ельно спросил Ливнев.
   - Нет... Был... Хотя нет, и сейчас есть... А что?
   - Как с ним разговаривать, легко? С вашим братом?
   - А-а! - опять надсадно засмеялся Хромов. - У вас сегодня отличное
настроение?
   - Знаете, сам удивляюсь! То ли место у вас такое, то ли климат
особый... А может, без родной конторы отхожу душой и телом! Не пойму. Как
прилетел-хочется радоваться, и ничего не могу с собой поделать.
   - А вы годик побудьте... Может, радости-то и поубавится?
   - О, товарищ Хромов, вы, кажется, настроены серьезно. Олег! - крикнул
Ливнев. - Олег, иди сюда! Дело важное! Сейчас подойдет секретарь райкома,
товарищ Олег Ильич... Вот он, собственной персоной. Не обращайте внимания
на его затрапезный вид, он действительно секретарь райкома. Олег, это зам
Панюшкина по снабжению.
   - А, мне говорили о вас, - сказал Мезенов, вытирая пот со лба.
   - Положительное? Отрицательное? - осклабился Хромов.
   - Всего было... Я знал, что вы должны подойти.
   - Интересно... Откуда же вы могли знать, если я и сам не знал, что
подойду?
   - Работа у нас такая, - улыбнулся Мезенов.
   - Хорошая работа, рекомендую! - хохотнул Ливнев.
   - А я вот мимо шел...
   - Ну что ж, заходите, раз мимо шли, - пригласил Мезенов. - Не проходите
мимо. - Он взял еще одну охапку дров, с трудом поднялся, покраснев от
натуги, и, нащупывая ногой протоптанную в снегу дорожку, двинулся к дому.
Хромов послушно пошел за ним.
   - Куда? -остановил его Ливнев. - А ну-ка, товарищ дорогой, нагружайся!
Ишь чего придумал-чтоб секретарь райкома дрова для него таскал! Чтоб ему,
значит, теплее было, а! Специально секретарь за сотни километров прилетел,
чтоб печь для Хромова натопить, а? Ну, ты даешь!
   Хромов налился краской, что-то забормотал, взял несколько поленьев и
уже хотел было нести их в дом, но Ливнев опять его остановил, вернул и
нагрузил так, что Хромов из-за дров не видел дороги перед собой.
   В холодной комнате с маленькими окнами стояли кровати, выстроенные в
строгий ряд, застеленные зелеными одеялами. Окна были покрыты толстым
инеем, сквозь который даже солнечный свет пробивался с трудом. Хромов
высмотрел место у печи и с грохотом бросил дрова на пол. Над ними
поднялось маленькое облачко снежной пыли.
   - Хромов? - высунулся из двери Чернухо, - Ха, действительно Хромов! -
повторил он тонким голосом. - Здравствуй, Славик! Садись, Славик!
Раздеваться я тебе не предлагаю - холодно. Опять отдел снабжения
пробуксовочку допустил, не обеспечил дровишками высокую Комиссию.
Нехорошо. Преступно. Я уже выводы сделал.
   - Да кто ж знал... Как-то все с самого начала...
   - Ладно-ладно! Я вижу, у вас тут все на самообеспечении.
Электросварщиков за электродами посылаете, ремонтников за инструментом...
Ладно, допустим, шучу!
   Допустим, отдел снабжения работает безукоризненно.
   А между прочим, в самом деле заскакивали ваши ребята ко мне за
электродами. Чем занимается, спрашиваю я у них, мой любезный друг, Славка
Хромов? Печень, отвечают, у Славки шалит. А я им на это так говорю: пьет,
наверно, Славка безбожно, потому и печень шалит. Или шашлыков много
кушает! Весело живет Славка Хромов!
   А? Ладно, это тоже шутка. У меня для тебя, Славик, еще много шуток
припасено, так что смеяться тебе, Славик, не пересмеяться. А инструмент
ваш все-таки залежался.
   Начали мы его помаленьку... на другие объекты выделять... Вот так-то.
Смотри.
   В тот момент открылась дверь, и вошел еще один член Комиссии -
Тюляфтин. В золотистой дубленке, в очках со сверкающими гранями,
розовощекий и радостный.
   Глаза Тюляфтина сияли восторгом, а в авоське плескалось несколько
бутылок, переложенных консервными банками, свертками, пакетами.
   - Здравствуйте, товарищ Хромов, - протянул он, улыбаясь. - Очень
приятно... А я вот по хозяйству... Представляете, - громче заговорил он,
обращаясь уже ко всем, - возле самого магазина увязались за мной две
лошади, самые настоящие лошади, представляете? Идут, главное, молча сзади
и идут. Я сначала от них бегом, думаю, кто их знает, может, они... Всякие
бывают лошади.
