Зрелище неаппетитное:  шлепающий рот  удлиняется белой  пеной,  все  это
висит... В общем, ничего хорошего.
   Монотонность движения зубной щетки по зубам убаюкивает, расслабляет и
настраивает на лирический лад. Сашенька мурлыкал орангутангом, когда ЦГВ
- цистерна грязной воды -  решила осушиться. Бывают же такие совпадения:
полный гидрозатвор сточных вод,  с  серыми нитями всякой дряни,  вылетел
ровно на двадцать сантиметров вверх и,  полностью попав в захлопнувшийся
за ним рот, полностью вышел через ноздри.
   Чеснок показался ландышами.  Сашенька вышел из  умывальника,  опустив
забрало.  Первого же так ничего впоследствии и  не понявшего трюмного он
замотал за грудки.
   - Ну,  ссу-киии,  -  шипел он гадюкой, - придите за таблетками. Я вам
намажу. Я вам сделаю...
   И  все?  Нет,  конечно.  Центральный все это тут же узнал и  зарыдал,
валяясь вперемешку.
   - Оооо, - рыдал центральный, - полное йеблоооо...

   ВИТЮ НАШЕГО...

   За борт смыло!  Правда, не то чтобы смыло, просто перешвартовались мы
ночью,  а он наверху стоял,  переминался,  ждал, когда мы упремся в пирс
башкой,  чтоб соскочить.  А  наша "галоша" сначала не  спеша так на пирс
наползала-наползала,  а потом на последних метрах -  КАК ДАСТ!  -  и все
сразу же на три точки приседают,  а  Витенька у  нас человек мнительный,
думает и  говорит он  с  задержками,  с  паузами то есть,  а  тут он еще
туфельки  надел,  поскольку к  бабе  душистой  они  собрались,  мускусом
сильным себя помочив,  -  в общем,  поскользнулся он и, оставляя на пути
свои очертания,  по корпусу сполз - и прямо, видимо, в воду между лодкой
и пирсом, а иначе куда он делся?
   А ночь непроглядная,  минус тридцать,  залив парит,  то есть лохмотья
серые от воды тянутся к  звездам,  и где там Витя среди всей этой зимней
сказки - не рассмотреть. Все нагнулись, вылупились, не дышат - неужели в
лепешку?  Все-таки наша "Маша" -  10  тысяч тонн -  как  прижмет,  так и
останется от тебя пятно легкосмываемое.
   Осторожненько так в воздух:
   - Витя! Ви-тя! 
   От воды глухо:
   - А...
   Жив, балясина, чтоб тебя! Успел-таки под пирс нырнуть. Все выдохнули:
"Ччччерт!"  А  помощник от  счастья ближайшему матросу даже в  ухо  дал.
Живой! Мама моя сыромороженая, живой!!!
   Бросили Вите шкерт,  вцепился он в  него зубами,  потому что судорога
свела и грудь,  и члены.  Вытянули мы его, а шинель на нем ледяным колом
встала и стоит. Старпом в него тут же кружку спирта влил и сухарик в рот
воткнул, чтоб зажевал, как потеплеет.
   Стоит Витя, в себя приходит, глаза стеклянные, будто он жидкого азота
с полведра глотанул, а изо рта у него сухарик торчит.
   Старпом видит, что у него столбняк, и говорит ближайшим олухам:
   - Тело вниз! Живо! Спирт сверху - спирт снизу!
   Витю  схватили за  плечи,  как  чучело Тутанхамона,  и  поволокли,  и
заволокли  внутрь,  и  там  силой  согнули,  посадили  и  давай  спиртом
растирать, и вот он потеплел, потеплел, порозовел, и губы зашевелились.
   - Я... я... - видно, сказать что-то хочет, - я... 
   Все к нему наклонились, стараются угодить.
   - Что, Витя... что?
   - К бабе... я хо... чу... о... бе... ща... ал...
   "Вот это да! - подумали все. - Вот это человек!"
   - Андрей Андреич! - подошли к старпому. - Витя к бабе хочет!
   - К бабе? - не удивился старпом. - Ну, пустите его к бабе.
   И Витя пошел.
   Сначала медленно так,  медленно,  а потом все сильнее и сильнее,  все
свободнее,  и вот он уже рысцой так,  рысцой, заломив голову на спину, и
побежал-побежал,  спотыкаясь,  блея  что-то  по-лошадиному,  и  на  бегу
растаял в тумане и в темноте полярной ночи совсем.

