Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
мена, когда мы с Бегемотом оказались на обочине своей
собственной прошлой жизни.
Помереть мне на месте, именно там - на обочине.
Проще говоря - нас выперли.
Вернее, уволили в запас с воинской службы.
В общем, открыли форточку - "кто хочет наружу?!", и мы переглянулись
- сейчас или никогда! - и вылетели в три окна, как два осла, временно
снабженные перепончатыми крыльями.
И то, что снаружи, нас оглушило.
Точнее, нас оглушила свобода: можно было петь, орать, скакать и
сосать свои собственные пальцы.
Потому что снаружи была жизнь.
И жизнь нас уже поджидала.
И жизнь немедленно поперла на нас, как двадцать взбесившихся
трамваев, через гам, лай и вой клаксонов на перекрестках и шлепки дождя
по седому асфальту.
И мы к этому уже были готовы.
То есть мы вдыхали этот восхитительный, этот прохладный, как стакан
газировки, этот живительный, с иголочки, воздух.
То есть мы хотели тебя - жизнь, и ты, как мерещилось, хотела нас.
Правда, прошлая жизнь, все еще оскалившись, хватала нас за штанину,
но мы ее палкой по зубам - "сгинь, подлая!" - и она убралась восвояси ко
всем чертям, и имела она при этом вид начальника отдела кадров капитана
третьего ранга Прочухленко по кличке Стригунок, которого бы я лично в
чистом виде с аппетитом удавил и который при нашем увольнении в запас
так суетился, паразит, чтоб нам где-нибудь нагадить, то есть чтоб нам на
пенсию не хватило одного процента, а лучше целых трех
(сука-тифлисская-была-его-мама-моча-опоссума-ему-на-завтрак).
А наш дедушка адмирал, провонявший в подмышках, на прощанье призвал
нас и спросил, чем же мы думаем заниматься на гражданке. И я сказал ему:
"Фаянсом".
Я специально выбрал такое слово, чтоб после не было никаких
дополнительных вопросов. И если в фарфоре наш могучий патриарх еще мог
что-нибудь этакое мохнатое вставить, то слово "фаянс" повергло его в
исступление, как если бы я ему предложил немедленно переталмудить все
мысли Конфуция со свежекомандирского сразу же на старочухонский.
Но справедливости ради следует отметить, что он тут же совершенно
справился с собой и кивнул с пониманием, после чего он перевел свой
взгляд на Бегемота.
Тот, в добродушии своем, просиял и доложил нашему выдающемуся
стратегу, что он будет разводить кроликов.
- Кроликов?! - Казалось, папу нашего посетил шестикрылый серафим. -
Кроликов?! - Он налился дурной венозной кровью - сейчас умрет. -
...Ка... ких кроликов?!
- Рогатых! - хотел вставить я, чтобы перевести разговор в
энтомологический или в крайнем случае в психологический пласт, но
постеснялся, тем более что Бегемот сказал; "Домашних".
Что было потом, описать не берусь.
Вернее, опишу, конечно, но боюсь, красот метафорических не хватит.
Очень бледно все выглядело следующим образом: наш славный дед
схватился за собственные щеки и застонал, а потом зарычал, завизжал,
закривлялся.
- Боевые офицеры! - верещал он. - Выращивают кроликов! Почему?!
Почему я не умер на сносях! При родах! В зародыше!
Больше я ничего не помню, потому что все происходило как в дыму
сражений, когда от волненья видишь только чьи-то дырявые подошвы и нет
для тебя интересней зрелища.
Говорят, папа потом два дня останавливал всех подряд и говорил, что
боевые офицеры теперь выращивают кроликов, а потом его с почечными
коликами увезли в наш замечательный госпиталь, где врачи довели ему это
дело до обширных метастаз только затем, чтобы потом его прах развеять
над Северным Полюсом.
Леживал я в этом госпитале, господа, леживал. Это такая, я вам скажу,
засада - крысы, матросы, вечно скользкий гальюн.
Там все заново проходили курс молодого бойца.
Там командиры дивизий, седые в холке, после того как их одевали в
ватный халат, из которого торчала их тонкая, как у страуса, шея и
голова, немедленно обращались в полный хлам, и перед ними грудастые
медсестры ставили трехлитровую банку со словами: "За сутки наполнить!"
