода. Даже сейчас караванные  пути  похожи  на  реки,
хотя вода здесь редкая гостья. Вода сейчас в изгнании. Перенесенная  сюда  в
банках и флягах, она, словно призрачное видение, исчезает в ваших руках и во
рту.
   Когда я оказался среди них и не мог определить, где  нахожусь,  все,  что
мне было нужно, - название небольшого горного хребта,  или  местный  обычай,
или любая маленькая  частичка  этого  доисторического  животного  , и карта окрестного мира будет восстановлена в моей памяти.
   Что мы знали об этих районах Африки? То, что долина Нила  превратилась  в
поле  сражений,  простирающееся  на  полторы  тысячи  километров  в  глубину
пустыни. Восемь тысяч людей на быстроходных танках, бомбардировщиках средней
дальности "Бленхейм", в гладиаторских боях на бипланах. Казалось, вся Европа
воевала в Северной Африке. А с кем они сражались? И кто защищал эти места  -
плодородные земли Киренаики, соленые болота Эль-Агейла?

***

   Накрыв летчика тканью, пропитанной маслом, а сверху еще и плащом, бедуины
несли его по пустыне пять дней.
   Для него это был путь во мраке.
   Внезапно он почувствовал, что температура упала.  Они  пришли  в  долину,
окруженную  высокими  красными  скалами.  Здесь  находился  лагерь  остатков
племени людей воды, которое доживало свой век среди песка,  пропадая  в  нем
как вода (а их голубые одежды были похожи на струи молока  или  на  крылья).
Они сняли с него мягкую ткань, которая прилипла к его телу. Как и тысячу лет
назад,  высоко  в  небе  парили  канюки,  плавно  снижаясь  к  этой   горной
расщелине...
   Утром  его  понесли  в  дальний  конец  глубокого  ущелья.   Теперь   они
разговаривали громко, и из их разговора он понял, что  там  находился  склад
оружия. Вот потому-то он и был нужен им.
   Глаза его были завязаны, поэтому он не видел, где они  остановились.  Его
руку  открытой   ладонью   прижали   к   металлическому   стволу   какого-то
огнестрельного оружия, затем отпустили. Голоса умолкли. Его доставили  туда,
чтобы определить тип оружия.
   - Двенадцатимиллиметровый пулемет "Бреда". Италия.
   Он оттянул затвор, проверил пальцем патронник - пустой,  затем,  отпустив
затвор, нажал на спусковой крючок. Раздался щелчок.
   - Отличный пулемет, - пробормотал он. Его понесли дальше.
   - Ручной пулемет "Шаттелеро" калибра семь с половиной. Модель 1924  года.
Франция.
   - Авиационный пулемет МГ-15 калибра семь и девять десятых. Германия.

***

   Его подносили к каждому виду оружия, которое, казалось, было  собрано  из
разных времен и стран - своеобразный  музей  в  пустыне.  Осторожно  смахнув
пыль, он проводил ладонью по очертаниям ложа  и  магазина  или  дотрагивался
пальцем до прицела, называл калибр оружия, и его несли дальше.
   Он насчитал восемь видов оружия, которые опознал, громко называя  сначала
по-французски, а потом на их родном языке. Но что  они  в  этом  понимали  и
зачем это было им нужно?  Возможно,  им  не  столько  было  важно  название,
сколько сам факт, что он действительно разбирается в огнестрельном оружии.
   Его снова взяли за запястье и погрузили его  руку  в  ящик  с  патронами.
Справа был еще один ящик с патронами, на этот раз семимиллиметровыми.
   В детстве его воспитывала тетя. Он хорошо помнит, как, рассыпав на  траве
на лужайке колоду карт лицом вниз, она  учила  его  играть.  Каждому  игроку
разрешалось перевернуть только две карты,  а  потом  по  памяти  нужно  было
постепенно восстановить пары. Но все это происходило в  другом  мире,  среди
ручьев, в которых играла форель, и среди  лугов,  залитых  пением  птиц.  Он
узнавал их по голосам. То был мир, полный названий.
   А сейчас, с маской из трав на лице, он выбирал патрон, указывал, к какому
оружию его поднести, вставлял патрон, двигал затвором и, подняв дуло  вверх,
стрелял в воздух. Звук выстрела отдавался в ущелье безумным грохотом. "Эхо -
это душа  голоса,  пробуждающаяся  в  пустоте."  Мужчину,  который  когда-то
написал эти строки в стенах одной английской больницы, считали  нелюдимым  и
немного не в себе. А он,  летчик,  здесь,  сейчас,  в  пустыне,  был  вполне
нормальным и сохранил здравость ума; и с такой же  легкостью,  как  когда-то
подбирал пары карт и подбрасывал их в воздух, улыбаясь своей тетушке, теперь
он находил на ощупь подходящие патроны для каждого типа пулемета и  разряжал
их в воздух, а его зрители, которых он не видел, отвечали на каждый  выстрел
одобрительными возгласами.
   Следом шел один бедуин и процарапывал ножом одинаковые шифры калибров  на
ящиках с патронами и стволах. А  он  был  рад  движению  и  оживлению  после
стольких дней неподвижности и уединения. Своими знаниями  он  расплатился  с
ними за то, что они спасли его, пусть даже вот так небескорыстно.

***

   В некоторых селениях, куда его приносят, совсем нет женщин. Слух  об  его
исключительных знаниях, которые могут принести пользу, проносится от племени
к  племени.  Восемь  тысяч  аборигенов,  и  каждый  -  индивидуальность.  Он
прикасается к особенной музыке и особенным обычаям. Он слышит ликующие песни
племени мзина, воздающие хвалу воде,  танцы  дахия,  звуки  дудок,  которыми
пользуются, чтобы предупредить об опасности, двойных флейт макруна (одна  из
которых звучит монотонно,  как  басовая  трубка  волынки).  А  затем  другая
деревня - на этот раз территория пятиструнных лир. Каждое новое селение  или
оазис полон своих прелюдий и интерлюдий. Хлопки в ладоши. Молчаливый танец.
   Он может увидеть своих спасителей  и  одновременно  поработителей  только
после сумерек, когда снимают повязку. Теперь он знает,  где  находится.  Для
некоторых племен он рисует карты мест, которые расположены за  пределами  их
границ, другим - объясняет устройство оружия.
   Музыканты сидят близ костра по другую сторону. Через  языки  огня  легкий
порыв ветра доносит до него звуки  лиры  симсимия.  Под  эти  звуки  танцует
мальчик, который так хорош в освещении пламени костра, что  от  него  трудно
оторвать взгляд. В бликах огня его худые плечи кажутся белыми, как  папирус,
на животе искрятся капельки  пота,  а  нагота,  которая,  подобно  отблескам
молнии, просвечивает сквозь разрезы его синего балахона от шеи  до  лодыжек,
соблазняет и манит.
   Их окружает ночная  пустыня,  покой  которой  нарушают  лишь  ураганы  да
караваны. Его постоянно подстерегают тайны и опасности. Однажды он,  опустив
руку в песок, неожиданно порезался острой бритвой,  которая  неизвестно  как
там оказалась. И