   КОЛОКОЛЬЧИКИ - БУБЕНЧИКИ

   В   совместном  проживании  двух   военно-морских   семей   в   одной
двухкомнатной квартире есть свои особенные прелести.  Тут уже невозможно
замкнуться в  собственной треснутой скорлупе;  волей-неволей  происходит
взаимное  проникновение и  обогащение и  роскошь  человеческого общения,
которая всегда, поставленная во главу угла, перестает быть роскошью.
   В субботу люди обычно моются.  И в подобной квартире они тоже моются.
Один из военно-морских мужей влез в ванну, предупредиа жену относительно
своей спины:  жена должна была прийти и  ее потереть.  Но поскольку жена
должна была еще и  приготовить обед,  то вспомнила она о спине с большим
опозданием.  В это время в ванне был уже другой, чужой муж, который тоже
дожидался,  когда же придут и  потрут,  а ее собственный муж в это время
уже лежал на диване весь завернутый и наслаждался комфортом.
   Комфорт  -  это  такое  состояние вещей  и  хозяев,  когда  телевизор
работает,  ты дремлешь на диване,  а на кухне,  откуда тянет заманчивым,
кто-то погромыхивает кастрюлями.
   Дверь  ванной открылась сразу  же,  и  перед  женой,  оторвавшейся от
жареной  картошки,  предстал  намыленный  розовый  зад  изготовившегося.
Мужские принадлежности довольно безжизненно висели.
   - Эх вы,  колокольчики-бубенчики,  - воскликнула повеселевшая жена и,
просунув руку, несколько раз подбросила колокольчики и бубенчики.
   Первое,  что она увидела на  мохнатой от мыльной пены повернувшейся к
ней голове, был глаз. Огромный, чужой, расширенный от ужаса ненамыленный
глаз.

   "МАЗАНДАРАНСКИЙ ТИГР"

