ярко и отчетливо; зато мешки
под глазами стерлись, как бы растаяли в темно-розовых лучах заката.
   Он повернул стул так, что мог откинуться на его спинку, оставаясь лицом к
Алмаши. С трудом находя слова, он  потирал  подбородок,  морщился,  закрывал
глаза, чтобы подумать, и только потом что-нибудь  выпаливал,  отвлекаясь  от
своих мыслей. Он чувствовал, как погружался в  темноту  всей  этой  истории,
вслед за Алмаши.
   - Я могу разговаривать с вами, Караваджо, потому  что  чувствую:  мы  оба
смертны. Девушка и тот парень еще не осознают этого. Несмотря на  то,  через
что им пришлось пройти. Хана была в глубоком горе, когда  я  впервые  увидел
ее.
   - Ее отца убили во Франции.
   - Понимаю. Она мне не рассказывала об этом. Она была отдаленной от  всех.
Вывести ее из замкнутости и уединения можно было, лишь попросив читать  мне.
Вы не думали о том, что ни у вас, ни у меня нет детей?
   Потом, помолчав, словно взвешивая свои шансы на положительный  ответ,  он
спросил:
   - У вас есть жена?
   Караваджо сидел в розовом  свете,  закрыв  лицо  руками,  словно  пытаясь
стереть все, чтобы обрести ясность мысли, как будто это был еще один подарок
молодости, который так четко больше ему уже не давался.
   - Вы должны рассказать мне все, Караваджо. Или я для вас - дешевая книга,
которую  можно  прочитать  и  забыть?  Или  чудовище,  наполненное  морфием,
коридорами, ложью, водорослями, мешками с камнями, которые надо вытащить  из
озера и убить?
   - Во время войны нас, воров, постарались использовать на полную  катушку.
Наши умения  были  признаны  официально.  Сначала  мы  все  воровали.  Потом
некоторые из нас начали давать советы. Мы  лучше,  чем  чиновники  разведки,
разбирались в том, как  можно  завуалировать  обман.  Мы  создавали  двойных
агентов. Целые кампании  велись  этой  разношерстной  армией  проходимцев  и
интеллектуалов. Я лазил по всему Среднему Востоку, там и услышал впервые про
вас. Вы были тайной, белым пятном на их картах, но, конечно, не своим  и  не
нейтралом, а врагом, так как передавали свои знания пустыни в руки немцев.
   - Слишком много жестоких глупостей и нелепостей произошло в  Эль-Тадже  в
тридцать девятом году, когда меня окружили и взяли под  стражу,  подозревая,
что я шпион.
   - И тогда вы перешли к немцам?
   Молчание.
   - Вы так и  не  смогли  попасть  обратно,  в  Пещеру  Пловцов,  на  плато
Увейнат?
   - Нет, пока я не вызвался провести Эпплера через пустыню.
   - Я хочу вам кое-что рассказать. То, что было в сорок  втором,  когда  вы
привели этого тайного агента н Каир.
   - Операция "Салам".
   - Да. Когда вы работали на Роммеля.
   - Яркая личность... Что вы собирались поведать мне?
   - Я прежде всего должен сказать, что, когда вы шли через пустыню, избегая
войск союзников, провожая Эпплера, - это был поистине героический  поступок.
От оазиса Джиало путь в Каир долог  даже  по  прямой.  Но  только  вы  могли
доставить человека Роммеля и его экземпляр "Ребекки" в Каир так, как вы  это
сделали тогда.
   - Откуда вам это известно?
   - Я хочу сказать, что они не с  бухты-барахты  наткнулись  на  Эпплера  в
Каире. О вашем переходе знали. И уже давно был разгадан шифр немцев,  но  не
могли позволить, чтобы Роммель узнал  об  этом,  иначе  раскрылись  бы  наши
источники среди его штабистов. Поэтому нам пришлось ждать  до  Каира,  чтобы
схватить Эпплера и сделать вид, будто секреты "Ребекки" выдал он.
   Мы следили за вами на всем протяжении вашего  пути.  Через  всю  пустыню.
Британская разведка знала ваше имя, знала, что вы были связаны с Клифтонами,
- это еще больше повышало интерес к вам. Вы нам тоже были нужны. А потом вас
предполагали убить...
   Если вы мне все еще не верите, давайте я скажу, что вы вышли из Джиало  и
на маршрут вам потребовалось двадцать дней. Вы шли вдоль  цепочки  подземных
колодцев. Вы не могли подойти к  Увейнату,  потому  что  там  стояли  войска
союзников, и вы прошли мимо Абу-Балласа. В пути Эпплер  подхватил  пустынную
лихорадку, и вы выхаживали его, хотя уже как-то раз сказали  здесь,  что  он
вам не нравился...
