уж
как они втемяшились - это ж надо было посмотретъ.
   Катер-то  в   те  времена,   кургузые,   был  фанерный  для  легкости
прохождения минных полей, мать твою рать, и как он вперился в пирс - это
ж просто божье везение,  что он сразу не захлебнулся, не затонул, потому
что от удара нос вовнутрь у него провалился.
   Маршалу некогда было, он ушел, а катер потом висел на лебедке - благо
что рядом была, - чтоб под воду совсем не уйти.
   Самые дотошные поинтересуются упал,  ли  моряк от толчка.  Да вы что,
мармеладные, - ответим мы им.
   Он  даже  не  заметил,  что  его  сбрасывали,  поскольку пирс даже не
шевельнулся Смотал удочки и все такое.

   ДОКТОР УХО

   - Доктор Ухо...
   - А что тут удивительного?  -  выдавил из себя старпом. На подведении
итогов  обсуждалась фамилия  нового  корабельного врача,  и  старпом  не
упустил возможности высказаться по  этому  поводу.  -  Самая медицинская
фамилия.  Хорошо еще, что не доктор Скелет, Позвоночник или Желудок. Или
вот Доктор Печень.  А?  Как вам,  например, доктор Печень? Или прозектор
Кишечник,  дерматолог Клоака...  А  еще  может быть  врач  Холера...  О,
Господи...
   Тем  и  закончилось обсуждение,  а  на  следующий день  медик Ухо  от
переживаний по случаю того, что его назначили не в госпиталь, а сразу на
вонючее железо, на улице напился и упал с грохотом навзничь.
   Его дотащили до корабля и  бросили в амбулатории.  Он пришел в себя и
от  страха перед  случившимся съел  пятнадцать таблеток,  от  которых он
проснулся только через две недели.
   - Ухо!  - орал старпом, стоя над усопшим Гиппократом. - Доктор Ухо! А
также Скелет!  Позвоночник!  Желудок!  Кишечник и  Клоака!  Что вы  себе
позволяете, врач Холера!..

   А Я ВАМ ГОВОРЮ,

   что флот наш не победить!
   Не  придумали еще  такого средства.  У  нас  может быть все:  корабли
гибнут,  дохнут,  взрываются,  горят,  тонут,  у них отрывает винты, они
сталкиваются,  и  пробоина выворачивает им внутренности,  у них лопаются
трубопроводы и  гидравлика через незначительный свищ под давлением в сто
атмосфер превращается в факел,  в туман, и в нем все время кто-то бегает
и  орет,  вроде от  страха и  боли,  а  на самом деле от нетерпения,  от
желания помочь, от поиска необходимого решения, от жизни, от силы.
   Видели бы вы, как они тонут, эти наши корабли! Они тонут, а ты, слава
Богу, в стороне, а не там, в кипящей воде, в мешанине, куда летят всякие
обломки  и  разное  такое,   и  что-то  все  время  валится  на  голову,
неукоснительно бомбит.
   Тогда ты  застываешь,  если ты все еще в  стороне,  при наблюдении за
столь величественной картиной,  и она овладевает тобой целиком, а заодно
и твоим воображением,  которое рисует черте что,  но все это потом - все
эти игры воображения,  -  а пока ты не можешь отвести глаз, ты толчешься
где-то  рядом,  вздрагиваешь тогда,  когда  вздрагивает  и  корабль,  ты
наклоняешься вместе с ним, становишься на попа, погружаешься медленно, а
потом переламываешься пополам и  падаешь,  падаешь и внутри у тебя болит
каждая жабра, печенка или же селезенка.
   Знаете, ведь у нас в отсеке все рядом: и то, что должно взорваться, и
то,  от  чего  оно  взрывается,  а  потом что-то  пластмассовое выгорает
совершенно окончательно совсем,  и  в отсек пошла,  пошла вода -  сперва
пошла, а затем и поперла.
   А   ты  перед  всем  происходящим  такой  совершенно  незначительный,
абсолютно  несказанно маленький и  невыразительный,  и  тебе  предписано
ходить,  охраняя все это безобразие, но так, чтоб чего-нибудь не задеть,
не коснуться,  не дотронуться,  не облокотиться, не опереться, а иначе -
взрыв и убиение через обгорание и утопление.
   И  так  у  нас  существуют огромными периодами,  можно  сказать  даже
годами.  И с каждым годом оно -  это самое -  все более и более готово к
воспламенению и  погребению.  А  ты,  как какой-то,  ей  богу,  дельфин,
помещенный в  тесный  аквариум,  должен  умнеть  на  глазах,  приобретая
прозорливость и  все  большую  и  большую  гибкость и  проворство,  чтоб
обходить все эти смертоносные преграды и препятствия.
   И при этом ты брошен - о тебе не думает никто. Даже не вспоминает.
   Ты покинут - но все как-то веришь, что не совсем.
   Ты предан - но все еще любишь своего предателя
   Опасность -  вот от  чего работает твой ум.  Ты  с  ней один на один.
Десятилетиями.  Она  нужна тебе.  Необходима Чтобы тренировать ту  самую
изворотливость, без которой ты уже не можешь обойтись.
   Ты,  как кошка,  готов в  любую секунду упасть на  спину и  выставить
вперед свои цепкие когти.
   Это потому, что ты моряк, бармалей тебя забодай.
   И именно поэтому с тобой ничего не может случиться.

