не хотите уехать отсюда? Из этой волчьей ямы, из медвежьего
угла, от собачьего холода?
   - Куда? - спросила Нина. - Кто ждет меня? Где?
   А здесь... Я прожила с этими людьми несколько лет и...
   И не хочу расставаться. Все, конечно, разъедутся, но это будет не самый
счастливый мой день. А Виктор... Он мне нужен больше, чем я ему. Пустыми
надеждами не тешусь, знаю, что все скоро кончится. Да, наверно, уже
кончилось. - Она посмотрела на следователя сухими блестящими глазами.
   - Ну а Горецкий?
   - Виктор многое перенес в жизни, еще в школе остался без родителей. Он
до сих пор чувствует себя школьником, которому на каждой переменке нужно
отстаивать себя. Странно, я учительница, а он терпеть не может учителей.
Воспоминания у него об учителях... неважные.
   Подковырки, насмешки... Наверное, у них были для этого основания,
учился он плохо. А соученики, видя такое к нему отношение, почли за
хороший тон быть солидарными с учителями. Как бывшему педагогу, мне
кажется, что все началось с этого. Скажите, Виктора посадят?
   - Пока не знаю наверняка, не со всеми говорил, но ведь он ударил
человека ножом! Представляете? Это же совсем ошалеть нужно! Мне говорили
чтo этот Лешкa Елохин, которого он ударил, не злобный, не насмешник...
   - Да, он хороший парень.
   - Нина, вы знаете, что вашего сожителя...
   - Кого-кого?
   - Сожителя, - спокойно повторил Белоконь.
   - Боже, слово-то какое. - Нина посмотрeлa на cледователя с осуждающим
изумлением, будто и мысли могла допустить, что он такие слова знает.
   - Да, слово неважное, - согласился Белоконы но нет в законодательстве
любовников, любовниц, вот сожитель, сожительница есть... кoнeчно, нexopoшо
получается. Будто закон любовь в расчет не берет, а вот блуд, похоть и
прочее - берет. Я лично с этим не согласен, но что делать! Панюшкнн вон
тоже кое с чем не согласен, а ничего, тянет лямку. Так вот, Горецкого и
Юру Верховцева нашли в разных местах... Чем вы это объясните? Думаете,
Виктор бросил Юру? Не верю. Этого не может быть. У Виктора очень развито
чувство солидарности... если можно так выразиться. Пойти на явную
подлость... Нет.
   - Даже без свидетелей?
   - А разве подлость перестает быть таковой, когда о ней никто не знает?
   - Вообще-то да... - согласился Бeлoконь. - Тут я маху дал. Ну, ничего,
потомки об этом знать не будут, поскольку в протокол я этого не занесу.
Своя рука - владыка, - улыбнулся он. - У меня больше вопросов нет.
   Нина поднялась, посмотрела на Панюшкина как бы ожидая его разрешения
уйти, оглянулась на Шаповалова и направилась к двери. И, уже взявшись за
ручку, обернулась.
   - Значит, посадят все-таки Виктора? - спросила она.
   - Это решит суд, - сказал Белоконь сухо. - Но если вы, Нина
Александровна, хотите знать мое личное мнение то ваш сожитель схлопочет
порядка двух лет.
   Могу вам обещать, что сделаю все от меня зависящее чтобы он эти два
года получил сполна. Если же мне удастся доказать, что он бросил парнишку
на Проливе в беспомощном состоянии, то этот срок удвоится, если же
окажется, что он еще и совершил покушение на Большакова, то срок может
удвоиться еще раз. Вопросы есть?
   - Нет, - тихо ответила Нина. - Больше вопросов нет.
   "Красивая девушка, ничего не скажешь, - подумал Панюшкин, гл"ядя на
Анну Югалдину. - Настоящая здоровая, несуетная красота". Наверно, можно
представить более правильный нос, глаза, фигуру, но у Анны все было так
подогнано, что уже одно безукоризненное сочетание создавало красоту. Она
понимала, что представляет собой силу вполне соразмеримую с талантом,
должностью, властью, более того, она знала, что выше всего этого, что при
столкновении с ней могут полететь вверх тормашками власть, должность,
талант. И будто жаждала помериться силами, искала столкновения, заранее
уверенная в своей победе, в своем превосходстве.
   - Сколько вам лет, Анна? - спросил следователь, и Панюшкин не мог не
отдать должное его проницательности. Начальника строительства Белоконь с
первых же минут знакомства начал называть на "ты", а к ней, девчонке, едва
увидев, обратился на "вы". И это было справедливо. "Присмирел Белоконь,
присмирел", - усмехнулся Панюшкин.
