снял всю  свою  одежду,  переоделся,  и  вдруг  они
схватили меня и выставили полуголым за дверь.
   - Ты это не придумал? - Она усмехнулась.
   - Обижаешь!
   Она знает  его  достаточно  хорошо  и  почти  поверила.  Когда  Караваджо
занимался своей "работой", он всегда оставался человеком. Вламываясь  в  дом
во время Рождества, он раздражался, если замечал, что календарь открыт не на
той странице. Он часто разговаривал с животными, которые оставались  одни  в
доме, цветисто обсуждал проблемы питания и давал им большие  порции  еды  из
холодильника. Зверушки  платили  благодарностью,  радостно  встречая  его  в
следующий раз, когда он наносил в этот дом повторный визит.

***

   Она  идет  с  закрытыми  глазами  вдоль  книжных  полок  в  библиотеке  и
вытаскивает наугад книгу. Это сборник стихов.  В  середине  между  разделами
находит чистую страницу и начинает писать.
   "Он говорит, что Лахор - древний город. Лондон  по  сравнению  с  Лахором
достаточно молод  . Я говорю, что родилась в еще более молодой стране.
Он говорит, что у них давным-давно знали порох. Еще в  семнадцатом  веке  на
картинах, изображающих придворную жизнь,  рисовали  фейерверки  .
   Он небольшого роста, чуть повыше меня. Он всегда серьезен,  но  улыбка  у
него обаятельная. У него  твердый  характер,  но  он  этого  не  показывает.
Англичанин говорит, что это один из "священных" воинов.  Но  у  него  особое
чувство юмора, более буйное, чем предполагают его манеры.  Вспоминается:  "Я
перезвоню ему утром". О-ля-ля!
   Он говорит, что в Лахоре тринадцать  ворот,  названных  именами  тамошних
святых или императоров либо по направлению, куда они ведут.
   Слово "бунгало" происходит от "Бенгалия"?..

***

   В четыре часа дня Кипа опустили на привязных ремнях, напоминающих отчасти
парашютную подвеску, отчасти альпинистскую обвязку, в яму.  Он  оказался  по
пояс в грязной воде, рядом с бомбой  "Эсау".  Она  имела  длину  около  трех
метров и уткнулась носом в ил у его  ног.  В  коричневой  воде  он  обхватил
бедрами металлический корпус бомбы - почти так же,  как,  он  видел,  делают
солдаты с женщинами в уголках танцевальных площадок на военных базах.  Когда
устают руки, он опускает их на деревянные распорки на уровне  плеч,  которые
устроены, чтобы мокрая земля не обваливалась в колодец. Саперы выкопали  яму
вокруг этой смертоносной туши и установили деревянную опалубку до того,  как
он прибыл на место. В 1941 году начали появляться "Эсау" с новым взрывателем
типа Y. И это была вторая такая бомба, с которой ему пришлось иметь дело.
   На предшествующих семинарах и совещаниях английские саперы признали,  что
единственное правильное  решение  при  обезвреживании  такого  взрывателя  -
нейтрализация его. Это была огромная бомба.  Почему-то  ее  поза  напоминала
Кипу страуса. Жидкая грязь, устилавшая дно колодца под  холодной  водой,  не
давала должной опоры ногам,  а,  напротив,  засасывала  их,  и  он  медленно
погружался. Предвидя подобную ситуацию, перед этим он снял  ботинки,  потому
что они наверняка застряли бы в глине, и  позже,  при  подъеме,  от  резкого
движения он мог бы сломать лодыжки.
   Кип приложил левую щеку к металлическому корпусу,  пытаясь  почувствовать
тепло, сконцентрировавшись на тоненьком лучике солнца,  который  проникал  в
эту яму шестиметровой глубины и падал на его шею. То, к  чему  он  прижался,
могло взорваться в любую минуту, когда дрогнет тремблер и огонек  ринется  в
запальный  стакан  взрывателя.  У  него   не   было   ни   магического,   ни
рентгеновского луча, который сказал бы, когда крошечная капсула  разобьется,
когда проводок перестанет дрожать. Эти маленькие механические семафоры  были
похожи на перебои в сердце или  апоплексический  удар  у  человека,  который
только что в невинном неведении пересекал улицу впереди вас.
   В каком городе это все тогда происходило? Он даже не помнит.  Он  услышал
голос и поднял голову. Харди передал  ему  оборудование  в  походном  мешке,
привязанном к веревке, и подождал,  пока  Кип  перекладывал  разные  зажимы,
щипчики и прочие инструменты в многочисленные карманы своей гимнастерки.  Он
мурлыкал песенку, которую пел Харди, когда они ехали в джипе на место:
   "Сменился караул у Букингемского дворца - Гулять ведет красотка Маргарита
молодца".
