ом. - И, когда он это произнес, понял, что упрекал Моску в том, что
его симпатия  к  нему  носила  только  личный  характер,  что  в  минуту
опасности  Моска"  защитит  его,  Лео,  но  не   защитит   какого-нибудь
незнакомого еврея, до которого ему нет никакого дела.  А  этой  симпатии
было явно  недостаточно,  она  не  гарантировала  ему  безопасности.  Он
никогда не сможет Ощущать себя в безопасности даже в Америке,  каких  бы
высот материального преуспевания он там ни достиг. В подсознании у  него
всегда будет тлеть страх, что его благополучие можно вмиг разрушить и он
ничего не сможет сделать в свою защиту и даже  его  друзья,  такие,  как
Моска,  не  сумеют  совладать  с  этой  слепой  силой  ненависти.   Лица
освободителя и истязателя оказались одним  лицом,  лицо  друга  и  врага
оказалось лишь лицом врага. Лео вспомнил девушку, с которой он жил сразу
же после освобождения из Бухенвальда,  -  тоненькую  веселую  немочку  с
насмешливой, едва ли не злобной усмешкой на губах. Он  поехал  как-то  в
деревню и вернулся оттуда с гусем и полной корзиной цыплят. И, когда  он
рассказал ей, как  выгодно  ему  удалось  их  купить,  она  смерила  его
взглядом и сказала с  издевательской  интонацией:  "О,  да  ты  неплохой
делец!"
   И только теперь он понял или заставил себя понять, что скрывалось  за
этими словами, и он испытывал лишь бессильную  злобу  и  против  нее,  и
против всех остальных. Она была нежна с  ним  и  вроде  бы  любила,  она
заботилась о нем и всегда проявляла доброжелательность,  за  исключением
того единственного случая. И тем не менее  она  и  такие  же,  как  она,
выжгли у него на руке цифры, которые он был обречен носить  на  себе  до
самой могилы. И где ему было скрыться от этих людей?
   Не в Америке и, конечно же, не в Германии. Куда же ему уехать?
   "Отец! Отец, - кричал он мысленно, - ты никогда не говорил  мне,  что
всякий человек носит в себе свою  колючую  проволоку,  свои  печи,  свои
орудия пыток; ты никогда не учил меня ненавидеть, а теперь вот я унижен,
надо мной насмехаются, и я чувствую лишь  стыд,  а  не  гнев,  словно  я
заслужил каждый доставшийся мне удар и плевок, каждое оскорбление.  Куда
же мне теперь идти?
   И в Палестине я увижу все тот же забор из колючей проволоки,  который
ты сам обнаружил на небесах или в аду". И  потом  ему  в  голову  пришла
очень простая мысль, очень  ясная  мысль,  словно  он  уже  давно  тайно
вынашивал ее в себе, и он подумал: отец тоже был врагом.
   Теперь размышлять больше было не о чем. Он  видел,  что  Моска  молча
сидит и курит сигару.
   - Я, видимо, недели через две уеду  в  Палестину,  но  из  Бремена  я
уезжаю через несколько дней.
   Моска задумчиво проговорил:
   - Пожалуй, это верное решение. Зайди к нам до отъезда.
   - Нет, - ответил Лео. - Пойми, я ничего против вас не имею. Я  просто
никого не хочу видеть.
   Моска понял, что он имеет в виду. Он встал и протянул руку:
   - Ладно, Лео, удачи тебе!
   Они обменялись рукопожатием и услышали, как  Гелла  вошла  в  комнату
Моски.
   - Я бы не хотел с ней встречаться, - сказал Лео.
   - Ладно, - сказал Моска и вышел.
   Гелла одевалась.
   - Ты где был? - спросила она.
   - У Лео. Он вернулся.
   - Хорошо, - сказала она, - позови его к нам.
   Моска заколебался.
   - Он сейчас не  хочет  никого  видеть.  С  ним  произошел  несчастный
случай, и он поранил лицо. По-моему, ему не хочется, чтобы ты его видела
в таком состоянии.
   - Какая глупость! - воскликнула Гелла.
