Словом,  ерунда у  нас получается в  любом случае:  и когда он просто
мыслил, и когда те мысли воплощались.
   Вот уперли у распорядительного дежурного два пистолета из сейфа.  Всю
базу подняли по тревоге на уши и искали два дня без продыху.
   Но с каждым часом все с меньшим накалом.
   - Они же не ищут!  -  возмущался командующий, когда собрал в кабинете
всех начальников.  -  И я вам докажу, что не ищут! Начальник плавзавода!
Немедленно  изготовить  двадцать  деревянных  пистолетов,   покрасить  и
разбросать в намеченных местах. И мы посмотрим, как их найдут!
   И начальник плавзавода, нерешительно приподнимаясь со своего места во
время  такого  приказания,   вначале  напоминает  человека  нормального,
повстречавшего человека не  совсем в  себе,  но  потом,  словно озаренье
какое-то,  просветлев  лицом:  "Да,товарищ  командующий!  Есть,  товарищ
командующий!  Правильно, товарищ командующий! Я и сам уже хотел, товарищ
командующий!" - и нервно бросается в дверь делать эти пистолеты, которые
потом разбросали где попало и  которые потом искали всем гамбузом наряду
с настоящими, чтоб доказать, что ничего не ищется, да так и не нашли: ни
натуральных, ни поддельных.
   То  есть,  как  и  предполагалось,  прав был  командующий,  а  кто же
сомневался, - никто ни черта не делает!
   И  вот поэтому,  желая сохранить в себе способность отделять зерна от
плевел,  мух от  котлет и  фантастику от  неслыханных потуг бытия,  мы с
Бегемотом и решили уйти с военной службы.
   К червонной матери.
   Хотя,  пожалуй, порой мне даже кажется, что этой способности удивлять
окружающий мир мы с ним еще не скоро лишимся,  потому что только недавно
жена Бегемота,  сдувавшая пыль с  его  орденов,  обнаружила в  нагрудном
кармане его тужурки непочатый презерватив и спросила:  "Сереженька, это
что?" -  "Это приказ,  -  сказал Бегемот ничуть не смущаясь.  - Вокруг
СПИД -  продолжил он  с  профессорско-преподавательским видом,  расширив
глазенки,  -  вокруг зараза.  Поэтому всем военнослужащим, независимо от
должности,  приказано иметь при  себе презервативы,  чтобы противостоять
заразе!"
   - Слушай,  -  позвонила мне его жена,  не называя ни имени моего,  ни
чего-либо другого,  в  двадцать пятом часу ночи,  -  а правда,  что есть
приказ иметь при  себе  нераспечатанные презервативы для  предотвращения
проникновения заразы в войска?
   - Правда,  - сказал я, горестно про себя вздохнув и посмотрев на часы
ради истории,  -  приказ номер один от такого-то. Всем иметь в нагрудном
кармане рядом с носовым платком отечественные презервативы. И на смотрах
проверяют. Вместе с документами. Даже команда такая есть: презервативы-ы
пока-зать!  -  и все сейчас же выхватывают двумя пальцами правой руки из
левого нагрудного кармана и  показывают.  У кого нет презервативов,  два
шага вперед.
   -А затем следует команда:  пре-зер-ва-ти-вы на-адеть!  - сказал я уже
самому себе, залезая под одеяло. Сволочь Бегемот - вот что я думаю.
   Толстая безобразная скотина.
   На четвереньках должен ползать перед этой печально невинной женщиной,
   И целовать ее тонкие пальцы.
   Но на ногах.
   А  потом,  сквозь уже  дремучую дремоту,  я  вспомнил все эти смотры,
осмотры, запросы-опросы-выпросы и то, как я выхватывал (не презервативы,
конечно) платок, который от долгого лежания в кармане обрастал грязью на
сгибах,  и  ты  его  сгибаешь в  другую сторону,  чтобы  показать чистые
участки,  а на следующем смотре - вообще-то ты серьезный, здравомыслящий
человек -  опять  старательно ищешь  на  нем  свежие  места  и  радостно
находишь,  а  в  конце года развернул тот платок,  а он -  как шахматная
доска, черные и белые квадраты.
   Господи!  Все-таки здорово,  что мы  с  Бегемотом уходим со  службы к
дремлющей матери.
   Потому что я лично уже не могу.
   Господа! Не могу я смеяться каждый день, я скоро заикой стану.
   Да, вот еще что.