- и он в первые секунды стеснялся даже спросить, чем наполнить, мочой
или александрийским калом, а потом - "мочой, конечно, вы что, совсем
уже?" - и он, томясь, жене по телефону: "Ле-ноч-ка-а... привези,
пожалуйста, два арбуза, здесь нужно мочой..." - а мы ему: "Михалыч, не
волнуйся! Давай мы тебе немедленно нассым полведра.." - а в углу лежал
заслуженный адмирал, весь утыканный трубками, как дикобраз иглами, по
одним в него дерьмо наливалось, по другим - выливалось, который, утирая
слезы, говорил: "Ка-на-ус, едри его мать! Я уже не могу, сейчас от смеха
все трубки оборву!".
А в другом углу лежала личность, которая во всех отношениях казалась
нормальным человеком, если только дело не касалось бирок и его личного
здоровья.
Личность харкала в баночку, специально для этой процедуры
припасенную, а потом рисовала на бирочке: "Харкнуто таким-то тогда-то",
а у меня, знаете ли, руки чесались от желания приписать: "В присутствии
такого-то".
"Почему александрийским? Потому что хозяина зовут Александром, а если
б его звали Степаном, был бы степанийский.
Педикулез, в общем! То есть я хочу сказать, что каждый надув -шийся
гондон мнит себя дирижаблем!
Вот почему мы с Бегемотом решили оставить воинскую службу.
А оставить ее можно было только после показного учения по выходу в
ракетную атаку.
Нам так и сказали: "А вы как думали?!"
А мы с Бегемотом и не думали.
Я вообще не помню, чтоб мы с ним когда-либо думали.
Если вы посмотрите пристально на Бегемота, то увидите только
глаза-пуговки, вздернутый нос и отчаянно всклокоченные космы, и вот
тогда-то вы поймете, что думать Бегемот не может, у него для этого
времени нет.
Он может только действовать, причем очень решительно.
Его однажды заволокла к себе какая-то баба, и когда Бегемот вошел в
прихожую, то обнаружилось, что его не за того приняли, что его приняли
за человека с деньгами и теперь, впятером, пытаются ограбить и прежде
всего раздеть.
Бегемот первым делом вышиб бабе все ее зубы, а потом, пробежав на
кухню, выпрыгнул со второго этажа вместе с оконной рамой.
Так что если на улицу можно попасть только после ракетной атаки, то
мы ее вам, будьте любезны, устроим в один момент.
Мы к этому учению полгода готовились.
Теперь самое время сообщить, чем же мы, в сущности, с Бегемотом
занимаемся.
В сущности, мы с Бегемотом готовим мичманов - эту нашу русскую
надежду на профессиональную армию - к ракетной атаке.
Полгода ни черта не делали, кроме как учили ракетную атаку.
Всех этих наших олухов выдрессировали, как мартышек.
Те у нас чуть чего - прыг на тумбочку - и лают в нужном направлении,
а на стенде в эти незабываемые мгновения лампочки загораются: "Начата
предстартовая подготовка", "Открыты крыши шахт", "Стартует первая" -
красота, одним словом.
И вдруг какому - то умнику из вышестоящих пришло в голову, что в
самый ответственный моменту нас шееры залипнут.
- Так не залипали ж никогда!
- А вдруг залипнут? Ну нет! Это адмиральская стрельба! Вы просто не
понимаете ситуации. Давайте внутрь пульта Кузьмича с отверткой посадим.
Он, по-моему, единственный из вас кто соображает. Если шеер залипнет,
Кузьмич воткнет отвертку куда надо и замкнет что следует, и атака не
захлебнется Нужно мыслить в комплексе проблемы.
Тут мы не нашлись чем возразить.
Кузьмич здоровый, как слон, и как он, бедняга, туда внутрь влез, как
таракан в будильник, никто не знает.
Но!
Организацию предусмотрели, сводили его пописать и дырочку
просверлили, чтоб он видел происходящее, через которую он даже покурил
два раза, потому что мы ему с этой стороны сигарету вставили.