   Одевшись, она вышла из комнаты  и  постучала  к  Лео.  Моска  остался
лежать  на  кровати.  Он  услышал,  как  Лео  открыл  дверь.  Они  стали
разговаривать, но слов он разобрать не смог. Идти туда ему не хотелось -
он-то что может сделать!
   Моска задремал и, очнувшись, понял, что уже довольно поздно:  комната
погрузилась во мрак.
   Он все еще слышал за стеной голоса Лео и Геллы.
   Он подождал некоторое время и позвал:
   - Эй, как насчет того, чтобы съездить перекусить  до  закрытия  клуба
Красного Креста?
   Голоса утихли, но через мгновение  разговор  возобновился.  Потом  он
услышал, как открылась соседняя дверь.
   В комнату вошла Гелла и включила свет.
   - Ну, я готова, - сказала она. - Пойдем.
   Он увидел, что она кусает губы, едва сдерживая слезы.
   Моска взял голубую спортивную сумку и сложил в нее влажные  полотенца
и грязное белье.
   Они  спустились  по  лестнице  и  вышли  из  общежития.  Фрау   Майер
по-прежнему стояла у входа.
   - Вы видели вашего друга? - спросила она.
   В ее голосе слышались снисходительно-иронические нотки.
   - Да, - ответила Гелла сухо.
   По дороге к Курфюрстеналлее Моска спросил у нее:
   - Он тебе все рассказал?
   - Да, - ответила Гелла.
   - О чем это ты так долго с ним разговаривала?
   Гелла молчала довольно долго.
   - О том времени, когда мы были  детьми.  Он  рос  в  городе,  а  я  в
деревне, но в нашей жизни было много похожего.  В  пору  нашего  детства
Германия была такая чудесная страна.
   - А теперь все уезжают, - сказал Моска. - Сначала  Миддлтоны,  теперь
вот Лео и очень скоро Вольф. И остаемся только мы да  Эдди.  Мне  теперь
придется не спускать глаз с тебя и Эдди.
   Гелла взглянула на него без тени улыбки. У нее было утомленное  лицо,
и в ее серых глазах застыла  печаль.  Синева  под  нижней  губой  теперь
распространилась на всю челюсть.
   - Я хочу уехать отсюда как можно скорее, -  сказала  она.  -  Мне  не
нравится Эдди. И мне не нравится, что ты проводишь время в его обществе.
   Я знаю, что он хороший друг, он нам помогает. Но я его боюсь.  Не  за
себя, а за тебя.
   - Не беспокойся, - сказал Моска. - Скоро прибудут наши документы.  Мы
уедем из Германии в октябре.
   Они уже подходили к дому, когда Гелла спросила устало:
   - Уолтер, как ты думаешь, в мире теперь беззащитным людям будет легче
житься?
   - Понятия не имею, - ответил Моска. - Но тебе-то что за дело?  Мы  же
не беззащитные. - И потом, чтобы ободрить ее, добавил:
   - Я обо всем написал матери. Она так рада  -  особенно  тому,  что  я
возвращаюсь домой. Она надеется, что я сумел найти хорошую девушку.
   И они улыбнулись друг другу.
   - Наверное, я хорошая, - сказала Гелла немного грустно. - Я  вот  все
думаю о своих родителях: что бы они подумали обо мне, будь они живы.
   Вряд ли они были бы рады. - Она помолчала. - Они бы не стали  считать
меня хорошей девушкой.
   - Мы же стараемся, - сказал Моска. - Мы стараемся вовсю. Теперь будет
все по-другому.
   Они свернули на тропинку, ведущую к крыльцу. Тропинку заливал  лунный
свет. Из-за толстых каменных стен дома до них донесся протестующий  плач
ребенка. Гелла улыбнулась Моске:
   - Ох уж этот негодник! - И взбежала по лестнице, опередив его.
 
Глава 19 
 
   В тот день Гелла впервые  оказалась  на  территории  военно-воздушной
базы. Моска вышел к ней за забор из колючей  проволоки  и  провел  через
пропускной пункт. Гелла была в изящном костюме,  сшитом  из  офицерского
розового  сукна.  Он  купил  это  сукно  по  карточке  Энн  Миддлтон   в
гарнизонном универмаге. Гелла надела к костюму белую шелковую  блузку  и
белую шляпку с вуалью.
