на ее платье, начал
осторожно выталкивать их из петель.
   - Подожди, я сама...
   Колька опустил руки и услышал в темноте, как беспомощно и опустошенно
зашелестело платье, как упало оно на спинку кровати.
   - Ну, что же ты... Взялся, так помогай...
   Услышав ее смех, Колька вдруг успокоился. Это был смех, которым смеются
вовсе не потому, что смешно.
   - Чего ты ждешь? Тебе тоже надо помочь? - спросила Ирка.
   Колька тоже засмеялся и с радостным изумлением понял вдруг, что у него
тоже такой же ночной смех.
   Значит, и он усвоил ночную суть поступков, значит, все, что сейчас
произойдет, будет единственно правильным.
   Было еще темно. Подойдя к окну, Колька увидел, как по стеклу медленно
сползают вниз блестящие капли.
   Одевшись и выйдя из гостиницы, он остановился на крыльце. Стояла такая
тишина, что слышно было, как падали на мокрую землю срывающиеся с крыш
дождинки.
   Через минуту с чемоданом вышла Ирка.
   - Ну и погодка, - сказала она. - Даже не верится, что будет утро.
   - Уже утро, - суховато сказал Колька. - Ты едешь домой?
   Ирка промолчала.
   - Может, ты не поедешь домой?
   - А куда?
   - Придумаем. Дело нехитрое.
   - Нет, сейчас я не могу.
   - А когда сможешь?
   Она передернула плечами, взяла чемодан и направилась к автобусной
остановке. Когда подошел автобус и осветил фарами остановку, оказалось,
что в глубине дощатой будки кроме них ожидали первого рейса еще несколько
пассажиров. Рассвет застал их в дороге. Автобус мчался сквозь светящийся
туман, а где-то впереди сверкало солнце, временами просвечивало синее небо.
   Они возвращались в настоящее. И было между ними что-то легкое и
холодное... Освобождающая отчужденность.
   Оказывается, до сих пор живет в нем город его юности с пыльными,
раскаленными на солнце булыжниками и проросшей сквозь них травой, и до сих
пор каждую осень эти булыжники покрываются инеем, и трава, растущая сквозь
них, тоже покрывается инеем, и опавшие за ночь, замерзшие листья блестят
на утреннем солнце, словно вырезанные из фольги. И есть на окраине города
крутой овраг с заросшими склонами и холодным чистым ручьем на дне, и есть
некрашеное окошко на корявой улочке. И поныне его, веснушчатого парнишку,
можно увидеть у того окна, до сих пор ходит он там, как мимо своего
несбыточного будущего. И до сих пор там сумасшедше пахнет сирень, и
катятся по булыжникам мерзлые листья, и идет дождь, и крутится мокрый,
скрежещущий телефонный диск, и раздражающе звенит в квартире у Ирки
телефон, и до сих пор еще не кончилась та ночь в маленькой гостинице, и
стоят вокруг них пустые кровати, как молчаливые, осуждающие свидетели...
   Да, Коля, все это продолжается и сейчас, потому что все это стало
тобой. Ты сам уже состоишь из запаха сирени и телефонного писка, из скрипа
той узкой кровати, и до сих пор светится в тебе задернутое вязаными
занавесками окно. И пусть давно уже нет на земле того дома, все равно за
его окнами мелькает иногда знакомая тень - и из этой тени ты состоишь, и
из того, что сказал и что тебе ответили... И пусть ты стал угрюмым и
молчаливым стариком - это неважно. Состоишь ты все из тех же вещей. Только
меньше их стало. И освободилось место для другого. Для Острова.
   И тогда же, в ту ночь, когда выпал первый снег, Панюшкин, все еще
закутанный в одеяло, подошел к столу и записал в дневнике:
   "Как страшно ты. Коля, соскучился по юности! По незнакомому девичьему
лицу, по волнению и неопределенности, по весеннему вечеру, когда рядом с
тобой идет человек, которого ты почти не знаешь, но который тебе нравится,
и ты готов сию минуту связать с ним все свои помыслы на оставшуюся жизнь.
   Как ты соскучился по полуночным трамваям, по пустынным и гулким ночным
шоссе, по тихим дождям и мокрым тропинкам. Да! И по Луне. По теплой Луне,
по лунным дорожкам на тихой воде, по отсветам ночных окон и по четкому
стуку каблучков о ночной асфальт.