   Перед самым уходом нам вдруг заявили:
   - Ничего  не  знаем,  но  уходя  вы  должны  еще  сдать  экзамены  по
кандидатскому минимуму.
   - По какому минимуму?
   - По философскому.  Что,  что вы на меня так смотрите, не помните что
ли?
   - Ах, да-да-да...
   - А то вы слиняете, а нам разбираться.
   Понимаете,  какое-то  время тому  назад,  сдуру,  естественно,  мы  с
Бегемотом решили писать диссертацию на  тему  "Ракетный двигатель -  это
нечто..." - и все для того, чтоб получить продвиженье по службе.
   У нас же всегда так:  то не двигаешься годами, а потом вдруг - бах! -
и выясняется,  что не двигаешься из-за того,  что диссертации нет,  хотя
того, что у тебя внутри накоплено в виде натурального внутреннего опыта,
хватило бы на десять таких диссертаций, и ты это чувствуешь, чувствуешь,
и  эти чувства не  проходят даром,  и  какое-то  время ты  действительно
увлечен этой идеей,  и  даже хочешь написать диссертацию,  но только вот
как же  все это оттуда достать,  то,  что у  тебя внутри схоронено,  как
извлечь,  не повредив.  Извлечь,  изъять,  показать,  предъявить,  и все
остальные чтоб тоже поняли,  что  ты  -  ходячая энциклопедия -  вот это
самое сложное -  но, черт с ним, по дороге что-нибудь придумается - и ты
уже приступаешь к извлечению этих твоих нутряных знаний, уже нервничаешь
по поводу того, что у тебя из всего этого получится, но тут опять - бах!
- и  ты увольняешься в запас,  потому что предложили,  потому что больше
никогда  не  предложат и  потому  что  нужно  скорей,  а  то  опять  все
передумают,  перепутают,  ушлют  тебя  куда-нибудь  к  совершенно другой
матери,  вот только экзамены по  кандидатскому минимуму надо сдать,  это
посещали занятия в рабочее время.
   Нехорошо
   Да.
   Занятия-то мы посещали,  но только я  почему-то где-то глубоко внутри
был убежден,  что нам все это никогда не  потребуется,  не  говоря уже о
Бегемоте -  тот  у  нас  вообще  круглый  балбес  по  поводу  всех  этих
декартовых глупостей.
   А  я вот помню только первый закон,  чуть не сказал Ньютона:  материя
первична,  сознание -  вторично,  -  и все, но, слава Богу, это все-таки
основной закон нашей философии, остальные законы, по-моему, возникают из
тщательно подобранной комбинации этих четырех слов.
   Так что выкрутимся, надеюсь.
   Как-нибудь.
   И отправились мы на экзамен.
   Я  вызвался первым  сдавать,  потому что  терять,  собственно говоря,
нечего.
   Открываю билет - а там, как заказывали, первый закон.
   - Можно без подготовки?
   - Пожалуйста
   - Материя,  -  говорю я философу с легким небрежением,  - первична, а
сознание, как это ни странно, вторично!
   - Хорошо,  -  говорит он  мне,  -  а  как звучит вторая часть первого
закона?
   Я подумал, что он меня не понял, и повторил еще более вразумительно:
   - Ма-те-ри-я пер-вич-на, а сознание...
   - Но вторая, вторая часть...
   - Вторая часть, - говорю я ему, а сам чувствую, как меня заклинивает,
- первого  закона  выглядит  так:  соз-на-ние..  вто-рично  (главное  не
перепутать)... а мате-рия... первична...
   И  тут он  замечает по документам,  что я  восемь лет как уже капитан
третьего   ранга,   и   это   его   несколько  успокаивает  относительно
оригинальности моего мышления.
   - Ну, хорошо, - говорит он, - переходите ко второму вопросу.
   А  второй вопрос у  нас был:  "Социальные аспекты,  рассматриваемые в
материалах XXVII съезда КПСС".
   Видите ли,  вся  трагедия моего положения заключена в  том,  что я  с
детства не понимаю слова "социальное",  а мне все время кажется, что это
вроде как "общественное", и больше я к этому добавить ничего не в силах,
я   могу   бредить  полчаса  в   родительном  падеже   -   "социальном",
"социального",  могу склонять:  "я -  социальное, они - социальные", - а
объяснить ну никак не получается у меня. Поэтому я заявил:
   - Практически все аспекты,  рассматриваемые в материалах XXVII съезда
КПСС,   так  или  иначе  связаны  с  социальными  сферами  человеческого
поведения..
   И  тут он начинает понимать,  что для меня "социальное" -  тайна за
семью печатями.