   МОЙ "МИНСК"

   Я был зачат по будильнику.
   Точнее,  по  тому мерзкому звуку,  который из  него исходил.  По нему
треснули, он замолчал, движения продолжили и я был зачат, и с тех пор не
люблю все металлическое.
   Исключение  составляет  большой   противолодочный  корабль   "Минск",
который люблю.
   Не так давно его продали корейцам для организации плавучего борделя.
   А  я  до сих пор во сне по нему хожу и слышу голос нашего политолога,
капитана третьего ранга Непродыхайло Виктора Анисимовича,  который любил
выйти  на  верхнюю  палубу,  когда  солнце,  штиль  и  бирюзовые небеса,
вздохнуть со значением и сказать: "Ну и погода! Усраться можно". А потом
он обращал свои взоры на меня и говорил:
   - Усатэнко, молоко матери! Почему не идем на партийное собрание?
   - Не член партии, товарищ капитан третьего ранга!
   - Ну и что? Ты же комсомолец!
   - Уже нет. Выбыл по возрасту.
   - Так!   Шестнадцать  торпед  с  ядерным  боезапасом  без  партийного
влияния.  Как же  это?!  Усатэнко!  Ведь если что случится,  мы  же тебя
наказать не сможем! Как же на тебя надавить партийным рычагом?
   После чего он спускался в недра корабля, где страдал.
   А мы таскали на корабль баб.  Потому что уйти на четырнадцать месяцев
и  не оттрахать половину города-героя Севастополя -  это,  я  вам скажу,
непростительное хамство.  Но и тут партия была начеку. Открывается дверь
каюты, а за ней совершается могучий коитус.
   - Чем занимаемся?
   - Да вот... и...бемся, товарищ капитан третьего ранга.
   - Заканчивайте, товарищи. Заканчивайте и освобождайте помещение.
   А мне, тайному организатору всего сего безобразия, он говорил:
   - На корабле бабы.
   - Да что вы, Виктор Анисимович!
   - Да,  да,  и не уговаривайте меня Я же не слепой.  Я все знаю.  Я не
теоретик партийно-политической работы,  я практик.  Вот,  пожалуйста,  -
подходит к каюте и стучит в нее нашим условным стуком.
   Из-за двери:
   - Голос!
   И зам очень тонко, чтоб не сразу признали:
   - Танк блоху не давит!
   Открывается дверь,  а  за  ней  две  голые задницы -  одна прилипла к
другой, причем нижняя принадлежит прекрасному полу.
   - Вот вам пожалуйста!  -  говорит наш Анисимович, аккуратно притворяя
дверь.
   - Какие  вам  еще  нужны  доказательства?  Разве  что  постучать  еще
куда-нибудь? - стучит. 
   Оттуда:
   - Сколько вас?
   - Только раз!
   - Вы нам знаки подадите?
   - Слушайте, ежели хотите.
   - Сымитируйте-ка нам старпома.
   - Вот вам хер на полвагона.
   После чего дверь открывается.  За ней та же голожопая картина.  И так
мы с ним ходим довольно долго.
   Это  я,  как  было  отмечено  выше,  доставил на  корабль  весь  этот
злопахучий кордебалет,  который  мгновенно рассосался по  каютам.  Когда
проходим мимо моей двери, она открывается и из за нее высовываются сразу
две очаровательные мордашки.
   - Сережа, ты еще долго?
   - Сейчас,   -  говорю  им  и  поворачиваюсь  к  замполиту,  -  Виктор
Анисимович, так я пошел? - после чего в ту же секунду исчезаю за дверью,
пока он не очнулся.
   Эх,   Виктор  Анисимович,   где   вы   теперь  и   кто  слушает  вашу
политинформацию:
   - Эхфиопия,  можно сказать,  с  Сомали горшки-то  между собой побили?
Побили.  Ну,  а мы,  как вы думаете, на чьей стороне? Арифметика проста,
товарищи. В Эхфиопии сколько населения? Правильно - тринадцать мильенов.
А в Сомали? Только три. Так что ясно должно быть, на чьей мы стороне. Мы
всегда на стороне демократического большинства.
   Он  любил самолично объявить по корабельной трансляции художественный
фильм.  Зайдет в рубку,  покажет дежурному знаком -  мол, ну-ка давай, и
тот ему включит радиовещание:
   -...   и   будет   демонстрироваться  фильм   "Двадцать  шестого   не
стрелять!"...
   А  в этот момент дежурный как раз решает проверить оружие,  благо что
пересменка,  передергивает затвор, совершенно позабыв выдернуть магазин.
Спуск - выстрел и всеобщее онемение, потом возня и голос:
   - Уже застрелили...
   Словом,  хороший был корабль.  Сколько раз он горел... Он горел, а мы
его тушили.
   А  сколько у  нас летунов погибло?  Только поговорили,  он сел в свой
самолетосамокат,  разгоняется,  срывается с  палубы и,  так и  не набрав
высоту, падает в море.
   Погружающийся самолет еще виден сквозь толщу воды,  а  мы  на  полном
ходу на него наваливаемся. Так что не люблю я ничего металлического.
   Потом вдовам трудно доказать во всяких там инстанциях, что муж погиб,
а не пропал без вести, потому как тела-то не нашли.
   А  нет тела -  пенсии нет.  Не  оформить по  нашим законам пенсии без
тела, чтоб их зачали по будильнику
   Так и будет числиться "без вести",