   И не покидает ощущение, будто тогда, в юности, ты обладал истиной,
которую тщетно пытаешься обрести вот уже сколько лет".

                                   * * *

   "Я хочу занять место Папюшкина. Я считаю, что достоин занять его место.
Я уверен, что никто, кроме меня, не сможет выполнять обязанности
начальника строительства".
   Этих слов Званцев не произносил ни мысленно, ни вслух, ни для себя, ни
для кого бы то ни было. Вообще продвижение по службе не тревожило
Званцева. Он становился инженером, заместителем главного инженера, а затем
и главным, когда его желания, самолюбие лишь созревали для этих
должностей. Званцев был уверен, что никакие посты от него не уйдут, что
все будет идти само собой и ему достаточно лишь выполнять свои
обязанности. Да, их нужно выполнять хорошо, всерьез, а к этому он был
готов. Дело он знал, работал с удовольствием, и не было у него ни забот,
ни увлечении, которые отвлекали его от основного. Званцев не отбывал
повинность на работе, он ею жил, и одно только это давало ему уверенность,
что все у.него будет отлично.
   Но с приездом Комиссии Званцев почувствовал, что ему почему-то стало
неуютно в том положении, которое складывалось на стройке. Панюшкина
снимают-об этом говорили все, говорили открыто, как о событии очевидном и
неизбежном. И надо же - Званцева эти разговоры не оставляли равнодушным,
он начал ощущать причастность к судьбе Панюшкина, неожиданно для себя
обнаружив, что от него требуются действия, связанные с заботой и о
собственной судьбе. Но Званцев отнес свои тревоги к ожиданию новостей. "Я
жду перемен, какие бы они ни были. И все". Так он определил свое состояние
и успокоился, найдя в этом объяснении нечто достойное. И, когда собралась
Комиссия, чтобы заслушать отчет руководителей стройки, Званцев был уверен
в себе.
   Запоздавший Панюшкин быстро протиснулся к своему месту, сел, с силой
потер ладонями лицо, сцепил пальцы и плотно уложил на стол сдвоенный кулак.
   И, словно наполнившись его твердостью, готовностью дать бой, Званцев
сдержанно начал докладывать о положении дел на стройке, о зимней укладке,
свободно, не заглядывая в записи, перечислял детали-от мощности тягачей до
коэффициента скольжения труб по льду. Рассказал о подготовительной работе
с водолазами, водителями тягачей, механиками. Легко и охотно сыпал
цифрами, фактами, доводами, ссылался на рекомендации, инструкции,
указания, приказы и делал это с явным удовольствием. Званцев понимал, что
выглядит неплохо, что его тон, жесты, даже рост придают убедительность
всему,что он говорит.
   Званцев ни разу не произнес слова "я". Достаточно было того, что именно
ему было поручено давать пояснения. Он отмечал техническую грамотность
Панюшкина, его опыт, высокий класс специалиста и откровенно радовался
честности игры, которую вел в эти минуты.
   Однако в происходящем все явно видели второй смысл: главный инженер
стройки, выученик Панюшкина и его правая рука, человек, вобравший
мастерство старого строителя, обладающий молодостью, опытом, образованием,
помимо прочего, рассказывал еще и о себе. И его непроизнесенные слова
звучали примерно так: "Как вы сами понимаете, я говорю не только от своего
имени.
   Но, как никто другой, я знаю проблемы, стоящие перед нами, знаю, как их
решать. Конечно же на месте начальника я многое сделал бы иначе, и кто
знает, возможно, вам не понадобилось бы приезжать сюда. Если же хотите
знать мое мнение, то говорю откровенно - ни один человек, откуда бы вы его
ни привезли, не заменит Панюшкина, слишком сложна стройка. Руководить ею
может только человек, прошедший школу самой стройки.
   Смогу ли руководить я? Да. Стоит ли снимать Панюшкина? Вам виднее.
Решайте сами".
   "Как же мало мы знаем людей! - взволнованно думал Опульский. - Годами
живем в городе, ходим в свои конторы и привыкаем, привыкаем мерить людей
аршином канцелярских чиновников, их исполнительностью и прилежанием. А
какие люди живут в глубинке и, не думая о корысти, делают великое дело,
самоотверженно переносят трудности и лишения! Наш-то, наш! Все
положительные примеры для докладов ищет, все не знает, кого бы упомянуть с
высокой трибуны, чтоб не испортить похвалой. Надо будет ему обязательно
рассказать о Званцеве! О таких можно говорить, не опасаясь испортить
славой, известностью, деньгами. И Панюшкину не грех бы напоследок воздать
должное - такого специалиста подготовил! Одно только это дает ему право...