   Вуаль прикрывала ее отекшую щеку. Проходя мимо охранников  базы,  она
тесно прижалась к Моске.
   При их появлении в кабинете управления  гражданского  персонала  Инге
вышла из-за своего стола. Пожав друг другу руки, девушки  познакомились.
Герр Топп, старший клерк, принес из  приемной  бумаги  на  подпись  Эдди
Кэссину. Он был сама любезность.
   - У нас на базе есть замечательный дантист, все американские дантисты
блестящие специалисты, - уверял герр Топп Геллу.
   - Ты точно обговорил это с капитаном Эдлоком? - допытывался  Моска  у
Эдди.
   Эдди кивнул и ласково спросил у Геллы:
   - Ну, как ты себя чувствуешь?
   - Немного болит, - сказала Гелла. Она  почувствовала  власть  Эдди  и
Моски над немцами - и герр Топп, и Инге держались  с  ними  почтительно:
здесь распределение ролей между победителями и побежденными было четким,
невзирая на половые или должностные различия. Она немного оробела  перед
Эдди и даже перед Моской и сказала Эдди, словно оправдываясь:
   - Немецкие врачи ничем не могли мне помочь.
   - У нас есть лекарства, которые они не могут достать, -  самодовольно
сказал Эдди. - Капитан Эдлок сделает все как надо. Ну, можете идти.
   Моска и Гелла вышли  из  здания  управления  гражданского  персонала.
Немцы-клерки в приемной оторвались от своих  бумажек  и  с  любопытством
стали разглядывать ее, отметив про себя, что этот уродливый американец с
грубыми замашками и свирепым лицом выбрал себе очень миленькую девушку -
высокую, худенькую, которая была полной противоположностью той, кого они
рисовали в своем воображении.
   Они прошли  в  глубь  территории  базы,  миновав  множество  дорожек,
ведущих   к   ангарам    и    взлетно-посадочным    полосам,    обогнули
административное здание и наконец добрались до длинного низкого  барака,
где располагался медпункт базы.
   В сверкающем белизной стен зубоврачебном кабинете,  как  и  в  черном
кожаном кресле, никого не было. Вошел  немец-врач  в  белом  халате.  Он
сказал:
   - Капитан Эдлок попросил меня принять вас.
   Он сейчас занят. Прошу вас, - и указал Гелле на кресло.
   Сняв шляпку с вуалью, она подала ее Моске, потом приложила  ладонь  к
вспухшей щеке, словно желая скрыть ее от  посторонних  глаз,  и  села  в
кресло. Моска стоял рядом, и она схватила его за руку.  Увидев  опухоль,
немец прищурился. Он помог ей раскрыть рот пошире,  надавив  решительно,
но осторожно на нижнюю челюсть. Он долго рассматривал полость рта, потом
повернулся к Моске и сказал:
   - Пока инфекция не выйдет, нельзя трогать.
   Воспаление захватило всю десну и дошло  до  кости.  Ей  нужно  колоть
пенициллин и делать горячие компрессы. Когда  опухоль  спадет,  я  удалю
корень зуба.
   Моска спросил:
   - Вы можете делать ей уколы?
   Немец пожал плечами:
   - Я не могу. Пенициллин выдается только американским врачам,  которые
имеют право им пользоваться. Позвать капитана Эдлока?
   Моска кивнул, и немец вышел.
   Гелла  улыбнулась  Моске,  словно   извиняясь   за   причиненное   ею
беспокойство, но смогла  выдавить  лишь  беспомощную  полуулыбку.  Моска
улыбнулся и сказал:
   - Все в порядке.
   Он положил шляпку с вуалью на стул.
   Ждали они долго. Наконец появился капитан Эдлок. Это  был  полноватый
молодой человек с добродушным лицом.  Китель  сидел  на  нем  мешковато,
галстук был распущен, воротник рубашки расстегнут.
   - Ну, давайте посмотрим, - сказал он  приветливо  и  запустил  пальцы
Гелле в рот. - Да, боюсь, мой помощник прав, - и  он  кивнул  в  сторону
застывшего в  дверях  немца,  -  ей  надо  колоть  пенициллин  и  делать
компрессы. Когда опухоль сойдет, мы все сделаем без труда.