   Бегут, губами шевелят, глазами своими фиолетовыми косят, - в очках
Тюляфтина сиял детский восторг от пережитого приключения.
   - Напугался? - заботливо спросил Чернухо.
   - Нет, что вы! Это было прекрасно! В наши дни вот так запросто
пообщаться...
   - С лошадьми?
   - Да нет! - не заметил издевки Тюляфтин. - Я имею в виду пообщаться с
природой.
   - Ты вот лучше со Славиком пообщайся, у него важное дело.
   - Да подождите вы с делом! - капризно махнул тонкой ладошкой Тюляфтин.
- Я дал лошадям хлеба, и они, представляете, съели! Так буханку и скормил.
Сейчас у порога стоят.
   - Значит, вы не принесли хлеба? - нахмурился Мезенов.
   - Лошади съели! Без остатка! Они пришли сюда...
   А я подумал, еще в конокрадстве обвинят! - Тюляфтин засмеялся в
восторге от пережитого.
   - Ты вот что, - повернулся от печки Чернухо, красный в свете горящих
поленьев, - не раздевайся! За хлебом мотай.
   - Какие же вы, право... - Тюляфтин замялся, подыскивая слово мягкое и в
меру обидное.
   - Да, ты прав, - поддержал его Ливнев. - Все они чревоугодники, глухие
к красоте люди. Особенно - я.
   Ужасно хочется есть. Думаю, в обществе двух представительниц местной
фауны тебе нескучно будет проделать еще пять километров по свежему
воздуху. Мы тебя подождем, начинать не будем. Заодно там, в конторе,
Опульского прихватишь, а то он по уши в протоколы зарылся, задохнуться
может.
   Восторг в глазах Тюляфтина вытеснялся обидой.
   - Простите, - напомнил о себе Хромов, - мне бы хотелось, чтобы товарищ
Тюляфтин тоже, так сказать...
   присутствовал... при том... когда я... При том, что я хочу сказать, уж
коли я здесь оказался...
   - Перестань жевать! - приказал Чернухо, заталкивая в печь мерзлые,
шипящие поленья. - Есть дело - говори. Слушаем. А то зарядил-я хотел бы, я
желал бы...
   Ты здесь снабженец. А раз так...
   - Значит, это вы снабжением ведаете! - опять вмешался в разговор
Тюляфтин. Он повесил на ручку двери авоську и подошел к Хромову. - Знаете,
я восхищен снабжением вашего магазина. Просто должен поздравить вас! Вот
только что захожу в маленькую такую избенку, над дверью масляной краской
написано: "Промтовары".
   Внутри, конечно, холодно, окошко маленькое, пол просел, весь торговый
зал, если его можно так назвать, занимает несколько квадратных метров. Но
там висит, вы не поверите, кожаная куртка, самая настоящая, арабская! А
рядом - финское платье! Если я об этом буду рассказывать в Москве, мне не
поверят! Да! Тут же - французские сапожки, без которых у моей жены вот уже
который год развивается настоящий комплекс неполноценности!
   - Когда будете рассказывать об этом своей жене, - тонким голосом
заговорил Чернухо, - пе стоит называть Славку. Это не его заслуга. Это
снабжение местной кооперации. А Славка занимается трубами, электродами,
рабочей одеждой. То есть вещами, без которых ваша жена может спать
спокойно. Вот веник, я думаю, Славик выпишет вам со склада бесплатно.
Здесь веники-вроде местных сувениров. Мы так считаем, если на Проливе
побывал и веника на память не привез - то вроде и не специалист ты, и не
разобрался во всех сложностях и проблемах строительства, не познакомился с
людьми. Как, Славик, устроим товарищу москвичу веник?
   - Банный? - серьезно спросил Тюляфтин.
   - Как?! - повернулся Чернухо к Хромову. - Ты и банные завез?!
   - Простите, товарищ Чернухо, - побагровел Хромов, - но вы мне сейчас
напоминаете банный лист. Да!
   - А это моя задача - пропарить вас здесь хорошенько, а то позакисли вы
тут, дух от вас тяжелый идет! Дышать нечем!
   Хромов видел, что все ждут, чтобы он, наконец, сказал, с чем пришел. Но
после такого начала... Уйти? Они пожмут плечами, посмеются да и только.
Заставить их после этого выслушать себя будет почти невозможно.