   Самолеты "теряли" вас, но следили за вами очень тщательно. Вы не были  ни
шпионом, ни диверсантом, ни  тайным  агентом,  но  на  нашей  стороне  таких
ретивых мастеров хватало. Не было недостатка и в  мыслителях.  В  британской
разведке думали, что вы убили Джеффри Клифтона из-за женщины. Они нашли  его
могилу в 1939 году, но никаких следов жены не обнаружили. Вы стали  для  них
врагом не тогда, когда согласились послужить немцам, а гораздо раньше, когда
начался ваш роман с Кэтрин Клифтон.
   - Понятно.
   - После того как вы попрощались с Эпплером и ушли из Каира в  1942  году,
англичане потеряли вас. Предполагалось найти вас в пустыне и убить.  Но  они
потеряли вас. Двое суток настойчивых поисков, но  вы  будто  испарились  или
превратились в песчинку. Наши заминировали спрятанный джип. Позже его  нашли
опрокинутым, но ваших следов все равно нигде не смогли обнаружить.  Вот  это
было ваше самое великое путешествие, а не то, которое вы предприняли в  Каир
с Эпплером. Вы, похоже, уже были не в себе. Спрыгнули с ума...  Так  говорил
один мой знакомый в Канаде, он приехал туда еще до первой мировой - кажется,
из Восточной Европы.
   - Вы находились тогда в Каире или вместе с ними охотились за мной?
   - Нет. Мне показывали досье. Меня как раз отправляли уже в Италию, и  они
вправе (для подстраховки, на всякий случай) были подумать: а вдруг и вы тоже
окажетесь там.
   - Здесь.
   - Да.
   Ромб света передвинулся вверх по стене, оставляя Караваджо  в  тени.  Его
волосы опять потемнели. Он  откинулся  назад,  задевая  плечом  нарисованную
листву.
   - Думаю, это не имеет значения, - пробормотал Алмаши.
   - Еще дозу?
   - Нет. Я пытаюсь все поставить на свои места. Я всегда имел  свою  личную
жизнь. Трудно осознать, что обо мне так заботились.
   - Вы завели роман с женщиной, которая была связана  с  разведкой.  И  еще
несколько человек оттуда вас лично знали.
   - Наверное, Багнольд.
   - Да.
   - Англичанин до мозга костей.
   - Да.
   Караваджо помолчал.
   - Мне нужно спросить у вас последнее.
   - Я знаю.
   - Что случилось с Кэтрин Клифтон? Что случилось перед войной,  что  свело
вас всех снова в Гильф-эль-Кебире? После того, как Мэдокс уехал в Англию.

***

   Мне нужно было еще раз съездить в  Гильф-эль-Кебир.  чтобы  свернуть  наш
последний лагерь на плато Увейнат. Наша жизнь там закончилась Я  думал,  что
между нами больше ничего не произойдет. Мы не были  любовниками  уже  больше
года. Где-то в Европе назревала война, как рука, которая лезет  в  чердачное
окно. И она, и я отступили за наши стены собственных  привычек  и  кажущиеся
невинными приятельские отношения. Мы встречались очень редко.
   В конце лета 1939 года я  запланировал  наведаться  в  Гильф-эль-Кебир  с
Гоугом, чтобы свернуть базовый лагерь, и Гоуг должен был уехать на грузовике
со всем имуществом, а Клифтон обещал прилететь и забрать меня. А после этого
мы расстанемся и навсегда положим конец нехитрому любовному треугольнику.
   Услышав гул самолета и увидев  его  вдалеке,  я  спустился  по  скалам  к
основанию плато. Клифтон всегда отличался решительностью.
   Небольшой грузовой  самолет  интересно  приземляется,  скользя  от  линии
горизонта. Он слегка касается крыльями света пустыни, потом звук замирает, и
машина плывет к земле. Я никогда не понимал до конца, как работают самолеты.
Я видел, как они приближались ко мне в пустыне, и всегда выходил из палатки,
испытывая некоторый страх. Они погружают крылья в тот свет, а затем входят в
эту тишину.
   "Мотылекк"  плавно  скользил  над  плато.  Я  размахивал  куском   синего
брезента. Клифтон сбавил скорость и пролетел надо мной, да так низко, что  с
кустов акации посыпались листья. Затем самолет дал вираж влево, развернулся,
выровнялся и пошел прямо на меня. За пятьдесят  метров  до  меня  его  вдруг
резко бросило вниз, и он врезался в песок. Я побежал со всех ног.