   Командира звали  "Мазандаранский тигр".  Он  принял нашу  курсантскую
роту как раз в тот день, когда в клубе шел фильм с таким названием.
   Угрюмое, дырявое от оспы лицо, серые колючие глаза. Освети такое лицо
снизу в  полной темноте фонариком,  и  с  ним можно грабить в  подъездах
Когда он начинал говорить, щеки и подбородок у него подергивались, брови
залезали наверх,  оловянные глаза смотрели поверх голов, а верхняя губа,
вздрагивая, обнажала крупные клыки. Мы обкакивались на каждом шагу.
   Голос у него был низкий,  глубинный, говорил он медленно, чеканно, по
слогам,  подвывая.  "Я пят-над-цать лет ка-пи-тан-лей-те- нант!" - любил
повторять он, и мы за это его называли "Пятнадцатилетним капитаном".
   Кроме этой устная газета "Гальюн Таимо наградила его кличками "Саша -
тихий ужас",  Кошмар и "Маниакальный синдром";  дневальные,  оставаясь с
ним один на один в пустом ротном помещении,  когда все остальные уходили
на  занятия,  страдали  внутренними припадками  и  задержками  речи.  Им
полагалось ветречать  командира,  командовать "смирно"  и  в  отсутствие
дежурного   (а   те   любили   смываться)   докладывать  ему:   "Товарищ
капитан-лейтенант! Во время моего дежурства происшествий не случилось!"
   В это время Тигр,  приложив руку к головному убору, обшаривал стоящее
перед ним "дежурное тело" злым, кинжальным взглядом.
   Попадать ему  во  время доклада глазами в  глаза не  рекомендовалось.
Могло  наступить  затмение.   Можно  было  поперхнуться,  заткнуться,  и
надолго.
   Поперхнувшемуся было  совсем  плохо.  Тягостное молчание  друг  перед
другом  с  поднятыми  к  головам  руками  прерывалось  только  горловыми
взбулькиваниями растаращенного дневального (у него непрерывно шла слюна)
и могло продолжаться до обморока.
   Дневальные переносили обморок стоя, привалившись к столику. У нас это
называлось "отмоканием".
   С  тоской сердечной я  ждал  своего первого дневальства и,  когда оно
наступило,  со страхом прислушивался к шорохам на лестнице.  По лестнице
должен был подняться он -  Тигр.  Вокруг тишина и слуховые галлюцинации,
наконец отчетливо стали слышны шаги и покашливание, потом - сморкающиеся
звуки. Идет! Дверь распахнулась, и я шагнул как с пятиметровой вышки.
   - Смирно!  -  истошно заорал я,  чуть  вращая от  усердия головой.  -
Товарищ капитан-лейтенант...
   Тигр не слушал рапорта и, слава Богу, не смотрел в глаза.
   - Вольна-а...  -  и  тут раздалось:  -  Возь-ми-те  голяк...  (думаю:
Господи,  а  что это?)  и об-рез..  (мама моя,  а это что?) и у-бе-ри-те
э-т-о го-в-но наа-л-ле-е... (слава Богу, понятно).
   Но  дневальный не  имеет  права  покидать  столик.  Мое  мешканье  не
ускользнуло от  Тигра.  Он  начал медленно,  с  живота поднимать на меня
глаза,  и  пока он поднимал,  у меня внутри все становилось на цыпочки и
отрывалось, становилось и отрывалось.
   Брови у  Тигра полезли вверх.  Мои брови ему навстречу сделали то  же
самое.  Теперь он  смотрел мне в  глаза.  Не  в  силах оторвать от  него
зачарованного взгляда, теплым от ужаса голосом я прошептал
   - а...х.. у сто-ли-ка кто будет стоять? 
   Глаза у Мазандаранца вылезли,  и я наполнился воздухом, а он зашипел,
заприседал головой; лопнуло! прорвалось! зафохотало!
   - С-сы-то-лик?! Мо-ли-к! Едри его мать! Я буду стоять! Я!
   Я бросился в дверь, прогрохотал по лестнице и еще долго-долго носился
по инерции по аллеям.  Без памяти,  без голяка и без обреза. Я готов был
руками, руками убирать это говно!
   Только когда аллеи начали повторяться,  я  начал соображать.  Потом я
отправился искать то место, где успели нагадить.
   О, ужас! Я его не нашел.