   Нет, надо все сделать сейчас, завтра он не решится на такое... Да и
поздно будет.
   - Я заскочил к вам ненадолго, - начал Хромов. - Все надеялся, что вы
найдете время поговорить не только с бульдозеристами и водолазами, но и с
инженерной службой, поинтересоваться ее мнением. - Хромов с ужасом
понимал, что начал плохо, ужасно плохо, огулом обвинив всех, но никак не
мог выпутаться из фразы, которую начал.
   - По-моему, вы не правы, - вмешался в разговор Мезенов. - У вас нет
оснований выдвигать против Комиссии столь серьезные обвинения.
Преждевременно подводить итоги, как это вы пытаетесь делать, было бы
неправильно, работа еще не закончена.
   От этих сухих, холодных слов у Хромова онемело все внутри, перехватило
дыхание. Он уже не боялся криков Чернухо, не совсем понятных слов Ливнева,
про себя смеялся над наивностью Тюляфтина, но Мезенов сказал именно те
слова и именно тем тоном, которые всегда действовали на Хромова угнетающе.
   - Может быть, я не совсем точно выразился...
   - Одну минутку, - Мезенов пресек отступление Хромова. - Если позволите,
я отчитаюсь перед вами о проделанной работе. Мы имели очень содержательные
беседы с главным инженером Званцевым, с главным механиком Жмакиным, у пас
запланирована встреча и с вами, нo вы несколько поторопили события. Один
из наших товарищей, вы с ним знакомились - Опульский, вот уже несколько
дней изучает документацию, протоколы собраний, встречается с рабочими, и
мы уверены, у него будет очень полное и обоснованное мнение об
общественной жизни на стройке.
   "Какая машина! - восхищенно подумал Ливнев. - Вроде бы затертые фразы,
обтекаемые формулировки, штампы, но он перемалывает бедного Хромова, как
мясорубка. Напиши я статью в таких вот выражениях, надо мной будет
смеяться вся редакция. А у него... Он, как болванками, колотит Хромова по
темечку, и тот даже уворачиваться не успевает".
   - Да, скорее всего, я не прав, - поспешил согласиться Хромов. - Может
быть, я поступаю не совсем верно, но как человек, которому небезразлично
положение дел на стройке, все-таки решил зайти к вам и...
   - И правильно сделал! Молодец, Славка! Умница! - выкрикнул Чернухо. -
Личные контакты ничто не может заменить. Тюляфтин пришел из магазина не с
пустыми руками. Слава богу, ваши лошади хоть водку у него не выхлестали!
Мы сейчас пообедаем, вспомним старые добрые времена, а ты расскажешь нам,
что тревожит душу твою, что спать тебе, болезному, не дает. Насколько я
знаю, ты. Славка, не дурак выпить, а? А может, ты и вообще не дурак, а?
   - Мне бы хотелось поговорить не о старых временах, - медленно произнес
Хромов, не глядя на Черпухо. - Меня больше интересуют дела настоящие.
   - Говорите, пожалуйста! - сказал Тюляфтин, усаживаясь на койку. - Мы
вас слушаем.
   Хромов помолчал, собираясь с духом, потер ладонями щеки, пытливо глянул
в глаза Мезенову, опасливо покосился на Чернухо, замершего у печи с
поленом в руке.
   - Это не первая моя стройка и, надеюсь, не последняя. Я хочу сказать о
строительстве нефтепровода. Как вы знаете, стройка фактически заморожена.
Причин много... Тайфун, отсутствие своевременной проектной документации,
плохое снабжение...
   - Во! - не удержался Чернухо. - Молодец, Славик!
   Самокритика - первое дело.
   - Подожди, Кузьма, что-то ты раскудахтался не ко времени, - пробурчал
Хромов. - Самокритика хороша, когда критики маловато. Л у нас этого добра
хватает. Успевай только поворачиваться.
   - И успеваете? - улыбнулся Мезенов.
   - Когда как. Так вот... Не знаю, какие выводы сделаны вами, да и не мое
это дело... Я здесь работаю два года, и у меня своих выводов
предостаточно. Скажу прямо - Панюшкин не подходит для должности, которую
занимает. Здесь не подмосковная стройка, здесь нужен человек иного
склада... Иного возраста. - Хромов расстегнул пальто, опустил концы шарфа,
размотав его с шеи, поосновательней уселся на чью-то койку, поняв, что его
слушают. - Скажу честно, я не могу обвинить Панюшкина в неверном,
ошибочном или тем более вредном решении. Все, что он делает, правильно. Но
это касается только того, что он делает. А делает он недостаточно. Он
опытный специалист, он любит дело, для него эта стройка чуть ли не смысл
всей его нынешней жизни...