   Моска, заранее зная ответ, все же спросил:
   - Вы можете дать ей пенициллин? - и понял, что произнес  этот  вопрос
злобно и грубо и что сам  вопрос  был  сформулирован  не  правильно.  Он
почувствовал, как Гелла сильно сжала его ладонь.
   - Увы, увы, - покачал головой капитан Эдлок. - Вы же сами  знаете.  Я
готов ради вас нарушить инструкцию, но если я это сделаю, то все солдаты
начнут водить ко мне своих девчонок.
   А за пенициллин мы строго отчитываемся.
   - У меня скоро будут готовы брачные бумаги, -  сказал  Моска.  -  Это
обстоятельство не меняет дела?
   - Увы,  -  сказал  капитан  Эдлок.  Моска  понял,  что  тот  искренне
сожалеет. Капитан задумался.  -  Вот  что,  как  только  ваши  документы
вернутся  подписанными  из  Франкфурта,  дайте  мне  знать  -  я   смогу
обеспечить ей полный курс лечения. Не будем дожидаться оформления брака.
Я и сам не хочу терять время на формальности, когда тут такое  серьезное
заражение.
   Гелла надела шляпку и вуаль, пробормотала слова благодарности  немцу.
Тот похлопал ее по плечу и сказал Моске:
   - Постоянно делайте компрессы. Возможно, опухоль опадет и  так.  Если
станет хуже, отвезите ее в немецкий госпиталь.
   Когда  они  выходили  из   кабинета,   Моска   заметил   у   пожилого
немца-дантиста выражение озабоченности на лице,  словно  здесь  к  Гелле
отнеслись довольно легкомысленно.
   Вернувшись в управление  гражданского  персонала,  он  все  рассказал
Эдди. Гелла сидела за столом Моски.
   Эдди кипятился:
   - Слушай, сходи ты к адъютанту  и  поговори  с  ним:  может,  удастся
поторопить Франкфурт с этими бумагами?
   Моска обратился к Гелле:
   - Посидишь тут или хочешь пойти домой?
   - Я подожду, - ответила она, - но не задерживайся. - Она  пожала  ему
руку, ее ладонь была влажной от пота.
   - Тебе точно хорошо? - спросил он.
   Она кивнула, и Моска ушел.
   Адъютант разговаривал  по  телефону:  в  голосе  вежливые  интонации,
открытое  простодушное  лицо   выражало   уважение   к   неодушевленному
инструменту. Он слегка кивнул Моске, давая понять, что  скоро  закончит.
Положив трубку, он любезно спросил:
   - Чем могу служить?
   Моска не сразу нашелся, что сказать, робея  и  волнуясь.  Наконец  он
выдавил из себя:
   - Я бы хотел узнать, что слышно о моем прошении на вступление в брак.
Бумаги вернулись?
   - Еще  нет,  -  ответил  адъютант  вежливо  и  стал  листать  фолиант
армейского устава.
   Моска, поколебавшись, спросил:
   - Нельзя ли каким-нибудь образом поторопить их там?
   Адъютант, не поднимая глаз, ответил:
   - Нет.
   Моска пересилил желание повернуться и уйти.
   - Как вы думаете, если я сам поеду во Франкфурт, это  может  ускорить
прохождение бумаг? Может быть, вы посоветуете мне, к кому обратиться?
   Адъютант захлопнул толстый том и, впервые взглянув на  Моску,  сказал
довольно резко:
   - Послушай, Моска, ты жил с этой девицей целый год и  подал  прошение
на вступление в брак лишь спустя полгода после  того,  как  был  отменен
запрет. И вдруг  такая  спешка.  Я  не  могу,  конечно,  запретить  тебе
съездить во Франкфурт, но и гарантировать,  что  это  поможет,  тоже  не
могу. Ты же знаешь, как я отношусь ко всем этим попыткам  действовать  в
обход нормальной субординации.
   Моска не разозлился - только смутился и устыдился. Адъютант продолжал
уже мягче:
   - Как только бумаги поступят, я тебе сообщу, о'кей?