дает ему право... В общем, молодец!"
   Мезенов слушал Званцева с интересом. Ему нравилась молодость главного
инженера, уверенность. Он не строптив, это Мезенов понял сразу, его не
нужно обхаживать и убеждать, как того же Панюшкина. Званцеву достаточно
посоветовать. Конечно, блюдя свое достоинство, он не бросится тут же
исполнять пожелание, и комья земли у него из-под ног лететь не будут, но
все сделает в точности и не упустит возможности сообщить об этом. А в чем
же его слабинка? Она есть... В чем?
   Господи, да ведь он же тщеславен! Ну что ж, пусть так, тщеславие
прибавляет усердия.
   А Ливнев смотрел на Званцева с нескрываемым восторгом. Молоток парень!
Чисто работает. Этого не отнимешь. Только дело, только стройка, и ничего
больше.
   Панюшкин гений, Панюшкин - наша надежда и опора, но если он похвалит
его еще раз... Не зря говорят, что душить лучше всего в объятиях. Братцы!
Да ведь это очерк! И какой-гвоздь! А если его тиснуть до назначения нового
начальника, то гражданин Званцев пе посчитает за труд носить меня на
руках, пока мне это не надоест.
   Тюляфтин откровенно завидовал Званцеву. Они закончили один институт,
учились примерно в одно время, сидели в одних аудиториях и слушали тех же
преподавателей. Но Званцев уже главный инженер, вот-вот станет
начальником, заимел три года производственного стажа, и какого! Эти три
года посильнее любого диплома, стройка на особом счету у министра, не
исключено, что и Званцев тоже у министра на особом счету, во всяком
случае, наверняка знаком с ним лично. А вот он, Тюляфтин, вроде бы и
получше назначение получил, прямо в Министерство, а министра не знает и не
будет знать. Московский служащий невысокого пошиба. Да и эта его поездка
сюда, эта вроде бы завидная командировка... Другие отказались, а он не
посмел. Вот и все.
   Решает он здесь что-нибудь? Нет, откровенно говоря, ребята, ничего он
здесь не решает. Его роль никчемна - заполнить обойму Комиссии. "А
представитель Министерства был?" - спросит кто-нибудь. "А как же! Конечно,
был!" И все. И никто даже не поинтересуется, кто именно был, что сказал.
Был, и баста. Значит, формальность соблюдена.
   Чернухо слушал Званцева с угрюмым неодобрением.
   Склонив лысую голову набок, почти положив ее одним ухом на плечо, он
исподлобья смотрел на главного инженера одним глазом, будто целясь в него.
"Продает себя парень, - подумал Чернухо. - Навязывает. Боится, не заметят,
не оценят. Рановато начал. Торопится. Начальник-то еще жив, еще дышит.
Начальник и сам может предложить, коли найдет нужным. Легко быть
уверенным, если упереться спиной в такую гору, как Панюшкин. Да, хорошо
тому живется, у кого стеклянный глаз..."
   - Считаете ли вы, что сделано все, чтобы вытащить стройку из той ямы, в
которой она оказалась? - неожиданно резким, скрипучим голосом спросил
Чернухо.
   Званцев сразу почувствовал опасность, насторожился. Чернухо, казалось,
давал ему поблажку, облегчал задачу. Ведь чего проще - сказать, не
вдаваясь в подробности, что использованы все возможности, сделаны все
попытки... И продолжить рассказ. Но почему напрягся Ливнев, отчего
забеспокоился Николай Петрович? "У него работает голова", - вспомнились
слова Панюшкина о Чернухо. Что означает его вопрос? Поддержка? Провокация?
Он мой союзник? Вряд ли. Будь так, он бы нашел способ сказать мне об этом.
Но ответить, что я не представляю, какие еще меры можно было бы
предпринять, значит уронить себя, расписаться в беспомощности... А, была
ни была!
   - В наших условиях сделано все, - сказал Званцев.
   - Другими словами, вы не знаете, что можно было бы еще сделать?
Предпринять? Или хотя бы попытаться?
   - Если задаться целью придумать какие-то меры...
   - А разве такая цель перед вами не стояла?