   ГЛУПОСТЬ

   Ах,  как прекрасна полярная ночь где-нибудь там,  на 69-й  параллели,
когда мороз добавляет в  воздух свои истолченные бриллианты,  а  на небе
самый сумасшедший художник -  природа -  вдруг поведет-поведет невесомой
своей кистью,  чуть коснувшись небесного края,  и уже отринет, отпрянет,
потому как чудесные краски сами взметнутся,  образуя удивительные вихри,
меняющие то скорости, то направление - как это и случается с дуновеньями
- и цвета
   А   ты  стоишь,   как  осел,   запрокинув  башку,   лишенный  начисто
собственного тела,  то есть веса и дыхания,  и думаешь о том,  что такое
красота,  и о том,  как она холодна,  безразлична к твоей незначительной
жизни;  и  в душе возникает щемящее чувство всеми покинутого,  в котором
никогда-никогда не разберешься,  а потом возникает еще одно чувство - на
этот раз радости от того,  что живешь,  наверное,  козлина ты этакая,  а
потом и задора -  а как же еще -  хочется прыгать,  орать, делать всякие
глупости.
   Так стоял Сова,  и  смотрел он  в  небо,  а  потом он  ощутил в  себе
вышеотмеченную  радость  и  вышеупомянутое желание  пошалить,  оглянулся
вокруг и увидел там, вдалеке, на дороге, собственную жену.
   Она шла домой с сетками.
   И Сова немедленно побежал.
   Не к жене, конечно.
   Он  побежал домой,  чтоб успеть раньше жены,  чтоб успеть устроить ей
незначительную веселую глупость,  без  которой так скучно-тоскливо жить,
когда вокруг такая бесчувственная, невозможная красота
   Не зажигая свет,  он в шинели вошел в ванну и спрятался там просто за
пять минут до прихода жены.
   И она вошла. Сперва в дверь, потом в ванну.
   А Сова еще в темноте шагнул ей навстречу и сказал: "Ав!"
   Она с ним две недели не разговаривала.