   Кип вытер головку взрывателя и начал лепить из глины чашечку вокруг  нее.
Затем открыл банку и налил в эту чашечку жидкий кислород. Для надежности  он
обмотал чашечку изолентой. Теперь снова надо ждать.
   Между ним и бомбой оставалось так  мало  места,  что  он  уже  чувствовал
изменение температуры. Если бы то было на поверхности земли, он бы мог пойти
погулять и вернуться минут через десять. А здесь, в  замкнутом  пространстве
колодца, приходится стоять рядом с бомбой, совсем близко, почти в обнимку, и
каждый из них двоих ждет, кто первым сделает ошибку. Как-то капитан  Карлайл
работал с жидким кислородом в шахтном  стволе,  и  вдруг  всю  яму  охватило
пламя. Его быстро подняли вверх, но в ремнях уже висело безжизненное тело.
   Где он был? Лиссон Гроув? Олд-Кент-Роуд?
   Кип погрузил в грязную  воду,  а  потом  приложил  шерстяную  тряпочку  к
металлическому  корпусу  в  тридцати  сантиметрах  от  взрывателя.  Она   не
прилипла,  стало  быть,  нужно  еще  подождать.  Когда  шерстяная   тряпочка
прилипнет, это означает, что часть корпуса  вокруг  взрывателя  замерзла,  и
можно начинать работу. Он еще подлил кислорода в чашечку.
   Круг инея разрастался, и радиус его заметно увеличился, но Кип не спешил.
Еще несколько минут.  Он  посмотрел  на  бумажку,  которую  кто-то  приклеил
изолентой  к  бомбе.  Утром  они  получили  новые   комплекты   специального
оборудования  для  всех  саперных  подразделений.  Туда  была  вложена   эта
"инструкция", над которой они все хохотали.
   "Что является основанием для взрыва?
   Если принять человеческую жизнь за X, риск за Y,  а  ожидаемый  ущерб  от
взрыва за V, логично предположить, что, если V меньше, чем X, деленное на Y,
бомбу следует взрывать; но если V, деленное на Y, больше, чем X,  необходимо
приложить усилия, чтобы избежать взрыва на месте. "
   Кто написал эти глупости?
   Он уже провел в этом колодце  наедине  с  бомбой  более  часа,  продолжая
подливать жидкий кислород. На уровне плеча, справа от него, был шланг, через
который в яму накачивали нормальный воздух,  чтобы  у  него  не  закружилась
голова от избытка кислорода. (Он видел, как солдаты,  опохмеляясь,  "лечили"
кислородом голову.)
   Он снова приложил тряпочку к корпусу бомбы, и на этот раз она прилипла. У
него было около двадцати минут, после чего температура "пускового" комплекта
деталей в бомбе станет  расти.  Но  теперь  взрыватель  заморожен,  и  можно
начинать удалять его.
   Он провел  ладонями  по  корпусу  бомбы,  чтобы  убедиться,  нет  ли  где
разрывов. Погруженная в воду часть ее должна быть безопасна, но кислород мог
воспламениться, если войдет  в  контакт  с  открытым  взрывчатым  веществом.
Ошибка Карлайла была как раз в том, что этого он не проверил.  "Х,  деленное
на У..." Если там были разрывы, следовало применять жидкий азот.
   - Эта бомба весит почти тысячу кило,  сэр.  "Эсау",  -  послышался  голос
Харди сверху. - Маркировка: пятьдесят, в кружочке, В.  Скорее  всего,  имеет
два блока взрывателя. Но мы думаем, что второй,  возможно,  не  действующий.
О'кей?
   Они вдвоем обсуждали все это раньше, еще до спуска Кипа в яму,  но  такие
вещи требуют подтверждения, которым лучше не пренебрегать.
   - Подключи меня к микрофону, а сам уходи.
   - Есть, сэр.
   Кип улыбнулся. Он на десять лет младше Харди и не англичанин, но тот  был
счастлив в рамках армейской дисциплины. Другие  солдаты  обычно  колебались,
прежде чем назвать его  "сэр",  но  Харди  всегда  громко  и  с  энтузиазмом
выкрикивал это слово.
   Он должен  работать  быстро,  чтобы  захватить  взрыватель,  пока  детали
скованы льдом.