   - А что такое "социальное", как вы это понимаете?
   - Социальное?
   - Да.
   - Ну, это как общественное.
   - Ну а все-таки,  что такое "социальные вопросы"?  Вот,  к примеру, о
чем вы думаете постоянно? Что вас постоянно заботит? Не дает вам спать?
   - Постоянно?
   - Да.
   И тут я,  может быть,  первый раз в жизни,  покрываюсь жгучим потом и
говорю медленно, чтоб не ошибиться:
   - Меня постоянно заботит... идея торжества социализма во всем мире..
   Инструктор  политотдела  рядом  сидел,   так  он  с  головой  ушел  в
пепельницу с окурками, отрыгивая пепел и охнарики.
   Так смеялся, что не мог в себя прийти.
   Оказывается,  "социальное" -  это сады, ясли, квартиры, зарплаты... -
вот что меня должно постоянно заботить,  вот от  чего я  должен не спать
ночами.
   - Сколько тебе надо? - спросили меня.
   - Три балла,  -  ответил я  и получил свою тройку.  А Бегемоту тут же
поставили два  шара,  потому что он  старший лейтенант и  у  него налицо
способности к росту.
   - Слушай, - подошел я к философу, - поставь парню три балла, а то его
из-за этой двойки еще со службы уволят, не приведи Господь. Ну хочешь, я
вместо него еще раз тебе это все сдам?
   - Не хочу, - сказал философ, и Бегемот получил "удовлетворительно".
   После чего мы и оказались на улице
   Как все-таки там хорошо!
   Вот идет по улице человек,  а на нем ядовито синяя болоньевая куртка,
а под ней донашиваются черные флотские брюки и ботинки, и он улыбается.
   Это наш человек.
   Это человек флота, недавно выставленный за дверь.
   Он выставлен без ничего.
   Он голым попал в  этот неуютный,  неприветливый,  колючий,  вообще-то
говоря,  мир,  но  он  улыбается,  потому что  видит то,  чего не  видят
остальные, он видит свое прекрасное будущее.
   Некоторые из  тех,  что тоже выставлены за  дверь,  не видят сво -его
прекрасного будущего.
   Некоторые не ходят на улицу.
   Они хотят назад (не будем называть это место).
   Им страшно.
   А нам с Бегемотом ни черта не страшно.
   Достаточно  один  раз  посмотреть  на  Бегемота,  чтоб  сказать:  это
животное страха не ведает.
   И с ним хорошо мечтать.
   О том,  что пойдем туда,  сделаем то,  заработаем кучу денег и станем
знаменитыми до боли в чреслах.
   У вас никогда не болели чресла оттого, что вы знамениты?
   Еще будут болеть.
   И главное, мечты - все без конца и без края.
   И одна мечта порождает другую, другая - третью, третья ловит за хвост
четвертую, та - крепко держит пятую, пятая - шестую...
   И  взгляд  твой  затуманивается,   увлажняется  от  предвкушений,   и
возникают видения,  и  ты,  увлекаемый ими,  идешь,  идешь простой,  как
ромашка, не ведая стыда...
   Кстати, небольшое, но лирическое отступление о военном стыде.
   Военный стыд - это как что?
   Военный стыд как  философская категория -  это  как  то,  чего нет  и
никогда не было.
   Потому что стыд как чувство нуждается прежде всего в  прививке,  а  у
нас  даже  то  место,   на  которое  нужно  прививать,  отсутствует,  не
предусмотрено.
   Так   что   мы,   уволившись  в   запас,   все   делаем  без   стыда:
воруем-торгуем-обмениваем-продаем.

   "КамАЗы".

   В те времена вся страна продавала "КамАЗы".
   И мы с Бегемотом, временно оставив в покое кроликов и фаянс, ринулись
продавать "КамАЗы".
   Я даже знал их названия и номера.
   Бегемот звонил по ночам мне,  а я - Бегемоту, и вместе мы звонили еще
куда-то,  все время в разные места,  продираясь сквозь чащу посредников,
плотным  войлоком  окутавших страну,  щедро  раздавая  по  три  процента
направо, налево, тут же входя в долю и обещая еще.
   Можно было видеть людей, которые ходили и шептали: "Три процента, три
процента... полпроцента..." - и мы с Бегемотом ходили среди них
   И у всех была одна улыбка.
   И  у  всех  было  одно  выражение лица,  будто безжизненной,  красной
пустыней встает огромное желтое солнце,  и вокруг оживает красота,  а ты
издали наблюдаешь эту красоту.