   МЫ С СЕРЕГОЙ

   - Абсурд - это высшее проявление математики. Собственно, абсурд - это
и есть математика со всеми своими проявлениями.  Вернее, так: логическая
формула может быть описана с помощью уравнения, в котором цифры заменены
словами,  которые,  в  свою  очередь,  очень  здорово  описываются этими
цифрами,  которые -  на  этот раз  слова -  из-за  этих цифр в  падежных
окончаниях не всегда связаны между собой. Это и есть абсурд. Понятно?
   Это Серега.  Он у нас философ. Люблю я слушать Серегу. Пять минут - и
он что-нибудь да изречет.
   Например:
   - России не повезло.  Она расположена поперек. Меридианов, конечно. А
как  можно управлять страной,  расположенной поперек,  когда после Урала
все ложатся спать? Ты хочешь ими управлять, а они спят!
   А вот еще:
   - Никто  никогда не  соотносил размеры страны и  размеры человека.  А
ведь  все  имеет значение.  Возьмем Голландию и  Россию.  Если соотнести
человека в  Голландии и  России к  размерам страны,  становится ясно  во
сколько раз у нас человек ценится меньше, чем в Голландии.
   Знаете,  мне иногда кажется,  что мы  с  Серегой древние греки.  Он -
учитель,  я -  ученик.  И видится мне,  что ходим мы по чудесному саду в
сандалиях.  Он  впереди,  я  сзади.  Он  на ходу поворачивается ко мне и
говорит,  а  я  записываю все это на навощенной дощечке остро отточенной
палочкой.
   К примеру такое:
   - Концепт -  это множественность, хотя не всякая множественность, тут
полезно отметить, - концептуальна. А я - тра-та-та - записал. Или:
   - В  сердцевине  каждой  монады,   видите  ли,  находятся  эти  самые
сингулярности.
   А вокруг цветы и всевозможные фрукты,  разбросанные щедрой рукой того
самого дарителя,  скрытого от нас навсегда; того самого, кто позволяет и
допускает,  и  наш  лепет,  и  все  эти  потуги  относительно  философии
мимолетнейшей из наук,  каждое утверждение которой - Боже ж ты мой! - не
более чем бабочка-турчанка,  назначенная позировать.  А все потому,  что
ему  -  тому дарителю -  просто очень-очень хорошо,  смешно и  светло на
душе.
   Как подумаешь об этом, так непременно улыбнешься
   - Ты чего? - спросит тогда Серега, а я скажу ему:
   - Да просто так...

   ИТАК, КОСТИК

   - У меня прыщики на залупе.
   Костик.  Если он заговорил о своей...  з-эм...  залупе,  то лучше его
все-таки выслушать,
   - Понимаешь,   раньше  их  никогда  не  было.  А  залупа...  По  моим
наблюдениям,  у  Костика это  самое  чувствительное место.  У  некоторых
имеются чувствительные губы, а у Костика...
   -... и она болит. Вернее, чешется. Точнее, я думаю, свербит. 
   Сейчас он опишет нам все свои состояния.
   -... и вот еще: она ноет.
   Мне кажется,  самое время изложить "причины кончины", как говорил наш
старпом.  "Какие у вашей кончины,  - говорил он, имея в виду конец, если
хотите, или член, проще говоря, - были причины?.."
   - Я лечился вместе с женой... 
   - Ах, вот оно что.
   -... от возможного заражения ее микрофлорой... Печально, и все-таки.
   - У женщин она не заразная, но... Мы узнаем много нового.
   -... но вот в чем проблема... Ну?
   - Она  становиться агрессивной во  время месячных или климактеральных
явлений. И в принципе, ничего страшного, но эти почесывания..
   - Да.
   -... стоишь и чешешься, чешешься... 
   - Да.
   - И  самое интересное,  никогда раньше не  чесалось.  Врачи заставили
меня съесть антибиотики,  и я их жрал, как гиена конину, а меня тошнило,
как последнюю блядь. Ну, это, может быть, слишком.
   - Да, да, как последнюю блядь. Видимо, навязчивый образ.
   - Пойду опять в медчасть.  Если врач ничего не придумает,  воткну ему
все его тюбики в  жопу.  У  меня же  ничего не было.  Но меня заставили.
Говорят,  если  жена  лечится,  то  вам  обязательно надо  принять курс.
Принял,  сука,  курс  и  теперь вот  чешусь.  Хорошо еще,  что  член  не
отвалился.
   - Да, я полагаю.
   - А что ты думаешь? Я иногда заглядываю в трусы с надеждой, поскольку
кажется,  что там что-то физически отделяется Думаю, не может быть, чтоб
отвалился.  Так  однажды физически ощутил,  что  даже перестал чесаться.
Пойду, посмотрю, что он скажет.
   (Врач, наверное.)
   - Слушай,  хорошо,  что ты  меня выслушал с  пониманием.  А  то нашим
только скажи,  они тут же ржать начнут,  и никакого толку. Схожу, и если
только доктор ничего не придумает...
   Костик уходит.
   Мне кажется, доктор что-нибудь придумает.
   А то ведь он ему точно воткнет.
   Все тюбики в жопу.
   Это у нас запросто.