И вот прибыла московская комиссия с адмиралом во главе - принимать у
нас ракетную атаку.
Сели (Кузьмич на месте, потому что глаз из дырочки торчит), проорали
"Ракетная атака!", и те удивительные, знаете ли, события сами по себе
стали разворачиваться.
Сначала все идет как по маслу: команды следуют одна за другой,
мичмана вопят, как недорезанные дюгони, и лампочки, как им и положено,
загораются.
И тут вдруг вроде дымком запахло, вроде мясо на сале жарится, но все
делают вид, что почудилось, и я сейчас же замечаю, что у Бегемота волосы
на жопе встали от предчувствия.
То есть я хотел сказать, что они у него встали на голове, но у него,
у Бегемота, такая странная особенность наличествует, что если встали на
голове, то обязательно и на жопе тоже - короче, ментальность у него, у
Бегемота, таким образом проявляется.
А у меня прыщики в носу появляются.
Нос сначала чешется вроде, а потом краснотой наливается.
Бугорочки на глазах просто зреют и внутри их ощущается давление, и
кожа становится упругой, блестящей, так и тянет почесать, огладить.
Как опасность - так и наливаются.
Я Бегемоту говорю: "Посмотри, пожалуйста, у меня нос наливается?" - а
он мне: "Заткнись!" - а сам смотрит на пульт.
Это оттуда дым валит, и мало того, что валит, так он еще и
разговаривает и вздыхает: "Ой!" (дым сильнее, и голос с каждым разом
истончается, в нем появляется все больше беременных нот). "Ой, мама!" -
и пульт колышется, вроде как дышит грудью вперед;' 'Ой, елки!" - и
наконец с криком: "Ой, бля" - пульт падает вперед и на него
вываливается наш Кузьмин с дымящейся задницей.
Скорее всего, он там пока сидел с отверткой и следил за шеером, жопой
замкнул совершенно посторонний шеер и терпел, по-скольку человек-то он у
нас добропорядочный, пока у него мясо тлеть не начало.
И тотчас же все забегали: "Где огнетушители?! Огнетушители где?!"
А огнетушители у нас в коридоре через каждые полметра стоят, но все
они не работают, потому что перед самой комиссией их покрасили и ту
дырочку, через которую они пеной ссут, от усердия замазали.
В общем, поливали кузьмичевскую задницу заваркой из чайника, и при
этом, наклонившись, пинцетом все пытались зачем-то отделить горелые
штаны от кожи.
Для чего это делалось, не знаю, но Кузьмин в это время на весь
коридор орал: "Фа-шис-ы!!!".
Именно в такие секунды мне в голову лезут китайские стихи:
Монах и певичка
Ночь провели
В любовных утехах
Без сна.
И я вам даже не могу сказать, почему это со мной случается.
А Бегемот потом, когда мы уже за здоровье кузьмичевской
многострадальной задницы выпили и закусили, говорил мне:
- Саня, я знаю, как разбогатеть.
И я смотрел на него и думал, что вообще-то самое замечательное место
на лице человека - это глаза.
Их плутовская жизнь оживляет уголки глазных впадин - там появляются
лучики морщин, они разбегаются, как водомерки, затем приходит в движение
носогубная, передающая эстафету уголкам рта, потом лицо, ставшее
необычайно рельефным, вдруг округляется запорошенное пушком, может быть,
даже младенческой мягкости, что ли.
- Природа-блядь! Когда б таких людей ты изредка не посылала б миру..
Прервали.
Возник очередной тост, прославляющий нашего Кузьмича и его
долготерпение относительно задницы.
После чего все полезли друг друга целовать, потому что на воинской
службе, понятное дело, не хватает нежности.
- Гниение не остановить! - это мой непосредственный начальник. Он как
выпьет, так сразу же превращается в философа с космическим пониманием
всего.
- Гниение не остановить, - повторил он, вцепившись мне в плечо. -
Ведь все вокруг, небо, цветы, шакалы - все результат гниения. Жизнь -
это гниение. Так что не остановить.