   - Смотря что иметь в виду... - Анна, склонив голову набок, с
любопытством рассматривала следователя.
   - Я ничего не имею в виду. Просто спрашиваю, сколько вам лет. Мне
цифирь в протокол поставить надо.
   - А-а, тогда восемнадцать. Скоро будет девятнадцать. В феврале. Если
задержитесь на месяц, можете поприсутствовать на дне рождения.
   - Поприсутствовать, но не более?
   - А чего вам еще захотелось? Поздравить не возбраняется, подарок
вручить тоже, думаю, можно. Николай Петрович, ничего, если я приму подарок
от следователя?
   - Ежели хороший, то чего же, можно.
   - Вы работаете в столовой, рабочей, верно? - спросил Белоконь.
   - Смотря что иметь в виду, - Анна засмеялась. - Я действительно работаю
в столовой. В рабочей столовой.
   Но не рабочей. Я заведующая этой столовой. Директор. - Она быстро
взглянула на Панюшкина.
   - Какой же у вас директорский стаж?
   - Один день. Но ведь протокол вы заполняете сегодня? Вот и пишите...
Должность-директор столовой_ А кем буду завтра, не знаю. Возможно,
следователем. Николай Петрович, я могу быть следователем?
   - Нисколько в этом не сомневаюсь.
   - Завтра вы следователем не будете, - сказал Белоконь, - это уж точно.
Но послезавтра... Кто знает.
   - А не поступить ли мне на юридический, а, Николай Петрович?
   - Если вы только об этом подумываете, лучше не поступайте, - сказал
Белоконь.
   - Почему? Разве плохая работа? Вам не нравится?
   - Мне? - Белоконь был явно смущен таким напором. - Нет. То есть, да,
работа мне не нравится. Но я не хотел бы заниматься чем-то другим. Если
вас такой ответ устраивает, продолжим. Анна, скажите, Ягунов хороший
человек?
   - Нет.
   - Ну-у, так не пойдет. Это же не анкета и не опросный лист, это
протокол. Надо отвечать полностью, подробно, с фактами, доказательно.
   - Вам надо объяснить, почему Ягунов плохой человек? Да потому, что он
дурак на букву "ж"!
   - Анна! - не выдержал Шаповалов. - Прекрати! Человек дело делает
важное, преступника, можно сказать, разоблачает, а ты со своей... Нехорошо!
   Панюшкин полез в ящик стола, чтобы скрыть душивший его смех, и только
Белоконь расхохотался громко и охотно.
   - Мне тоже так показалось, - сказал он. - Но расшифруйте, пожалуйста,
что вы имеете в виду, называя его столь непочтительно.
   - Предлагал мне выйти за него замуж. Духи принес за пятьдесят рублей.
Представляете? Духи я оставила себе, чтоб он с досады не выпил, а замуж
отказалась. Такой смех на меня напал тогда, не могу остановиться, и все
тут! А потом всю ночь ревела-неужели, думаю, я такая задрыга, что даже
Ягунов свататься вздумал? Может, думаю, только ему в жены и гожусь... Но
это давно было, чуть ли не год назад, теперь я знаю, что не только для
Ягунов а гожусь.
   - А Горецкий что за человек?
   - Говорят, что он Лешку Елохина порезал, что Юрку на Проливе бросил,
что Большакова чуть не убил...
   Не знаю. Ничего плохого о Горецком сказать не могу.
   Каждый может оказаться в положении, когда хочется кому-то по мозгам
дать. Дает не каждый. Чаще из трусости.
   - Ничего себе установочка! - Белоконь откинулся на спинку стула. - Вот,
Михалыч, смотри! Ты видишь перед собой самого главного вашего хулигана.
   - Это мы знаем, - серьезно ответил Шаповалов, - Тут ты, Анюта,
перегнула... Если каждый волю рукам даст...
   - Каждый волю рукам давать не будет. А подонков станет меньше.
Затаятся. Потому знать будут - кроме профсоюзного собрания есть такое
мощное народное средство, как зуботычина.
   - Вы знаете, что Горецкий и Елохин подрались из-за вас? - спросил
Белоконь.
   - Сказали уж, просветили.
   - Как вы к этому относитесь?
   - Положительно.
   - То есть как положительно?