   ЗА СУПОМ

   Лодка,   всплыв,  легла  в  дрейф.  В  центральном  посту  в  креслах
полулежали вахтенные,  и  наслаждались эти  вахтенные свежим  и  вкусным
морским воздухом.
   Тем,  кто никогда не лежал в креслах в центральном посту,  никогда не
узнать настоящий вкус свежего морского воздуха.
   Лодка вентилировалась в атмосферу, а значит, все лежали и нюхали.
   Время было послеобеденное, а в это время, предварительно нанюхавшись,
все мечтают только лечь и уснуть впрок.
   Был полный штиль,  а это самое приятное, что может быть для всплывшей
дизельной подводной лодки.
   В  штиль никто не  лежит рядом с  раковиной,  не стонет в  каюте,  не
обнимает полупорожнюю банку из-под сухарей.
   Штиль  -   это   блаженство,   если  блаженство  вообще  возможно  на
военно-морском флоте.
   На мостике стояли командир и  старпом.  Командир и старпом курили.  У
командира   на    лице   висело   президентское   презрение   ко   всему
непрезидентскому.  Старпом курил с  недоделанным видом.  То есть я хотел
сказать, что он курил с видом недоделанной работы, а вокруг стоял жаркий
летний полдень;  морскую поверхность то  и  дело вспарывали стаи летучих
рыб, которые стремглав от кого-то удирали, и все было хорошо и спокойно,
и тут вдруг...
   - Это  что  за  чудище?!  -  воскликнул  командир:  из  глубины  пять
полутораметровых акулят выгнали громадную черепаху, покрытую водорослями
и прилипалами.
   Они погнали ее прямо на лодку, на ходу покусывая за ласты.
   Командир почувствовал в  черепахе черепаховый суп,  и  это его сильно
взволновало. Он толкнул старпома в плечо и закричал:
   - Быстро! Там, быстро!
   Такую  удивительно  содержательную команду  нельзя  было  не  понять.
Старпом бросился и  там  нашел автомат и  связку "противо-диверсантских"
гранат.
   - Давай! Давай быстро! - орал командир.
   Старпом размахнулся и "дал быстро" - бросил в воду гранаты.
   Акулята на секунду оставили черепаху в  покое и  кинулись к гранатам.
Проглотить они их не успели -  раздался взрыв, и, сверкнув брюхами, пять
рыбин стали медленно оседать в глубину.
   Черепаха  скреблась  окровавленными ластами  о  корпус  лодки.  Я  бы
сказал, что о корпус лодки скребся черепаховый суп.
   - Давай! Давай! Давай! - подпрыгнул командир от нетерпения, обращаясь
к старпому, и старпом "дал" еще раз: обвязавшись страховочным концом, он
бросился в воду.
   На  противоположном конце  этого  конца  как  по-волшебному  возникла
швартовная команда. Швартовщики готовы были тянуть в любую секунду
   Старпом  подплыл к  черепахе и,  вцепившись ей  в  панцирь,  принялся
ногами отрабатывать задний ход. Зрелище было чудесное.
   - Тя-ни-те! - крикнул он, повернув покрасневшее от натуги лицо.
   Неизвестно,  кто  услышал  команду первым,  только  старпом,  дрыгнув
ногами  в   последний  раз,   погрузился  в   воду  вместе  с  нырнувшей
двухсоткилограммовой черепахой Необычная прилипала ей совсем не мешала.
   Швартовщики  дружно  потянули.   Они  готовы  были  порвать  старпома
пополам, но не уступить.
   Казалось,   старпома  тянули  бесконечно  долго.   Вахтенный  офицер,
засекавший время для истории, потом клялся, что старпом пробыл под водой
целых четыре минуты.
   Когда швартовщики достали старпома непорванным на  борт,  в  руках он
судорожно сжимал обрывки черепаховых водорослей.
   Старпом очень сильно таращился и широко разевал рот. Его спросили:
   - Ну как там?
   На это он только слабо махнул рукой.
   Жаль,  жаль, что супа не получилось, но зато хоть старпома достали, а
это по нынешним временам уже немало.