   Это было глубокое поражение психики.
   И  в  груди от  этого поражения становилось тепло и  уютно,  там-то и
возникало то нечто,  что сообщало душе толчок,  с помощью которого можно
было  преодолеть расстояние между мечтами,  если  они  отстояли друг  от
друга далеко.
   Мы входили с Бегемотом в квартиру, хозяина которой то ли убили, то ли
уморили огромным количеством спирта,  мы входили, аккуратненько, чтоб не
замараться,  толкнув дверь,  когда-то  обитую чем-то издали напоминающим
кожу,  а теперь - со следами зубов существа мелкого, но ужасно кусачего,
и  попадали на кухню,  где,  похоже,  кормилось сразу несколько дремучих
бродяг, и путь наш был отмечен скелетами селедок.
   И можно было обойти всю квартиру по кругу, потому что так соединялись
все  комнаты,  и  выйти  через унитаз,  потому что  он  стоял на  дороге
последним.
   Просто стоял, не подсоединенный ни к чему, потому что это был чешский
унитаз, а все остальное было советским и давно сгнило.
   Там, в одной из комнат, распяленный на лавке, все время спал какой-то
шофер, а рядом стоял недавно распакованный компьютер, который был связан
со всеми камазодержателями, а в другой комнате сидел человек, который, в
зависимости от условий, то скупал "КамАЗы", то продавал, а в промежутках
он  пытался продать,  еще не  купив,  и  еще ему нужны были холодильники
"Цусима",  которые только что разгрузились во Владивостоке и  которые он
брал за любые деньги, но в пределах разумного.
   - У вас никого нет во Владивостокском порту?  -  спросил он нас, даже
не поинтересовавшись, откуда мы возникли.
   - У  нас есть все во Владивостокском порту,  -  сказал Бегемот,  и  я
посмотрел на него с уважением,
   - Но нужны гарантии.
   - У нас есть гарантии.
   Меня  всегда восхищала способность Бегемота сначала сказать:  "Да!  Я
это могу с  гарантией!"  -  а потом,  уже не торопясь,  без суеты,  часа
полтора осознавать, что же он такого наобещал.
   Но,  слава Богу,  русский бизнес в  те  времена отличало то,  что  на
следующий  день   после   сделки,   пусть  даже   она   была   оформлена
документально,  можно было не водиться с этим человеком вовсе, ничего из
обещанного ему не поставлять, все порвать, затереть и забыть, потому что
прежде всего он о тебе забыл,  запамятовал,  и ему с самого начала нужно
было все объяснять.
   А  еще он мог сам назначить встречу,  но накануне у  него был тяжелый
день,  в конце которого он сходил в баню,  напился,  кинулся в прорубь и
всплыл уже с амнезией, в ходе которой он помнил только слово "мама" (или
"мать"),  и  теперь,  когда ты  пришел,  у  них  кутерьма,  потому что с
платежками нужно ехать в  банк,  а  на них нужна подпись,  которую он не
может теперь даже  подделать,  просто забыл,  как  он  расписывается,  и
печать,  которую он  в  проруби потерял,  хотя перед этим он надел ее на
шею, чтоб потом куда-нибудь не задевать
   И вот у таких людей мы покупали "КамАЗы" и какие - то восстановленные
газовые плиты,  по  поводу которых звонили в  Днепрогэс,  чтоб выяснить,
какие нужны - на две конфорки или на четыре.
   И  таким людям,  с  частично утраченным самосознанием,  мы  доставали
других людей,  с  непрестанно угасающей самооценкой,  которые к  тому же
обладали гипнотическим влиянием на весь Владивостокский порт, и Бегемоту
звонили ночью,  но было плохо слышно,  а потому он тоже звонил и в конце
концов дозвонился до того ненормального Владивостока и спросил, чего они
хотели у  него спросить,  и  оказалось,  что  они  спрашивали:  "А  наши
проценты будут?"  -  на что Бегемот защебетал в трубку таким воробушком,
как будто пришла весна и отовсюду просо подвезли:
   - Ка-неч-но же бу-дут!  -  положил трубку и  расхохотался дьявольским
смехом,  но  это  нам  все равно не  помогло,  потому что тот,  кому это
предназначалось, кинулся в прорубь и при встрече с водой лишился ума.
   Ума нет - считай, калека.
   И никто не виноват.
   Вот.