   - Нравится, когда мужики из-за меня дерутся. Чувствуешь себя человеком.
Вот вы узнали бы, что две бабы из-за вас друг дружке глаза повыцарапали?
Да вам бы на всю жизнь гонору хватило!
   - Вообще-то да. Тут ничего не скажешь. Логика железная. Грустно,
конечно, признаваться, но из-за меня никто ни единого глаза не лишился.
Теперь вот что, Анна... У них были основания драться из-за вас?
   - Надо у них и спросить. А если... Если вы имеете в виду это самое, то
нет, можете спать спокойно. Ничего у меня не было ни с одним, ни со
вторым. У меня со Званцевым было. И еще будет. Если вас что-то в этом духе
интересует, спрашивайте, не стесняйтесь, я все расскажу, все как есть...
Лишь бы правосудие не пострадало.
   - Вы напрасно на меня обиделись, - примирительно заговорил Белоконь. -
Ей-богу, напрасно. Я задал вполне естественный и необходимый вопрос - были
ли у ребят основания драться? Тем более что сами сказали - нравится, когда
из-за вас дерутся... Ну? - Белоконь наклонил голову, пытаясь снизу
заглянуть в глаза Югалдиной. - Все в порядке? Давайте сделаем наше общее
дело с улыбкой и взаимной симпатией, чтобы потом долгие годы мы вспоминали
об этой приятной встрече, об этом изумительном, прекрасном, очаровательном
допросе.
   - Ладно, поехали дальше, - сказала Анна. - Я нечаянно. Вы уж на меня
зуб не имейте.
   - Поехали, - согласился Белоконь. - Скажите, мог Горецкий бросить Юру
на Проливе в ту ночь, когда буран куролесил?
   - А черт его знает! Я где-то читала, что каждый может совершить
преступление, если надеется скрыть его.
   - И вы тоже?
   - А что я - рыжая!
   - Другими словами, - медленно проговорил Белоконь, - вы утверждаете,
что...
   - Я ничего не утверждаю! - перебила его Анна. - Ничего не заявляю.
Ничего не опровергаю. Я просто болтаю. В полном соответствии с моим
нынешним настроением, правосознанием, образованием. Но больше всего
полагаюсь на настроение. Потому как пол у меня женский. В отличие от
вашего. Вопросы есть?
   - Бедный парень! - тяжело вздохнул Белоконь. - Как же мне его,
бедолагу, жаль! Он даже не представляет, что его ждет!
   - О ком это вы так? - спросила Анна.
   - О твоем будущем муже.
   - Вы знаете моего будущего мужа?
   - Нет, но я знаю, что его ожидает.
   - Что же? Я тоже хочу знать его судьбу.
   - Его ожидают тяжелые испытания. Боюсь, он может разочароваться в роде
человеческом. А уж в прекрасной его половине разочаруется наверняка. Одно
меня утешает: страдания его не будут продолжаться слишком долго-он сбежит.
Возможно, это будет неправильно с правовой точки зрения, но у меня язык не
поворачивается осудить его.
   - Ну что ж, сбежит-туда ему и дорога. Я вам больше не нужна?
   - Для дела - нет. Но, честно говоря, мне не хочется вас отпускать.
Поэтому я намерен злоупотребить служебным положением и задержать вас еще
на несколько минут. Тем более что есть повод-вы не ответили на мой вопрос.
Вернее, вы мне даже не позволили задать его.
   - Внимательно вас слушаю, - Анна свела брови к переносице и плотно
сжала губы. Но тут же не выдержала и рассмеялась. - Так что вас
интересует, товарищ следователь?
   - Скажите, Анна, вы в самом деле можете пойти на преступление, если
есть надежда скрыться, уйти от наказания?
   Анна с недоумением посмотрела на Белоконя, раздумчиво отвернулась к
окну. Лицо ее осветилось закатным светом. Белоконь и Панюшкин молча
смотрели на девушку, не торопя ее с ответом. Наконец Белоконь напомнил о
себе.
   - Так что вы скажете, Анна? - спросил он.
   - А что вам сказать? Скучный вопрос. Унылый.
   Могу ли совершить преступление, буду ли скрываться...
   Несерьезно. Воровать не пойду, даже если мне это ничем не будет
грозить. Отнять могу. Если решу, что так будет правильно. И если мне для
этого придется использовать палку, лопату, бульдозер-использую. Пакостить,
кляузничать, писать анонимки тоже не стану. Но если понадобится сволочь
наказать, вам не позвоню. Постараюсь сама наказать.