   - Простите, не понял?
   - Я спрашиваю вас, как главного инженера строительства, как человека,
ответственного за технические решения, принимаемые здесь, на стройке, - не
торопясь, скрипел Чернухо, - я спрашиваю вас-все ли сделано?
   - Я уже ответил на этот вопрос.
   Он успокоился, поняв, что поступил правильно, не клюнув на приманку
Чернухо. Его вопрос был ловушкой. Но если он эту ловушку поставил, значит,
что-то заподозрил? Я сплоховал? Вроде нет. А впрочем, пусть Чернухо сам
разбирается в своих чувствах.
   - После Тайфуна, - спокойно, как человек, уяснивший для себя нечто
важное, продолжал Званцев, - перед нами уже не стояла задача
строительства. Мы были обязаны спасать оборудование, чтобы сохранить силы
для зимнего наступления. И мы это сделали. Если у вас есть замечания,
сомнения в правильности наших действий, их своевременности, давайте, мы их
с удовольствием обсудим.
   - Речь идет о событиях до Тайфуна, - вмешался Мезенов. - И Кузьма
Степанович напомнил вам, что графики сооружения трубопровода были сорваны
до Тайфуна. А если бы они сорваны не были, то Тайфун не стал бы -большой
помехой. Потому что трубы на уложенном участке к тому времени уже должны
быть зарыты в дно Пролива. Я правильно понимаю техническую сторону дела?
   - Да, в общих чертах правильно.
   - Вот и вопрос... Панюшкин - администратор.
   С него особый спрос. Вы - руководитель инженерной мысли. Итак, причины
срыва?
   - Причин много. В первый год мы уложились в сроки. Надеюсь, вы помните
поздравительные открытки, которые слали нам к праздникам?
   - Помню, - холодно сказал Мезенов. - Помню, потому что я их подписывал.
Но надеюсь, открытки не расхолодили вас? Надеюсь, не ради поздравительных
открыток вы собрались на этом берегу?
   - Работы первого года мы закончили по графику, Наши заявки второго
года, заявки на оборудование, горючее, технику, рабочую силу были
выполнены, когда строительный сезон закончился. Да и то процентов на
семьдесят. Вам эта причина кажется достаточно уважительной?
   - Чего же вы недополучили?
   - Перечислять бесполезно. Даже гвозди, даже гвозди у нас...
   - Подкова упала, лошадь захромала, - обронил Чернухо.
   - Простите, не понял?
   - Притча. Сказка. Байка такая есть... Подкова упала, лошадь захромала.
Лошадь захромала, командир убит. Конница разбита, армия бежит. Враг
заходит в город, пленных не щадя, оттого что в кузнице нс было гвоздя!
Каково? Николаша! - повернулся Чернухо к Панюшкину, - Согласно проекту,
если мне не изменяет моя старая, дырявая память, подводный переход должен
быть закончен...
   - Летом, - быстро сказал Панюшкин. - Летом мы должны были его закончить.
   - Прошлым летом, Николаша, - ласково поправил Чернухо.
   - О прошлом лете давайте не будем вспоминать...
   Садись, Володя. - Панюшкин кивнул Званцеву. - Уж коли члены уважаемой
Комиссии сочли возможным сослаться на проект, думаю, и мне не грех сделать
то же самое. Проект был скороспелым. Неважным был проект.
   Но даже он предусматривал полное обеспечение оборудованием, рабочей
силой, документацией. Подожди, Володя! - остановил Панюшкин Званцева. -
Теперь я повоюю. Проект много чего не учитывал. Например, гидрологический
режим Пролива. Вы представляете, что это такое? Каждые шесть часов в
Проливе меняется направление движения воды, а проектанты, как выяснилось,
этого не знали. Это существенный фактор, товарищ Чернухо?
   - Да, это важно, - Чернухо смотрел в окно, на Пролив.
   - В проекте нет данных о количестве и динамике донных наносов, -
Панюшкин умышленно перешел на протокольные фразы, понимая, что они лучше
смогут убедить членов Комиссии. - В проекте нет данных о динамике волн на
мелководье и об их действии на трубопровод. Надеюсь, вы понимаете, о чем я
говорю?
   - Понимаем, Николаша, прекрасно понимаем, - отозвался Чернухо. - Ты
продолжай, продолжай. Внимательно тебя слушаем.