   КОМБАТ И ДИМА

   Лейтенант  Каблуков  Дима   был   редкая   сволочь   в   сочетании  с
политработником.
   Его    только   что    назначили   в    роту   отдельного   батальона
воинов-строителей замполитом,  но майор-комбат его ни в грош не ставил и
в упор не видел.
   Вот  и  в  этот понедельник он  отменил Димины политзанятия и  погнал
личный состав на  хозработы,  нелестно выразившись насчет Димы  лично  и
всяких там попов обалдевших, и их отупевшей от безделья поповщины.
   - Надо работать,  а не языками чесать!  -  орал майор.  - Задолбали в
смерть! Ля-ля-ля, ля-ля-ля! Чего вылупился, прыщ на теле государства, ты
думаешь, мы на твоей болтовне в светлое будущее попадем? Прислали тут на
мою голову, выучили...
   Дима не стал дальше слушать,  кто там и на чью голову выучился, и тут
же,  при нем и при дежурном по части, покрутил ручку телефона и попросил
соединить его с начпо.
   Обычно это  трудно сделать:  дозвониться во  Владивосток,  там пять с
половиной часов  езды  по  нашей железной дороге,  но  тут  соединили на
удивление быстро, и Дима сказанул в трубку буквально следующее:
   - Товарищ  адмирал!  Здравия  желаю!  Докладывает лейтенант Каблуков,
замполит роты.  Товарищ адмирал,  тут  у  меня  комбат  совсем чокнулся.
Отменил политзанятия и  погнал  людей  на  работы.  Нехорошо отзывался о
политработниках,  товарищ адмирал.  Но  партия и  политотдел для  того и
существуют, чтоб таких вот Чапаевых ставить в строй. Вы нам сами об этом
говорили, товарищ адмирал. Комбата к вам? На беседу? Завтра в пятнадцать
часов? Есть, товарищ адмирал! Разрешите положить трубку!
   Дима с  видимым удовольствием положил трубку,  повернулся к комбату и
вежливо сказал:
   - Свистуйте в политотдел,  товарищ майор. Начпо вас вызывает завтра к
пятнадцати часам.
   После этого он ушел проводить политзанятия.
   Дежурный по части окобурел.  Майор-комбат -  тоже.  Такого подлежа от
этого щенка он не ожидал
   Майор напрягся,  пытаясь извлечь из  себя что-либо приличное моменту,
зверски расковырял себе ум,  но ничего не придумал - так силен был удар,
- он сказал только:
   - Ах ты, погань! - и пошел готовить себя к начпо.
   Весь день у комбата все валилось из рук.  Ночью он не сомкнул глаз. В
шесть утра комбат сел в  утренний поезд.  Пять с половиной часов езды до
города Владивостока он посвятил напряженным думам:  как вывернуться, что
врать?  О  лютости и  человеконенавистничестве начпо он  был  наслышан и
хорошо  знал,   что   чем  ничтожнее  повод,   тем  тяжелее  могут  быть
последствия.
   Выйдя из  поезда,  комбат окончательно пал духом.  Не  помня как,  он
добрался до штаба и три часа болтался под окнами.
   В пятнадцать часов он прошел в приемную начпо. Выждав длинную очередь
различных просителей, он зашел в кабинет и представился
   - Товарищ контр-адмирал, майор такой-то по вашему приказанию прибыл.
   Начпо  оторвал  от  бумаг  злые  глаза  и  взглянул на  комбата своим
знаменитым  пронизывающим  взглядом,   под   которым  человек  сразу  же
вспоминает все  свои грязные делишки,  вплоть до  первого класса средней
школы, и холодно промолвил:
   - А я вас и не вызывал, товарищ майор. 
   Пятясь задом,  комбат исчез из кабинета и  несколько минут в приемной
думал только одну думу: как все это понимать? Скоро до него дошло.
   - У,  сукин кот! Убью, гадом буду, убью!.. - и далее комбат, обратясь
к  египетской мифологии,  снабдил Диму такими родственниками,  что  и  в
кошмарном сне не привидятся.
   Всю обратную дорогу комбат посвятил идиотизму сложившейся ситуации.
   Он  собрал весь свой лоб  в  горсть и  принялся думать:  как при всем
идиотизме сохранить себе лицо.
   Через пять с  половиной часов он вышел из вагона с болью.  От сильных
раздумий он вывихнул себе разум.  Он ничего не придумал.  И  не сохранил
себе лицо: вся часть ржала неделю, стоя на ушах