   - А почему же мне не позвоните?
   - Потому, что это не входит в ваши обязанности - сволочей наказывать.
Вас интересуют только те, кто законы нарушает, кто совершит нечто,
предусмотренное уголовным кодексом. А я сама хочу решать-прав человек или
нет. Подонок он или пример для подражания.
   Вот я задам вам вопрос... Вы видите, что перед вами подонок, а вам
говорят, что ничего, дескать, подобного, это наша гордость и пример для
подражания. Как вы поступите? Вот вы, следователь Иван Иванович Белоконь,
как поступите?
   - Это зависит от многих обстоятельств... - замялся Белоконь.
   - Не надо! - перебила его Анна. - Это зависит только от вас и ни от
кого больше. Я же не спрашиваю, что предписывает вам закон. Я спрашиваю,
как поступите вы лично. От каких таких многих причин и обстоятельств
зависит ваше решение? Вы думаете, что я жду от вас ответа? Не страдайте и
не майтесь. Ответа не жду.
   И отвечать не надо.
   - Почему? Вы же сами спрашиваете... - растерялся Белоконь.
   - Ведь вы не ответите честно и искренне. Вы при исполнении, вам не
положено.
   - Ну это вы напрасно, Анна! Я вполне могу ответить откровенно. Для меня
это действительно зависит от многих обстоятельств.
   - С чем я вас и поздравляю. Значит, существуют на белом свете
обстоятельства, которые оправдывают подлость? Значит, есть причины,
которые могут вынудить вас подражать подонку, если кто-то очень уважаемый
увидит в этом некую высшую целесообразность? А, Иван Иванович?
   - Знаете, Анна, как называется ваша позиция? Юношеский максимализм.
   - Это хорошо или плохо? Николай Петрович, как вы думаете-это не очень
плохо, если я стою на позициях юношеского максимализма? Меня не стоит за
это привлекать к ответственности?
   - Что ты! Это прекрасно. За ним стоит отрицание приспособленчества, за
ним свежесть чувств, безоглядность и бесстрашие в отстаивании собственных
убеждений, справедливости...
   - А что есть справедливость? - перебил Белоконь. - Кто это решает?
   - Разумеется, правосудие! - рассмеялся Панюшкин. - Но если человек,
отстаивая справедливость, допустит некоторый перегиб, то, право же, его
ошибка простительна. Ведь за его действиями не корысть, не расчет.
Все-таки это, как мне кажется, может быть оправдывающим обстоятельством.
   - Вы обронили неосторожное словцо, Николай Петрович. Это
словцо-перегиб. Как далеко зайдет человек, стоящий на позициях юношеского
максимализма, в отстаивании своей справедливости? Где допустимый предел?
Не совершит ли он во имя возмездия куда более страшное преступление,
нежели то, за которое он жаждет наказать кого-то?
   - Вы тоже обронили словечко, Иван Иванович, - усмехнулся Панюшкин. - Вы
сказали "в отстаивании своей справедливости". А мы говорим не о своей
личной справедливости. Ведь и вы тоже с помощью законов, кодексов,
многочисленных правовых служб отстаиваете не свою справедливость, верно?
   - Двое на одного, да? - закричал Белоконь. - И это вы называете
справедливостью?
   - Николай Петрович, он просит пощады, - сказала Анна. - Простим его. Он
еще не потерян для общества, может принести пользу. Он еще не стар, он
исправится.
   - Вот за это спасибо! Больше всего я боялся показаться вам старым.
   - Я готова назвать вас даже молодым, если это доставит вам радость.
   - Да? - Белоконь с минуту неотрывно смотрел на Анну, выпятив губы. -
Знаете, Анна, в чем ваша сила, слабость, опасность и вообще особенность?
   - Понятия не имею. Я, конечно, догадываюсь, почему на меня прохожие
оглядываются, но хотелось бы знать точку зрения и правоохранных органов.
Так в чем же моя особенность?
   - В непредсказуемости.
   - Это хорошо или плохо?
   - Вот пусть ваш верный оруженосец и союзник Николай Петрович Панюшкин
скажет. Хотя я знаю наверняка-он скажет, что это хорошо. Если я побуду
здесь еще пару дней, то, пожалуй, соглашусь с ним.
   - А вы намерены побыть у нас еще пару дней?
   - Побыть-то побуду, - непритворно вздохнул Белоконь. - Но я знаю, чем
мне это грозит. Я запишусь в отряд ваших поклонников и в порыве ревности
совершу что-нибудь непредсказуемое.