   - Продолжаю. Проект не предусматривал возможности укладки трубопровода
зимой, а именно это мы сейчас и готовимся сделать. Поэтому говорить о том,
что мы сидим здесь сложа руки и ждем у моря погоды, думаю, нет оснований.
Нам нужна неделя. Вторая. Ну, три недели. Мы ждем, пока замерзнет Пролив.
   - Другими словами, у моря погоды вы все-таки ждете? - улыбнулся
Тюляфтин и осветил всех улыбкой.
   Каково, мол, я подсек старика?
   - У нас все готово, - Панюшкин сделал вид, что не услышал реплики. -
Техника, секции на берегу, лебедки, канаты, ледорезки - все на местах.
   Тюляфтин поднял руку.
   - Николай Петрович, я хочу задать вам несколько вопросов, которые
возникли у меня при знакомстве со стройкой.
   - Внимательно вас слушаю.
   - Вы, очевидно, знаете, что я представляю здесь Министерство, и поэтому
вовсе не исключено, что мне по возвращении будут заданы вопросы уже на
более высоком административном уровне, если позволено будет употребить это
выражение.
   - Да, я знаю, что вы представляете Министерство.
   - Разумеется, я потрясен и условиями, в которых вам приходится
работать, и мужеством вашего отряда...
   - Итак, ваши вопросы!
   - Хм, - Тюляфтин тонко улыбнулся, оглянувшись на всех. - Вы так
торопитесь, будто заранее знаете, что мои вопросы будут для вас приятны.
   - Нет. Я тороплюсь покончить с неприятной частью заседания.
   - Хм, - опять улыбнулся Тюляфтин, - напрасно вы так... Должен сказать,
что мне импонирует ваша...
   - Весьма польщен.
   - Николай Петрович, вы говорите, что техника у вас и стара, и недостает
ее, но она есть, и ее не так уж мало. А как же раньше делали такие вещи?
Насколько мне известно, прокладка трубопровода - не первый случай подобных
работ в истории человеческой цивилизации.
   - Да, - резко сказал Панюшкин. - Я уже тридцать лет этим занимаюсь.
   - И зимняя укладка - тоже не ваше изобретение?
   - Я не изобретатель и не претендую на это звание.
   Как здесь уже было сказано, я - администратор. Ваши вопросы!
   - Николай Петрович, а почему бы вам не попытаться вспороть лед обычными
ледорезками и уложить трубопровод в майну? Задача эта не столь уж и
сложна, а?
   - Именно это и предусматривал проект. Но! Земснаряды оказались
неприспособленными к морским условиям. Они годятся только на реках, и то
небольших.
   Ледорезки, которые у нас есть, рассчитаны на рыболовов-любителей
средней полосы России. Здесь эти ледорезки можно только в качестве якорей
использовать. Не берут они этот лед. Толстоват он для них.
   - Какая же у него толщина?
   - Полтора-два метра.
   - Простите, но ведь раньше как-то укладывали, и получалось... Как вы
это объясняете?
   - Простите, вы специалист?
   - Да, а что?
   - Просто меня несколько удивил ваш вопрос. Мне казалось, что вы это
должны были проходить в институте. Ну да ладно. Как укладывали... Очень
просто. Выводили на лед тысячи людей, если оп, конечно, их выдерживал, а
случалось, что и не выдерживал... Так вот, выводили людей, давали им в
руки ломы и велели долбить майну. И они ее продалбливали на всем
протяжении трубопровода. Потом в эту майну опускали плети труб... Вот и
вся недолга.
   - А подводные траншеи?
   - О, тоже очень просто - скреперами.
   - Но ведь это адская работа?
   - Совершенно верно. Мы пробовали делать майны взрывами, но взрывы дают
трещины во льду, и машины не могут подойти к кромке. Тогда решили верхний
слой льда скалывать отбойными молотками, а затем пробивать клин-бабой...
Но мы отвлеклись. Я, с вашего позволения, продолжу. - Панюшкин быстро
посмотрел на Чернухо, и тот незаметно подмигнул ему. Молодец, мол,
Николашка, так их, кутят! Мордой их, мордой! - Так вот, проект
предусматривает укладку трубопровода только летом. Как это там сказано...
"Пользуясь прогнозами метеостанций, выбирая наиболее благоприятный период
с минимальными течениями и приливно-отливными волнениями..." До чего
правильные рекомендации! Так вот, товарищи мои дороги