- Нельзя быть настоящим мудрецом, - продолжил он без всякой связи
настоящего с предшествующим, - имея внутри кишечник, наполненный
дерьмом. Это удивительно: человек мыслит и гадит, мыслит и гадит. Но,
слава Богу, отрезками. Отрезками мыслит, отрезками гадит. А то что бы мы
имели - завалы мыслей и дерьма.
Мой начальник остановился и вперил свой орлиный взгляд в правый угол
комнаты.
Требовалось срочно сообщить его могучему разуму новое направление.
- Александр Евгеньич! Знаете первый признак лучевой болезни? Хочется
спать, жрать, и кажется, что мало платят.
- Вот! - отстал он от меня. - Люди! Какие вы мелкие!..
И меня снова перехватил Бегемот. Тот все бредил о кроликах.
- Видишь ли, Саня, устройство желудка у них таково, что это животное
непрерывного питания Учти! Кролик ест очень мало, но часто, и если его
не кормить постоянно, а только три-четыре раза в день, то он переедает и
подыхает. Нужна клетка с непрерывной подачей пищи и автоматическим
отводом кала, который по наклонной плоскости попадает в курятник, и там
его куры поедают, то есть экономится корм и для тех, и для других.
Знаете, иногда мне все же кажется, что Бегемот, как и всякий военный
человек, не совсем нормален. Но потом, незаметненько для себя, я
увлекаюсь и на полном серьезе начинаю с ним обсуждать организацию
разведения пчел, мидий и перепелов на подоконникак
Особенно часто такое со мной случается, если речь идет о вещах
экзотических - о добывании косиической пыли или выпаривании золота из
списанных приборов.
А недавно мы с ним долгое время говорили о вытравливании застарелой
проказы с помощью нафтеновых кислот.
Мы потратили на это часа полтора, и он меня почти убедил, что после
применения этой дряни оставшиеся в живых избавятся от проказы навсегда.
Здесь следует остановиться.
Я люблю вот так посреди разговора о проказе остановиться и
внимательнейшим образом осмотреть свои пальцы.
Все-таки пальцы гения.
То, что я - гений, я заметил давно.
Потому что выдержать напор Бегемота в деле поливания язв кислотами,
может только гений. Ему мозг буравят, а он - хлобысь! - и уже полетел,
лия рулады, в поэтические дали, где имеется Амур-задрыга и голый Плутон
недр.
После этого уже безболезненно для себя возвращаешься назад в свое
тело, чтобы выслушать очередное: "А давайте из списанных подводных лодок
сделаем танкера, чтоб, пройдя подо льдами, снабжать горючим районы
отсталого Севера. Но нужна государственная поддержка. И я даже знаю, кто
это поддержит. Есть такой человек в правительстве. А при всплытии
пятиметровый лед придется рвать боевыми торпедами, и в случае
возникновения пожара под водой горящее помещение немедленно заполняется
фреонами 112, 118!"
Все!
Не могу!
Хочется освободить чукчей навсегда.
- Чук-чи! - хочется сказать им. - Вы свободны навсегда!
И от топлива тоже.
Лучше все это пусть опять зарастет вечной мерзлотой, а мы будем у вас
устраивать сафари и стрелять ваших полярных гусей среди девственной,
экологически чистой природы чистыми керамическими пулями.
Заседлайте мне оленей, чукчи, чум вас побери!
Между прочим, если пристально посмотреть на карту, где-то там, между
торосами, затерялся уникальный совхоз по выращиванию племенных быков.
Совхоз находился в заведовании у военно-морского флота, потому что
так всегда: если кругом ни хрена нет, то все это находится в заведовании
у военно-морского флота.
А потом сперму быков, выращенных рядом с белыми медведями, доставляли
в Киргизию и там уже закачивали киргизским телкам, а приплод женского
пола доставляли по железной дороге в Беловежскую пущу, где он длительно
насиловался с помощью зубров, и на выходе получался такой живой вагон с
рогами, что он даже в сарай не помещался. Корми его хоть ветошью
отечественной, а он все равно вырастает с вагон.
Потом, конечно, когда все вокруг уже разрушили, никак не могли найти,
кому следует перекачивать эту сперму, которой много скопилось, и через
подставных лиц звонили Бегемоту из Нарьян-Мара.