   Я думал, что Джеффри был  один.  Он  должен  был  прилететь  один,  чтобы
забрать меня из пустыни на втором месте в кабине. Но когда я прибежал, чтобы
вытащить его, я увидел рядом с ним ее. А он был мертв. Она пыталась шевелить
нижней частью тела, глядя прямо перед  собой.  Через  открытое  окно  кабины
песок насыпался на ее колени. Видимых повреждений, травм,  даже  синяков  от
ушибов не было. Ее левая рука протянулась вперед, чтобы  смягчить  удар  при
крушении. Я вытащил Кэтрин из  смятого  самолета,  который  Клифтон  называл
"Медвежонок Руперт", и понес к пещерам в скалах. В Пещеру Пловцов, где  были
рисунки. По карте широта 23 градуса 30 минут, долгота 25 градусов 15  минуг.
Вечером я похоронил тело Джеффри Клифтона.
   Был ли я проклятием для них?  Для  нее?  Для  Мэдокса?  Для  пустыни,  на
которую с силой обрушилась новая война,  которую  бомбили,  словно  это  был
просто песок? Варвары против варваров. Обе армии прошли пустыню,  так  и  не
поняв, что же она собой являет. Пустыни Ливии.  Отбросьте  политику,  и  это
будут самые сладкие слова, которые я  знаю.  Ливия.  Сексуальное,  протяжное
слово, как затворенный колодец. Помните, что писал Дидо о пустынях Ливии?
   "Человек будет, как водные реки в сухом месте..."
   Я не верю, что пришел на проклятую землю или что  был  пойман  в  ловушку
зловещей ситуации. Каждая находка в пустыне и каждая встреча были  для  меня
подарком: наскальные рисунки в Пещере Пловцов, пение на пару с  Мэдоксом  во
время наших экспедиций, появление среди нас Кэтрин, и то, как я шел к ней по
красному блестящему бетонному полу и становился перед ней на колени,  припав
головой к ее животу, словно маленький мальчик, и племя, у которого был склад
оружия и которое вылечило меня, и даже мы четверо, Хана, и вы, и сапер.
   Я лишился всего, что любил и ценил.
   Я остался с ней. У нее были  сломаны  три  ребра.  Я  ждал,  что  вот-вот
дрогнут ресницы, пошевелится разбитое запястье, заговорит неподвижный рот.
   - Почему ты так меня ненавидишь? - прошептала она. - Ты убил во мне все.
   - Кэтрин, ты не…
   - Обними меня. Прекрати объяснения. Ты неисправим.

***

   Ее взгляд был пристальным. Она не отпускала меня. Я буду последним,  кого
она видит. Шакал в пещере, который направляет и  защищает  женщину,  который
никогда не предаст ее.
   - Есть сотни богов, ассоциирующихся с животными, - говорю я ей. - Есть  и
связанные с шакалами - Анубис, Дуамутеф, Вепвавет. Эти существа ведут нас  в
загробную жизнь, так же, как я незримо сопровождал тебя,  когда  мы  еще  не
встретились. Я был с тобой на всех вечеринках в Оксфорде и Лондоне, наблюдая
за тобой. Я сидел напротив, когда ты делала уроки и держала в руках  большой
карандаш. Когда ты встретила Джеффри Клифтона в два часа ночи  в  библиотеке
дискуссионного  общества  Оксфордского  университета,  я  был  там.   Пальто
валялись на полу, а ты, босая,  осторожно  перешагивала  через  них,  словно
цапля. Он наблюдает за тобой, но я тоже наблюдаю, хотя ты  не  видишь  меня,
игнорируешь мое присутствие. Ты в  таком  возрасте,  когда  замечают  только
красивых мужчин. Ты еще не видишь  тех,  кто  не  находится  в  сфере  твоей
благосклонности. Шакала не так уж часто используют  в  Оксфорде  в  качестве
охраны. Я же отношусь к тем, кто постится, пока не увидит то, что ему нужно.
Ты стоишь у стены с книгами. Левой рукой держишься за длинную нитку жемчуга,
которая свисает с твоей шеи.  Босыми  ногами  нащупываешь  путь.  Ты  что-то
ищешь. В те дни ты была  немного  полнее,  хотя  и  достаточно  красива  для
университетской жизни.
   Нас двое в библиотеке, но ты нашла только  Джеффри  Клифтона.  Это  будет
бурный роман. Из всех мест он выбирает работу с археологами где-то на севере
Африки. "Компания одержимых чудаков, в которой мне  предстоит  работать",  -
говорит Джеффри. Твоя мать  в  восторге  -  еще  бы,  тебе  предстоит  такое
приключение!