   И проценты погибли,
   Бегемот потом звонил во Владивосток и говорил:  "Человек сошел с ума,
так что не рассчитывайте",  -  а  там и не рассчитывали,  потому что там
тоже чего-то случилось,  и те люди, с которыми он договаривался, куда-то
подевались, и теперь там другие люди, полные грандиозных надежд.

   Армяне.

   С армянами нас многое связывает.
   И не потому, что у нас нос, крупные губы, уши и глаза - вылупосики.
   А потому что все свои идеи мы сперва испытываем на них.
   Вот,   к  примеру,  возникает  какая-нибудь  очередная  странная,  но
великолепная идея,  и я сразу говорю Бегемоту волшебное слово: "Армяне!"
- и  он,  выделив в непомерных количествах муцины -  эти замечательные и
вместе  с   тем  очень  слизистые  вещества  из  группы  гликопротеинов,
образующие вязкость слюны,  -  звонит дяде Боре в Ереван (потому что для
нас  слово  "армяне" рождает в  душе  нечто детское,  мягкое,  как  уши
гиппопотама, как будто кто-то крикнул: "Цирк!" или "Клоуны приехали!").
   А  дядя Боря в  Ереване до сих пор самый главный человек -  он пошлет
кого надо и  проверит где следует:  нужна ли  армянам эта идея,  и  если
нужна,  то в нашу сторону немедленно выедет кто-нибудь,  точно так,  как
это было в случае с "Нисанами",  с которых,  собственно, и начались наши
отношения.
   Как-то армянам потребовались машины "Нисан-Патруль",  и они позвонили
Бегемоту:
   - Скажи, это не вы случайно продаете "Нисан-Патруль"?
   Конечно же, Бегемот сразу стал продавать "Нисан - Патруль".
   В те минуты у него было такое выражение лица,  что неприлично было бы
даже предположить,  что  он  не  продает "Нисан -  Патруль",  потому что
верхняя часть оного у него выражала скорбь, а нижняя - удаль.
   И головой он встряхивал так,  что кудри летели в разные стороны,  как
будто он пианист на последнем издыхании и играет "Кипящее море" Грига.
   И Бегемот, прихватив меня для четного количества, немедленно помчался
в  то  место,  где  ему  уже  три  недели  подряд  предлагали "Нисаны" с
патрулями - надоедали, плакали, просили, чтоб он непременно звонил.
   Это  место  называлось "Русский национальный центр",  и  там  обитали
русские националисты,  то  есть люди,  которые далеко не чужды были идеи
соборности и духовности.
   Я давно пытаюсь выяснить у кого-нибудь,  .что же такое "соборность" и
"духовность".
   И  чем,   например,  "соборность"  отличается  от  "шалашовности",  а
"духовность" от "духовитости".
   Но у меня ни черта не выходит.
   Все говорят:  "Соборность -  это..." -и глаза закатывают, точно в тот
самый момент получили шпиль в задницу.
   И  теперь,  когда  я  слышу о  "соборности",  мне  сейчас же  хочется
выкрикнуть петушиное слово "рококо" и объявить во всеуслышанье,  что мне
известны пути повышения "фалловитости".
   Но ближе к русскому национализму как к явлению.
   Беглого взгляда на  этих людей было достаточно,  чтоб понять,  что  в
прошлой жизни все они были аскаридами,  а  их предводитель в бесконечной
цепи превращений только что миновал стадию - свиной цепень.
   Было в них что-то сосущее, какой-то сердечный трепет, колотье и пот в
перстах,   словом,   присутствовало   некоторое   "весеннее   возмездие"
(эротический  термин),   когда  речь  заходила  о  способах  расчетов  с
посредниками.
   А  посредниками  в  этом  деле  были  все,  кроме  армян,  и  русские
националисты,  и  мы  с  Бегемотом,  и  все  хотели  ухватить кусок,  по
возможности более могучий, раз уж возникла тема: "Нисан-Патруль".
   Как раз тогда-то и  появилось это мерзкое слово -  "тема".  Например,
"тема: "Нисан-Патруль" или "тема: березовые обрубки".
   "Мы  финнам  -   березовые  обрубки,  а  они  нам..."  -  и  так  до
бесконечности.  И теперь, когда я слышу слово "тема", я начинаю давиться
хохотать, вскрикиваю только: "Березовые обрубки! Березовые обрубки!.." -
и опять не могу остановиться,  всхлипываю и плачу,  к примеру,  животом.
Потом тщательно вытираю нос,  лоб  и  красные щеки и  жду,  когда внутри
улягутся все, зн