   ГРОБЫ

   Молодой лейтенант-медик прибыл к  нам на  железо,  когда мы в  заводе
стояли.  Как раз шла приемка корабля отзаводчан: вертелось, крутилось, в
спешке, в пылюке; все носились как угорелые: каждый принимал свое. Медик
тоже должен что-то  принимать.  Ничему не  научив,  его сразу включили в
работу.
   - Лий-ти-нант!!! - заорал старпом, когда впервые его увидел. - Я ждал
тебя,  как маму!  Так,  давай включайся. Там у тебя еще конь не валялся.
Черт ногу сломит. Ни хрена не понятно с твоей медициной. Давай принимай,
разберись.
   И  лейтенант включился в  работу.  Для того чтобы принять корабль или
хотя  бы  боевую часть,  нужно  знать  ведомость поставки,  соображать в
чертежах, в размещении, в табеле, в снабжении, в аттестате и еще черт-те
в чем. И медику тоже нужно соображать.
   Лейтенант ходил с потерянным видом двое суток:  все включался. Вокруг
него бегали,  ставили,  волокли,  протягивали,  поднимали, спускали а он
только существовал, причем в другом временном измерении.
   Однажды он забрел на пульт главной энергетической установки в поисках
отсечной аптечки.
   - Слышь,  доктор,  -  взяли  его  в  оборот  пультовые зубры,  старые
капитаны - обормоты, - а ты гробы принял? Нашел их уже?
   - Какие гробы? - не понял лейтенант,
   - Так у нас же гробы есть,  -  сказали ему,  -  ты что, их никогда не
видел?
   - Нет.
   - Ну, ты даешь. Пора бы знать.
   - Да  откуда он знает?!  Это же по двадцать четвертой ведомости,  где
все  железки:   ведра  там  разные  и  остальная  мелочевка;  в  разделе
обитаемости,   по-моему.  Короче,  доктор,  нам  положено  на  борт  два
разборных гроба. Для командира и замполита. Остальных так кладут, а этих
- сам понимаешь.  В девятом отсеке, в районе дейдвудного сальника, шхера
есть,  бойцы ее одиннадцатым отсеком называют.  Я  их там сутки назад на
дежурстве видел.
   Лейтенант  явился  в   десятый  отсек.   На   него  любо-дорого  было
посмотреть; это был уже не тот потерянный лейтенант, который ни черта не
знал: быстрый, решительный, с деловым видом, он спросил у вахтенного:
   - Где  тут шхера в  районе дейдвудного сальника,  одиннадцатый отсек,
короче, откусить ему кочерыжку?!
   Вахтенный подвел его и показал: вот.
   Лейтенант полез в  шхеру.  За полчаса он облазил ее всю:  исползался,
измазался - гробов не было.
   - Товарищ лейтенант,  - спросил его.вахтенный, - а чего вы там ищете,
может, я знаю?
   - Да нет,  ты не знаешь,  -  страдал лейтенант,  - здесь гробы должны
быть. Две штуки. Не видел?
   На лицо вахтенного в тот момент стоило посмотреть:  он вытаращил и во
все глаза смотрел на лейтенанта, как ненормальный.
   - Гробы???
   - Да, гробы, разборные такие гробики, не знаешь? Две штуки. Работяги,
наверное,  свистнули.  Они ж из нержавейки, вещь, короче, и собираются в
две секунды: на замках.
   Своим уверенным видом лейтенант доконал матроса,  тот подумал: "А кто
его знает, на замках..."
   Еще полчаса они шарили вместе; проползли все: гробов не было.
   На докладе командир спросил лейтенанта:
   - Ну что, доктор, врастаешь? Как идет приемка? 
   Лейтенант вскочил, покраснел и, от волнения спотыкаясь, зачастил
   - Принято на шестьдесят процентов. Пока не хватает только гробов.
   - Не понял, доктор, чего тебе не хватает? - спросил командир.
   - Гробов,  товарищ  командир.  Они  по  двадцать четвертой ведомости,
разборные такие, они в десятом отсеке позавчера в шхере лежали, в районе
дейдвудного сальника.
   - Что за черт, - оторопел командир, - чьи гробы?
   - Ваши, товарищ командир, с замполитом. Остал