   - Ты слышишь меня? Свистни...О'кей, я слышал. Наливаю  последний  верхний
слой кислорода. Пусть он  пузырится  еще  тридцать  секунд.  Потом  начинаю.
Освежаю заморозку...О'кей, я собираюсь выкрутить... о черт, сломалось.
   Харди внимательно слушал и все записывал. Записи были необходимы  на  тот
случай, если что-то пойдет не так  и  ахнет  взрыв.  Кип  мог  погибнуть  от
крошечной искры, блеснувшей в облаке испаряющегося кислорода. Да и  мало  ли
какой сюрприз мог  быть  заложен  врагами  в  сложной  конструкции?  Другому
саперу, которому придется работать с такой же бомбой, нужно будет  учитывать
альтернативные решения.
   - Я использую гаечный ключ. - Кип достал его из кармана гимнастерки. Ключ
был  холодный,  и  пришлось  потереть  его  в  руках.  Он  начал   извлекать
блокирующее кольцо. Оно легко выкручивалось, и он сообщил об этом Харди.
   - "Сменился караул у  Букингемского  дворца..."  -  насвистывал  Кип.  Он
вытащил блокирующее кольцо, затем установочное кольцо и выпустил их в  воду.
Он чувствовал, как они медленно кружили возле его ног. Это  все  займет  еще
четыре минуты.
   - "Связать свою судьбу с солдатом хочет ли  она?  Ведь  надо  знать,  что
жизнь солдат опасна и трудна!"
   Он громко пел, стараясь согреться. Грудь болела от холода.  Он  попытался
отодвинуться от стылого корпуса бомбы. Поднял руки вверх, к  шее,  куда  все
еще попадал солнечный луч. Потом потер их, чтобы снять грязь,  жир  и  иней.
Было трудно достать гильзу, чтобы захватить головку.  Затем,  к  его  ужасу,
головка взрывателя отломилась и отлетела.
   - Плохо, Харди. Головка  взрывателя  полностью  оторвалась.  Ответь  мне,
о'кей? Остальная часть конструкции его утоплена в корпусе. Я не могу до  нее
добраться. Мне не за что ухватиться.
   - На сколько еще хватит заморозки? - Харди  был  прямо  над  ним.  Прошло
всего несколько секунд, но он уже прибежал сюда.
   - Еще минут на шесть.
   - Вылезайте, сэр, и мы взорвем ее.
   - Нет, передай мне еще кислорода.
   Он  поднял  руку  и  почувствовал   ледяную   канистру,   которую   Харди
незамедлительно спустил в яму.
   - Я выпущу по капле эту мерзость в открытый механизм взрывателя  -  туда,
где отвалилась головка. Потом врежусь в металл. Буду откалывать куски,  пока
не смогу за что-нибудь ухватиться. Теперь уходи, я буду обо всем говорить.
   Он едва сдерживал ярость по поводу случившегося. Кислород - мерзость, как
они его называли, - разлился по всей его одежде и  шипел,  когда  попадал  в
воду.
   Он подождал, когда появится иней, и начал срезать долотом куски металла.
   Еще подлил кислорода, еще подождал и начал срезать глубже.
   Когда лезвие притупилось, он оторвал кусок от гимнастерки, положил  между
металлом бомбы и рабочим концом долота, потом ударил в торец рукоятки долота
молотком. Только эта тряпица защищала его жизнь от гибельных искр Но  худшая
проблема заключалась в том, что у него закоченели пальцы. Они не  гнулись  и
ничего не чувствовали.
   Он продолжал отбивать металл по краям вокруг оторвавшейся головки. Снимал
его  слоями,  надеясь,  что  заморозка  примет   этот   вид   хирургического
вмешательства. Долото нельзя направить прямо:  существует  опасность  задеть
ударный капсюль, который воспламенит запальный стакан взрывателя.
   Это заняло еще пять минут. Харди не ушел, а стоял над ямой и  подсказывал
ему, сколько еще будет действовать заморозка. Но на самом деле никто из  них
точно не знал этого времени. Перед тем, как головка  взрывателя  оторвалась,
они замораживали другую часть; а температура воды, хотя и низкая, была  выше
температуры металла.
   Потом он что-то увидел. Контакт цепи  колебался  -  тоненький  серебряный
усик. Как бы до него дотянуться! Кип попытался снова согреть  руки,  потирая
их.
   Он выдохнул, застыл  на  несколько  секунд  и  игольчатыми  плоскогубцами
разрезал проводок надвое до того, как  снова  вдохнул.  Он  с  трудом  ловил
воздух, а мороз побежденного металла обжег его руку. Бомба была мертва.