   - Вы чувствуете себя способным на это?
   - А что я - рыжий? - печально спросил Белоконь.
   - Где сейчас Югалдина? - спросил я Паиюшкина после очередного тоста в
его московской квартире.
   - Анна? - встрепенулся он. - О, у нее все прекрасно! Каждый Новый год
получаю от нее самую лучшую поздравительную открытку, какую только можно
купить в магазинах Корсакова. Со Званцевым она прожила не то два, не то
три года. Разошлись. Полагаю, по ее инициативе. Он очень переживал. Одно
время крепко запил. Не поверишь-Званцева под заборами находили! Получил
кучу выговоров, понизили его в должности, но потом выправился парень,
восстановил прежние позиции. Вряд ли можно сказать, что он женился на ней
по любви. Он полюбил ее потом, через год, может, через полгода. Они
остались на Острове, на какой-то стройке, жили вместе, хорошо жили. Потом
у них что-то произошло. Он ведь, как личность, маленько послабше ее будет,
Анна - натура более цельная и... и на предательство неспособная.
   Я так полагаю-где-то Володя промашку дал, слабинку допустил... Может,
по части женского пола, может, поступок какой некрасивый сделал... Анна
очень порядочный человек, прямо-таки у нее какая-то болезненная
порядочность. Видно, это результат той славы, которую ей устроили на
Проливе Ягунов и прочие,
   - Она опять вышла замуж?
   - Да! - радостно воскликнул Панюшкин. - У нее отличный муж. Капитан
дальнего плавания. После развода с Володей она подрядилась на большой
морозильный траулер и ушла на полгода в море. Там и познакомилась со своим
будущим мужем, он тогда плавал каким-то десятым помощником капитана. Но
вырос. Думаю, не без ее помощи. Двое детей у них, ко мне в прошлом году
заезжали. Да, были здесь, за этим столом я их настойкой клоповки угощал.
Отпуск у моряков длинный, они полгода по Европе колесили, вот и заехали,
не забыли старика. Какой у нее муж! Борода лопатой, захохочет-за стол
хватаешься, чтоб, не дай бог, не свалилось чего! Пошли мы с ним по Москве
прогуляться и перебежали улицу не там, где положено, не поверишь-машины
его объезжали, будто он кран какой!
   Главный инженер Званцев познакомился с Анной Югалдиной как раз за год
до Тайфуна. Направляясь в контору, он обратил внимание, что навстречу идет
девушка в красной капроновой куртке и резиновых сапогах.
   Сапоги были не казенные, не те, что связками валялись на складе. Даже
на расстоянии чувствовалось, насколько они легки и удобны. Поняв, что
девушка идет к нему, он невольно откашлялся и заволновался.
   - Скажите, вы и есть главный инженер? - спросила девушка.
   - Я и есть, - Званцев без надобности поправил тяжелые квадратные очки.
- Это хорошо или плохо? - он отважно посмотрел в шалые глаза девушки, и
его уверенности заметно поубавилось. Была в ее улыбке, в манерах
убежденность в какой-то своей правоте. Впрочем, выражение ее лица можно
было истолковать и иначе-о человеке, с которым говорит, она знает то, в
чем он даже себе не признается. С первых же минут Званцев ощутил
неуверенность, будто был в чем-то виноват перед этой девушкой.
   - Никогда бы не подумала! Я уж решила, что меня разыгрывают, - она
придирчиво осмотрела Званцева, словно на всю жизнь хотела запомнить, какие
они бывают, эти главные инженеры,
   - Так хорошо или плохо, что я главный инженер? - спросил Званцев, с
ужасом чувствуя, как его голос вдруг приобрел чуть ли не заискивающий тон.
   - Конечно, плохо! - сказала девушка, не задумываясь. - Хороший главный
инженер не будет задавать прохожим такие вопросы.
   - Да, - согласился Званцев. - Тут ничего не возразишь.
   - Делайте оргвыводы.
   - Придется. Обидно все-таки, когда в тебе разочаровываются... Даже если
это прохожие. Вам легче, я вот в вас еще не разочаровался, - Званцев с
удивлением прислушивался к себе. Подобных слов он не произносил с тех пор,
как несколько лет назад перестал быть студентом московского вуза.
Оказывается, он еще умеет быть легкомысленным и безответственным.
   - О! - засмеялась девушка. - У меня и так достаточно разочарованных!