   - Мне тоже так показалось, - сказал Мезенов.
   - Это так и есть, - добавил Чернухо.
   - Да, я, пожалуй, тоже присоединюсь к этому мнению, - значительно
проговорил Тюляфтин.
   - И тем не менее, - продолжал Хромов, - сроки сорваны, люди
разбегаются, трудовая и производственная дисциплина расшатана, моральный
уровень... Об этом я и говорить не буду. Кроме вас здесь работает
следователь прокуратуры. Понимаю, в чем-то конкретном обвинить начальника
нельзя, но результаты... Они печальны. Да, у нас с Панюшкиным нелады, мы
ссоримся, дело доходит до личных оскорблений. Я говорю об этом прямо,
чтобы не возникло недоразумений, чтобы мои слова вы не восприняли как
сведение личных счетов.
   Некоторое время все молчали. Слышно было, как трещат в печи дрова, как
скрипнула под кем-то пружина кровати, как тяжело, сипло дышит Хромов. Он
чувствовал, что сказал лучшее из всего возможного, ни в чем не обвинив
Панюшкина. Поэтому тот не сможет оправдаться. А решать, делать выводы - он
на это не имеет прав, это задача Комиссии. Хромов видел легкую
растерянность Мезенова, угрюмость Чернухо, настороженность Ливнева, видел,
как беспомощно вертит головой Тюляфтин, не зная, как ему быть, что сказать.
   - Видите ли, - решил продолжить Хромов. - Мне не хотелось бы обвинять
Панюшкина. Он этого не заслуживает. Я уже говорил - он честен и предан
делу. Рабочие, водолазы, механики, газосварщики, обслуга, флот, проблемы
Поселка - все на нем. Лет десять назад он потянул бы это легко и с
радостью. Но сейчас - нет. Выдохся человек. Вся жизнь по стройкам - это не
каждый выдержит.
   Когда Хромов вышел на крыльцо, красное солнце висело над Материком.
Хромов смотрел на светило спокойно, и в его глазах мелькали маленькие
красные огоньки.
   - Вот такушки, гражданин Толыс, - вслух произнес Хромов и сошел с
крыльца. Он шагал, с удовольствием вслушиваясь в скрип снега под ногами,
ощущая розовый закатный свет на лице, бодрящий мороз, волнение, которое
еще не покинуло его. - Обижать - оно легко, - бормотал себе под нос
Хромов. - Обижать каждый может, а если еще и должность позволяет, то тут
уж и радость тебе, и наслаждение. Тут уж попить можно вволю кровушки-то
чужой! Но ведь обида, она того, о двух концах, обиду можно простить, но
забыть нельзя. Вот покайся, к примеру, ты передо мной, прощения
попроси,"не раз, не два, да при людях-тогда, глядишь, может быть, и
простил бы я тебя. А может, и нет. Есть причина и следствие, есть обида и
месть. Да, Толыс, существует такое некрасивое слово, которое вслух трудней
произнести, чем мат какой. Если хочешь, Толыс, я кое-что расскажу о мести,
тебе не помешает знать это, чтоб ты мог оценить ее, понять, прочувствовать.
   Перво-наперво - месть должна быть неожиданной, с ясного неба должна
свалиться, во как! Еще закон - месть не может быть анонимной, обидчику
положено знать, кто ему нанес удар, и ты, Толыс, это будешь знать.
   Самая лучшая месть с улыбкой. А если она из последних сил, с предельным
напряжением, со вздувшимися жилами, налитыми кровью глазами, с проклятиями
и топаньем ногами - это не месть. Настоящая месть ласковая, заботливая. А
я, мол, и не знал, что для тебя это так важно, ну, извини, друг дорогой,
постараюсь впредь быть осмотрительней... Так примерно.
   А еще, Толыс, скажу я тебе, что хорошая месть имеет некую протяженность
во времени, чтобы обидчик, то есть ты, Толыс, засыпал и просыпался, не
забывая обо мне, чтобы ты во сне меня видел, чтобы я во всяких видах тебе
спросонья мерещился. А если, как внезапная боль в сердце, как выстрел в
затылок - это не месть.
   Думаешь, все? Нет, еще законы есть. Хорошо, если месть сопровождается
общением с обидчиком, чтобы ты мог здороваться с ним, о самочувствии
спрашивать, вопросы деловые обсуждать, вежливо разговаривать при
посторонних, спокойной ночи желать. Еще закон знаю - хорошо бы мести быть
с продолжением, чтобы обидчик понимал - ты можешь еще кое-что сделать, но
вот когда ты нанесешь очередной удар, и в чем он будет заключаться - об
этом чтоб он и догадаться не смог.