И Бегемот, воодушевленный таким количеством беспризорных телок,
предлагал ее всем подряд.
Звонил и говорил:
- Сперма нужна?
Пристроили ее потом в Южную Корею для участия в ежегодном фестивале
корейских масок.
А однажды быков вместе с возбуждающими их телками перевозили военными
вертолетами с пастбища на пастбище.
И часть пути нужно было лететь над водной гладью.
И тут одна телка отвязалась и, очумев от болтанки, принялась всех
безжалостно бодать.
Так ее просто выпустили.
Открыли дверь, и она сиганула вниз.
А внизу сейнер плавал.
И попала она точно в сейнер.
Корова пробила его насквозь, и он мгновенно затонул.
Спаслась только кокша-кухарка, которая вылезла на верхнюю палубу и,
задрав голову вверх, пыталась рассмотреть, откуда это сверху несется
такое катастрофическое мычание.
Бац! - и кокша сейчас же в воде с блестящими глазами западносибирской
кабарги. И она ничего потом не могла объяснить: как это - му! - а потом
сразу вода.
Ее спрашивали, а она, досадой сотрясаемая, все твердила: "Му - и
вода! Му - и вода!"
"О, это невыносимое пение сирен, льющееся из клиники туберкулеза", -
как сказал бы один очень известный поэт.
Не уверен, что в этих выражениях можно описать все вибрации,
исходящие от плавающей кухарки, но уверен в том, что это хорошо, холера
заразная, это лирично, это красиво, черт побери!
А красота, как правильно учат нас другие поэты, имеет право звучать
как попало, где придется.
Отзвучала - и люди, пораженные всеми этими звуками, должны замереть и
подумать о своем высоком предназначении.
Вот я, к примеру, когда слышу все эти красоты, сразу замираю и думаю
о чем-то клетчатом.
И когда я слышу: "А давайте с помощью архимедова винта поднимем
подводную лодку", - я тоже замираю с головы до жопы и внимаю тому, как
лимфа бухает своими детскими кулачками в лимфатические узлы, неутомимая
как молодые бараны. Тин-тили-дон! Тин-тили-дон! - а это уже слезы весны.
Видимо, слезы радости.
А еще хорошо слушать, как шепчутся божьи коровки и милуются клопы и
стаффорширские слоники где-то там, на листе за окном, и сейчас же стихи,
да-да, конечно стихи, сначала шорох, щелчки какие-то, неясное турули - а
потом стихи, того и гляди падут невозвратно, как капля борща на
ступеньки собора, если их немедленно не записать:
Глафира, Глафира, хахаха-хаха!
Вчера я нашел во дворе петуха!
Издох!
От любви, я надеюсь, почил,
Не так он точило свое поточил,
Но я же, Глафира, ле-бе-дю-де-дю!
По этому поводу всячески бдю!
Не бойся!
Не мойся!
Кстати, мне сейчас пришло в голову, что с помощью этих стихов можно
будет объяснить некоторые особенности военного человека В частности,
болезненные состояния его ума. Видите ли, военнослужащий очень часто
превращается в идиота. И не всегда удается сразу распознать, что это
превращение уже произошло.
Оно всегда неожиданно. Ни с того, ни с сего. Ты с ним говоришь, а он
уже превратился.
Оттого-то и приходится много страдать.
И я думаю, что все это происходит потому, что в какой-то
эвдемонистический период своего развития военнослужащий переполняется
всякой чушью и на время теряет способность отделить реальность от своих
мыслей о ней.
Таким образом он мимикрирует, то есть заслоняется от реальносги, то
есть сохраняет себя.
Вот наш командующий.
Тот всегда думал вслух.
Выскажется - и все сейчас же бросаются исполнять, овеществлять это
высказывание, а он и не рассчитывал вовсе, не предполагал, не хотел - и
получается кавардак.
Но порой что-то с хрящевым хрустом втемяшивалось ему в его башку,
что-то, как всегда, оригинальное, с перьями, и все в этом непременно
участвуют, напрягаются, чтоб повернуть вспять, то есть раком, все законы
логики, динамики и бытия и поворачивают, и опять получается ерунда.