   Но дух шакала, который был "открывателем путей",  имя  которому  Вепвавет
или Алмаши, находился в той комнате вместе с вами  обоими.  Сложив  руки,  я
наблюдаю, как ты пытаешься вести светскую беседу, что нелегко,  ибо  вы  оба
выпили. Но самое чудесное - это то, что даже в таком состоянии, в  два  часа
ночи, вы почувствовали постоянную необходимость  и  удовольствие  в  общении
друг с другом. Любой из вас мог прийти на  ту  вечеринку  с  кем-то  другим,
переспать в ту ночь с кем-то другим, но вы оба нашли свою судьбу здесь.
   В три часа ночи ты чувствуешь, что  пора  уходить,  но  не  можешь  найти
туфлю. Одна розовая туфелька у тебя в руке. Я вижу вторую рядом  и  поднимаю
ее. Я помню их блеск. Это  явно  излюбленные  туфли,  сохранившие  очертания
твоих пальцев. "Спасибо", - говоришь ты, принимая ее,  и  уходишь,  даже  не
взглянув на меня.
   Я верю: когда мы встречаем тех, в кого  влюбляемся,  есть  ниша  в  нашей
душе, в которой сидит историк, немного педант, кто воображает или вспоминает
эту встречу, а в иное время человек проходит мимо, не  заметив.  Вот  так  и
Клифтон, возможно, год назад открывал перед тобой  дверцу  автомашины  и  не
подозревал, что ты - его судьба. Но, для того  чтобы  влюбиться,  все  части
тела должны быть готовы принять другого человека, все атомы должны двигаться
в одном направлении для осуществления желания.
   Я провел годы в пустыне, благодаря чему и  уверовал  в  такие  вещи.  Это
место между прошлым и будущим, где время и вода  становятся  призрачными,  а
рядом с вами - шакал, который одним глазом смотрит в прошлое,  а  другим  на
путь, который вы собираетесь предпринять.  В  его  пасти  кусочки  прошлого,
которые  он  преподносит  вам,  и,  когда   складывается   полная   картина,
оказывается, что вы давно уже это знаете.
   В ее  глазах  сквозит  ужасная  усталость,  Когда  я  вытащил  Кэтрин  из
самолета, она пыталась понять,  что  произошло.  Сейчас  ее  взгляд  обращен
внутрь, как будто она охраняет что-то в себе.
   Я придвинулся к ней и встал на колени. Наклонившись к ней, провел  языком
по ее голубому веку, почувствовав соленый вкус цветочной пыльцы.  Или  слез?
Потом я провел языком по ее губам, по другому  веку,  ощущая  пористость  ее
кожи, стирая голубизну. Когда я отодвинулся, в ее взгляде  мелькнуло  что-то
белое. Я раздвинул ее губы и пальцами  разжал  зубы  -  язык  "запал",  и  я
вытащил его. Но было уже слишком  поздно:  она  ощущала  дыхание  смерти.  Я
наклонился к ней и своим языком перенес синюю пыльцу на ее язык. Мы когда-то
так делали, когда занимались любовью. На этот раз  ничего  не  произошло.  Я
разогнулся, набрал в грудь воздуха и снова  сделал  то  же.  Когда  я  снова
прикоснулся к ее языку, я почувствовал легкое дрожание.
   А затем из нее вырвался ужасный последний  выдох  застоявшегося  воздуха,
сильный и близкий. По ее телу пробежала дрожь, словно через него  пропустили
электрический ток. Оно сползло к стене с рисунками. Дух смерти вошел в  нее,
и последним выдохом она попрощалась со мной. В пещере становилось темнее.
   Я знаю демонические ритуалы. В  школе  меня  научили,  как  обращаться  с
демонами. Мне рассказывали о красивой соблазнительнице, которая  приходит  в
спальню к мужчине. И если он знает, что делать в таких  случаях,  то  должен
потребовать, чтобы она повернулась спиной, поскольку у демонов и  ведьм  нет
спины, а есть только то, что они хотят вам показать. Что  я  сделал?  Какого
зверя вселил в нее? Думаю, я разговаривал с ней больше часа.  Был  ли  я  ее
демоном-любовником? Был ли я демоном-другом Мэдокса? Или  демоном  для  этой
страны, когда нанес ее на карту и превратил в место войны?
   Умирать нужно в святых местах. Это один из секретов, которые ты  познаешь
в пустыне. Поэтому Мэдокс пошел в церковь  в  Сомерсете,  в  место,  которое
потеряло свою святость, и совершил то, что, по его глубокому убеждению, было
святым действом.