   Много законов есть, Толыс, как-нибудь я тебе о них расскажу. А
заканчивается месть знаешь чем? Чтобы закричал ты однажды ясным днем, да
при людях: "Бей! Ради бога - бей! Не мучай! Бей скорее!"
   Вот такушки! Закричишь, Толыс, у меня, ох, закричишь! А знаешь, что я
тебе отвечу? Я скажу: "А о чем ты, собственно, Николай Петрович? Господь с
тобой, зачем мне тебя бить-то? Плохо ты обо мне думаешь, Николай
Петрович!" - вот что я тебе скажу на все твои мольбы.
   Кто-то рассказывал мне, что Хромов с Острова так и не уехал, живет в
Охе, вышел на пенсию. В доме, где ему дали квартиру, он подрядился
работать не то дворником, не то истопником, и его часто видят во дворе в
любое время года - грузного, молчаливого, нахохлившегося.
   С людьми, которых он знал раньше, Хромов не встречается. К нему
приезжал сын, с которым он разругался лет десять назад. Но Хромов то ли от
радости, то ли по привычке так напился, что даже не помнил, как сын уехал.
   Как-то, будучи в Охе, я хотел зайти к нему, нашел его дом, двор
посмотрел, который Хромов убирает, но самого не застал-с острым приступом
холецистита его накануне увезли в больницу. Потом уже мне рассказали, что
вернулся он через месяц еще более грузный и постаревший.
   Его часто видят на скамейке в глубине двора. Стоит у его ног пустая
бутылка, а он смотрит куда-то прямо перед собой, и по его большому рыхлому
лицу текут слезы - то ли плачет, то ли глаза от старости слезятся. Ктото
попытался было расспросить его, попригорюниться вместе с ним, но Хромов
молча поднялся, сунул пустую бутылку во внутренний карман замусоленного
пальто и ушел не оглядываясь.

                                   * * *

   Тюляфтин вошел в кабинет к Званцеву и остановился на пороге растерянно
и беспомощно. Очки с мороза запотели, и лишь смутная тень у окна
подсказывала ему, что хозяин на месте. Званцев, спохватившись, пришел на
помощь - повесил дубленку на гвоздь, провел гостя к столу и усадил на
табуретку.
   - Спасибо, старик, - сказал Тюляфтин. Протерев очки замшевым лоскутком,
он улыбнулся, словно бы в предвкушении того, что он сейчас скажет. Зубы у
Тюляфтина были крепкие, но росли как-то криво, вкось, да и редковато. -
Старик, - продолжал Тюляфтин, - хочу поговорить с тобой.
   - Ну что ж, - Званцев насторожился, но его настороженность была
радостная, он будто заранее ждал, что этот человек принесет ему хорошую
весть.
   - Старик, не буду тянуть, ты - кандидат номер один.
   - Куда? Какой кандидат?
   - Не будем, старик, - Тюляфтин придвинул табуретку поближе к столу. Он
забросил ногу на ногу - его тощая острая коленка проступила даже через две
пары подштанников. - У всех одна тема для разговора. Если хочешь, чтобы
это я сказал, скажу - снимают твоего хозяина.
   - Панюшкина? - задохнулся Званцев.
   - Снимают, - Тюляфтин соболезнующе покачал головой.
   - Вопрос уже решен?
   - Старик, я знаю, что говорю. И повторяю - ты кандидат номер один.
Нового человека сюда не пошлют, да новый и не поедет. Кому это нужно -
цеплять на себя эту дыру? А ты здесь с самого начала стройки. Дошло?
   - Снимают, значит, Панюшкина...
   - Ну а что делать? Старик, меры-то принимать надо.
   Посуди сам, что мы можем предложить? Оставить Панюшкина? И взять на
себя, на свою шею все дальнейшие последствия? А срывы будут, старик, и я
тебя, уже как начальника, об этом предупреждаю. Но какое-то время ты
имеешь право и на ошибки, и на печальные отчеты...
   Ты окажешься, как в мертвой зоне. Крупнокалиберные орудия из
Министерства, объединения, обкома не достанут, снаряды будут перелетать
через твою голову. Ты сможешь еще полгода все на Панюшкина валить. Тебе и
это позволено.
   - Да мне, в общем-то, и не хочется на него валить.
   Тем более что и оснований нет.
   - Старик! - укоризненно протяну