   - Взрывателю конец. Запальный стакан выведен из строя. Поцелуй меня.
   Харди уже крутил ворот лебедки на  подъем,  а  Кип  пытался  вцепиться  в
веревку; но ему это плохо удавалось, ибо закоченели все мышцы. Он чувствовал
резкие рывки тали и с каждым разом все сильнее обвисал  на  кожаных  ремнях,
которыми был обвязан. Он чувствовал, как его ноги вылезали из тисков  липкой
грязи, как его доставали, словно  древний  труп  из  болота.  Его  небольшие
ступни показались из воды. Синий и коричневый - какое  любопытное  сочетание
цветов... Он потихоньку появлялся из ямы на солнечный свет - сначала голова,
потом торс...
   Он висел там, медленно вращаясь под вигвамом из шестов,  которые  держали
блок.  Харди  обнимал  его  и  одновременно  расстегивал   ремни   подвески,
высвобождая грудь, талию, бедра...
   Вдруг он увидел огромную толпу, которая наблюдала  за  ним  с  расстояния
метров в двадцать, слишком близко, что было очень опасно;  в  случае  взрыва
они могли бы погибнуть вместе с ним и Харди. Сержанту, конечно, было  не  до
того, чтобы предупреждать и осаживать их.
   Они молча наблюдали за ним, за индийцем, который склонился на плечо Харди
и вряд ли мог сам дойти сейчас  до  джипа  со  всем  своим  оборудованием  -
инструментами, и канистрами, и одеялами, и переговорным устройством, провода
от которого все еще змеились вокруг бесшумно, будто прислушиваясь к тишине в
яме.
   - Я не могу идти.
   - Только  до  джипа.  Еще  несколько  метров,  сэр.  Я  соберу  все  наше
имущество, не волнуйтесь.
   Они немного постояли, потом медленно  пошли.  Толпа  молча  расступилась,
давая дорогу.  Люди  смотрели  на  его  смуглую  кожу,  босые  ноги,  мокрую
гимнастерку, наблюдали за его измученным лицом, которое  не  узнавало  и  не
воспринимало ничего.
   Когда они дошли до джипа, Кипа начало трясти. По  глазам  больно  ударило
отражение света от ветрового стекла. Харди пришлось поднять его  и  устроить
на пассажирское сиденье в джипе.
   Когда Харди  отошел  за  вещами,  Кип  медленно  стянул  мокрые  брюки  и
завернулся в одеяло.
   Потом сел. Он так замерз и устал, что  даже  не  в  силах  был  отвинтить
крышку термоса с горячим чаем, который стоял рядом  с  ним  на  сиденье.  Он
подумал: "Мне, кажется, и не было страшно там. Я был только зол - из-за моей
ошибки или из-за того, что в механизме мог оказаться  сюрприз.  Как  реакция
зверя на опасность, когда убежать нельзя и следует защищать себя".
   И он понял теперь, что только Харди продолжает видеть в нем человека.
   Когда стоит жаркий день, каждый обитатель виллы Сан-Джироламо  моет  себе
голову - сначала керосином, чтобы избежать появления вшей, а потом водой.
   Кип лежит на спине. Его  волосы  разметались,  глаза  закрыты  от  яркого
солнца, и он кажется  удивительно  беззащитным  сейчас.  В  нем  чувствуется
робость. Когда он принимает  такую  позу,  то  больше  похож  на  мифическое
существо, чем на человеческое. Хана сидит  рядом,  уже  почти  высушив  свои
темные волосы. В такие моменты он рассказывает  ей  о  семье  и  о  брате  в
тюрьме.
   Он садится, перебрасывает волосы вперед и начинает вытирать их полотенцем
по всей длине .  А  она,
глядя на него в эти мгновения, представляет себе всех мужчин Азии, их  такие
же неторопливые движения, как у него, их спокойную,  неспешную  цивилизацию.
Он говорит о священных воинах, а она ощущает, что он - один из них,  суровый
и видимый, останавливающийся только в эти редкие минуты, когда  ярко  светит
солнце, когда он может быть беззаботным и неофициальным.
   Его голова теперь откинута  к  столу,  и  солнце  сушит  волосы,  которые
рассыпались,  напоминая  колосья,  перевесившиеся  через   край   соломенной
корзинки странно-забавной формы.
   Хотя он из Азии, но  в  последние  годы,  в  войну,  словно  бы  приобрел
английских родителей и, как подобает послушному сыну, следует их правилам.