   Когда я перевернул ее, все тело было покрыто ярким  пигментом.  Травы,  и
камни, и свет, и пепел от веток акации - чтобы сделать ее бессмертной.  Тело
прислонилось  к  священным  краскам.  Только  синие  глаза  стерлись,  стали
безымянными, чистым листом бумаги для  карты,  на  котором  пока  ничего  не
изображено, не нанесены озера,  нет  темноты  гор,  которые  раскинулись  на
севере от Борку-Эннеди-Тибести, нет водного веера  Нила,  который  вложен  в
открытую ладонь Александрии, на краю Африки.
   Нет и всех названий племен, странников и  кочевников,  которые  бредут  в
монотонности пустыни и видят яркость, и веру, и любой камень, или  найденная
металлическая коробка, или кость становятся священными предметами. Вот в чем
величие той страны, в которую моя любимая  сейчас  входит  и  становится  ее
частью. Мы умираем, вбирая богатство любовников, племен, вкусовых  ощущений,
которые мы испытали, тел, в которые мы погружались и из  которых  выплывали,
словно из рек мудрости, характеров, на которые мы взбирались как на деревья,
страхов, в которых мы прятались, как в пещерах. Я хочу, чтобы на  моем  теле
были все эти отметки, когда умру. Я верю в  такую  картографию,  выполненную
самой природой, а не в гроздья имен на карте, словно  названия  универмагов,
данные в честь их богатых владельцев - женщин и мужчин. Мы - истории общины,
книги общины. Нами не владеют, и мы не моногамны в  наших  вкусах  и  опыте.
Все, что я хотел, - это пройти по такой земле, где нет карт.
   Я понес Кэтрин Клифтон в пустыню, где есть книга общины лунного света. Мы
в голосе колодцев. Во дворце ветров.

***

   Лицо Алмаши склонилось налево, уставившись в пустоту  -  может  быть,  на
колени Караваджо.
   - Еще морфия?
   - Нет.
   - Вам что-нибудь нужно?
   - Нет. Ничего.

X
Август

   Караваджо спустился в полумраке по ступенькам на кухню. На  столе  лежали
сельдерей и репа с прилипшими комьями земли. Хана возилась у камина, разводя
огонь, и не слышала, как он вошел.
   За  те  дни,  которые  он  провел  на  вилле,  его  тело  расслабилось  и
освободилось от напряжения, от этого он казался крупнее, более раскованным и
вальяжным в движениях. Появилась какая-то неэкономность  и  в  то  же  время
заторможенность, сонливость в  жестах.  Только  походка  осталась  легкой  и
неслышной. Сейчас он почувствовал неловкость из-за того, что стоит у Ханы за
спиной, и намеренно с грохотом подвинул стул,  чтобы  она  услышала,  что  в
кухне есть еще один человек.
   - Привет, Дэвид.
   Он заслоняет рукой лицо от яркого света огня, словно от солнца. Вероятно,
он слишком долго пробыл в пустыне с английским пациентом.
   - Как он?
   - Уснул. Выговорился и уснул.
   - Твои подозрения насчет него оправдались?
   - Он отличный парень. Пусть живет.
   - Я так и думала. Мы с Кипом уверены, что он англичанин. Кип считает, что
все лучшие и умные люди немного странные. Эксцентричные. Он работал с  одним
из таких.
   - Кип и сам не без странностей. Между прочим, кстати, где он?
   - На террасе. Что-то замышляет к моему дню рождения и не хочет,  чтобы  я
видела заранее.
   Хана поднялась от  каминной  решетки,  вытирая  одну  руку  о  предплечье
другой.
   - Ради твоего дня рождения хочу  рассказать  тебе  маленькую  историю,  -
сказал он. Она посмотрела на него.
   - Только не о Патрике, ладно?
   - Немножко о Патрике, но больше о тебе самой.
   - Я все еще не могу спокойно слушать о нем, Дэвид.
   - Когда  отцы  умирают,  уходят  из  мира  живущих  так  или  иначе,  это
естественно. А мы все равно продолжаем их любить - как умеем, как можем.  Ты
не в силах выбросить его из своего сердца. И не в силах бесследно  запрятать
память о нем там, в глубине души...
   - Давай поговорим, когда пройдет действие морфия.
   Она подошла, положила руки ему на плечи, подтянулась и поцеловала  его  в
щеку. "Дядюшка" Дэвид крепко обнял ее, царапая кожу щетиной, словно  песком.
Ей нравилось это в нем теперь; раньше он слишком много внимания уделял своей
внешности.  Патрик  обычно  подс