   ЮРА

   - Как ты думаешь, я - интересный мужчина? 
   Видите ли, Юра у нас зануда.
   - Она мне сказала,  что я -  интересный мужчина.  И я теперь не знаю.
Надо с кем-то посоветоваться...
   Мы с ним стоим на построении, и мне от него, видимо, не отвертеться
   - А ты как считаешь?
   - Что?
   - Я - интересный мужчина?
   Длительное молчание по стойке "смирно" может означать только одно.
   - Нет, ты не увиливай. Если я - неинтересный мужчина, ты так и скажи.
   - Ой, бля..
   - Что?
   - Юра.  Сейчас  восемь  утра.  Подъем  флага,  можно  сказать,  нашей
Родины...
   - Значит, по-твоему, я - неинтересный мужчина...
   - Юра...
   - Нет,  конечно,  некоторым совершенно насрать на то,  что говорят их
друзьям женщины,  потому  что  им-то  женщины говорят совсем  другое,  а
может, вообще не говорят, а делают то, что и следовало доказать. А когда
у человека проблемы и он к ним обращается, то можно обращаться с ним как
с последней... или можно вот так по-хамски надуться, как индюк...
   - Юра...
   - Ну, ты что, не можешь сказать интересный я мужчина или нет?
   - Я могу, конечно, сказать..
   - Ну?..
   - Но сквозь зубы.
   - Почему?
   - Потому что ты,  сука,  стоишь во второй шеренге, а я - в первой. На
тебя вчера смотрела женщина, а на меня сейчас смотрит старпом...
   - Ну ладно,  хорошо...  Я, конечно, не могу требовать от друга ничего
такого, но сказать-то он может...
   - Что?
   - Я  же говорю...  Она мне сказала...  И  я теперь не знаю...  Ты мне
должен посоветовать... Как это расценивать.. Это как предложение? Как ты
считаешь?..
   - Что?
   - Да,  еб-т...  ты мне можешь ответить на простой вопрос? Я же ничего
сверхъестественного не спрашиваю!  Я всего лишь желаю узнать, интересный
я мужчина или нет!
   - Да!  Да!.. розы в стволе, три морковки внутрь Вовке, пончики сверху
- девочки снизу!  Ты -  интересный мужчина! И будь я бабой, ты бы у меня
так просто не отвертелся.  Я бы взял тебя за уши и так бы тебя оттрахал!
Так бы оттрахал, что ты бы у меня плакал и просил еще.
   После непродолжительного молчания
   - Ты что обиделся?
   - Нет...

   ОПЯТЬ КОСТИК

   -...  Оказывается,  после всех этих антибиотиков, что я наглотался, у
меня микрофлора на залупе уничтожена вся! 
   - Не понял.
   - Видишь ли,  она живет на тебе не только там,  но и всюду, и не дает
размножаться чужеродной микрофлоре. А-а...
   - И ты находишься с ней в мирном сосуществовании.
   Ясно.  Это он о прыщах Трудно,  знаете ли,  от того многообразия, что
нас всех здесь окружает, сразу же перейти к чьим-то почесываниям.
   - А если микрофлора убита... Потрясающе...
   -... то ее место занимает чужеродная... Не знаю, что и сказать.
   -... Она - то и чешется!..
   Открытие. Я считаю, что это открытие.
   - И если вчера у тебя чесалась залупа... М-да.
   - ...то завтра будет чесаться все остальное. Интересно, к чему бы мне
все это применить.
   - Он  мне говорит,  что нужно лечить всех моих женщин.  Речь,  скорее
всего, идет о внутреннем голосе.
   - Да нет же! Это мне врач сказал. Ты что, совсем ничего не помнишь? Я
пришел к нему, как ты понимаешь, с тем, чтоб воткнуть ему все его тюбики
в жопу, а он мне все объяснил.
   Мы удивлены и ошарашены.
   - И теперь нужно лечить всех. 
   - Я думаю, да.
   - Но я не знаю с кем я был в период,  предшествующий появлению прыщей
на залупе: то ли с одной, то ли с другой, не говоря уже о том, что я был
с собственной женой,  которая была то ли со мной, то ли еще с кем-то, и,
вполне возможно, что у него теперь те же проблемы... с залупой...
   По-моему, несколько запутанно.
   - ...и если я начну их лечить тем дерьмом, которым сам наглотапся, то
может и они все,  включая и того гипотетического орла,  о котором я могу
только предполагать,  начнут чесаться как шелудивые собаки,  и тогда мне
вообще хана.
   Я думаю, да. Тут-то тебе залупу-то и оторвут.

   ОПЯТЬ ЮРА

   - У нас была еще одна встреча.
   Если во  время разговора Юру не  тревожить наводящими вопросами,  то,
может быть, все еще обойдется.
   - Ты не представляешь, как я волновался. 
   - Ну почему же.
   - Когда  после полугодового воздержания стоишь рядом с  женщиной,  от
нее исходят всяческие флюиды... Это точно.
   - ...и ты, вроде бы, видишь свет. У нее... Ясно где.