   - А  мой  старший  брат  считает  меня  дураком  за  то,  что  я  доверяю
англичанам. - Кип поворачивается к  ней,  в  глазах  поблескивают  отражения
солнечного дня. - Брат говорит: "Когда-нибудь у тебя откроются глаза".  Азия
все еще несвободный континент, и мой брат в ужасе  от  того,  как  легко  мы
бросаемся в войны, в которые ввязываются англичане. Мы всегда спорили с ним,
потому что не сходились во мнениях. Он все время повторял:  "Когда-нибудь  у
тебя откроются глаза".
   Сапер произносит это, подражая разговорной манере брата. Его глаза плотно
закрыты.
   - Я возражаю ему, например, так: Япония - часть Азии,  а  ведь  известно,
сколь жестоко японцы обращались с сикхами в Малайе. Но мой  брат  словно  не
слышит этого. Он твердит, что англичане  и  теперь  вешают  сикхов,  которые
выступают за независимость.
   Она отворачивается от него, прижав сложенные руки к груди. Опять  вражда,
вечная вражда в мире. Нескончаемая. Непреходящая... Она идет в  дом,  в  его
прохладу и темноту, чтобы посидеть с англичанином.
   Ночью, когда она распускает пучок его прически, этот  мужчина  становится
похож совсем на  другое  созвездие,  руки  тысячью  экваторов  раскиданы  по
подушке, волны его волос качают ее  в  его  объятиях.  Она  держит  в  руках
индийскую богиню, пшеницу и ленты. Когда  он  наклоняется  над  ней,  волосы
струятся вниз. Она может обмотать ими свое запястье. Когда он двигается, она
не закрывает глаза и видит в темноте палатки, как вспыхивают то там, то  сям
маленькие электрические искорки в его волосах.
   Кип всегда двигается не наобум,  а  вступая  в  отношения  с  чем-нибудь:
стенами,  зелеными  изгородями,  террасой.  Он   бегло   просматривает   все
окружающее пространство. Даже глядя на Хану, он видит детали ее  исхудавшего
облика не сами по себе, а на фоне пейзажа за ней. Так же он наблюдает  и  за
полетом коноплянки, охватывая вниманием не только птичку,  но  и  в  широких
рамках то пространство, в  середине  которого  она  трепещет,  поднявшись  в
воздух. Он прошел всю  Италию,  очищая  ее  от  мин,  и  глаза  его  повсюду
стремились  замечать  все  предметы  -  кроме  того,  что   было   живым   и
недолговечным.
   Единственное, к чему он никогда не присматривался, - это к  самому  себе.
Кипа не интересовала ни его расплывчатая тень  в  сумерках,  ни  собственная
рука, протянувшаяся к спинке кровати, ни его отражение в окне,  ни  то,  что
они о нем подумают. За годы  войны  он  понял,  убедился,  выучил  наизусть:
единственно и абсолютно надежный и безопасный предмет - он сам.
   Он проводит вечера с англичанином, который напоминает ему ель, виденную в
Англии, в саду лорда Суффолка на  краю  утеса,  смотрящего  на  Бристольский
залив. У этой ели была больная ветка, тяжелая от старости. Ее  поддерживало,
как подпорка, другое дерево. Ель стояла там, будто  страж,  и,  несмотря  на
дряхлость,  угрюмость,  корявую  кору,  в   ней   чувствовалось   внутреннее
благородство, словно она помнила, кому обязана этой поддержкой.
   У него нет никаких зеркал, а тюрбан свой на голове он укладывает в  саду,
глядя на мошек на деревьях. Он заметил у Ханы пряди со следами хирургических
ножниц. Ему знакомо ее дыхание, когда она кладет голову  ему  на  грудь,  на
ключицу, где кость делает кожу немного светлее.  Но  она  думает,  что  если
спросит его, какого цвета у нее глаза, он не сможет ответить, хотя и обожает
ее. Он засмеется и попытается угадать, но  если  она,  черноглазая,  закроет
глаза и скажет, что  они  зеленые,  он  поверит  ей.  Он  может  внимательно
смотреть в глаза, но не отмечать, какого они цвета. И пища, которую он  ест,
для него больше средство к существованию, чем что-то особенное, имеющее вкус
или температуру, аромат или аппетитный внешний вид.
   Когда кто-то говорит, он смотрит на губы,  а  не  на  глаза  и  их  цвет,
который, как ему кажется, постоянно меняется в зависимости  от  освещения  в
комнате или времени суток. Ему нравится определять  характер  по  губам.  Он
считает, что губы открывают некоторые интересные черты  х