   И получив от ворот поворот, Моска ушел. Идя в управление гражданского
персонала, он старался прогнать печальные мысли и  волнение,  зная,  что
Гелла все прочитает на его лице. Но Гелла пила с Инге кофе и была занята
беседой. Она сняла шляпку с вуалью и пила кофе маленькими  глотками,  но
по ее сияющим глазам Моска понял, что она рассказывает о ребенке.  Эдди,
откинувшись на спинку стула и улыбаясь, слушал ее рассказ, увидев Моску,
спросил:
   - Ну как, успешно?
   Моска ответил:
   - Нормально, он пообещал сделать все, что в его силах, - и  улыбнулся
Гелле. Правду он скажет Эдди потом.
   Гелла надела шляпку и попрощалась с Инге.
   Она пожала руку Эдди и взяла Моску под локоть.
   Когда они вышли за ворота военно-воздушной базы, Моска сказал:
   - Мне жаль, малышка.
   Она обратила  к  нему  лицо  и  крепче  прижалась  к  его  локтю.  Он
отвернулся, словно не мог вынести ее взгляда.
   Рано утром, еще до рассвета, Моска проснулся  и  услышал,  что  Гелла
беззвучно рыдает в подушку.
   Он притянул ее к себе, и она уткнулась ему в плечо.
   - Что, очень больно? - шепотом спросил он.
   - Уолтер, мне очень плохо! Так плохо!  -  ответила  она.  Эти  слова,
похоже, испугали ее, и она, уже не сдерживаясь,  заплакала  громко,  как
ребенок, которому приснился кошмарный сон.
   Боль пронзала все ее тело,  отравляла  кровь  и  проникала  в  каждую
клеточку организма. Вспомнив, каким беспомощным выглядел Моска на  базе,
она испытала ужас, и горючие слезы полились из глаз неудержимым потоком.
Она повторила:
   - Мне так плохо! - Она проговорила эти слова так невнятно, что  Моска
с трудом разобрал их.
   - Я поставлю тебе еще компресс, - сказал он и включил ночник.
   Он испугался, увидев ее. При тусклом желтом свете ночника была  видна
разросшаяся во всю щеку опухоль, левый глаз не открывался. Черты ее лица
странно исказились, отчего теперь в нем  было  что-то  монгольское.  Она
закрыла лицо руками, а он пошел на кухню согреть воды для компресса.
 
*** 
 
   Городские развалины, казалось, парили на двух лучах утреннего солнца,
которое сияло прямо в удивленные глазки дочери Йергена. Сидя на  большом
камне,  она  запускала  пальчики  в  открытую  банку  компота  из  сливы
мирабели.  Пыльный  запах  руин  уже  поднимался   от   земли.   Малышка
сосредоточенно выуживала  желтые,  точно  восковые,  ягоды  и  слизывала
липкий сок с кончиков пальцев. Йерген сидел рядом. Он привел  ее  в  эту
уединенную ложбину среди руин,  чтобы  она  смогла  поесть  деликатесных
ягод, не делясь с немкой-няней.
   Йерген смотрел на личико дочери умильно  и  печально.  В  ее  глазках
явственно отражался неумолимый процесс расщепления детского мозга.
   По словам врача, оставалась единственная надежда - увезти девочку  из
Германии, из Европы. Йергену только и оставалось,  что  качать  головой.
Все деньги, заработанные им на черном рынке, пошли на возведение хрупкой
стены, отгораживающей ребенка от страданий и  несчастий  окружающего  ее
мира. Но  врач  убедил  его,  что  этого  недостаточно.  Что  стена  эта
проницаема.
   И вот он вынес для себя окончательное  решение.  Он  купит  фальшивые
документы и обоснуется в Швейцарии. На  это  потребуется  еще  несколько
месяцев  и  уйма  денег.  Но  она  излечится,  она  вырастет  и   станет
счастливой.
   Она вытащила очередную ягодку, желтую, сверкающую в  глазури  сиропа,
и, чтобы доставить ей удовольствие, он открыл рот, словно прося угостить
его. Она улыбнулась, и, увидев на губах дочки улыбку, он нежно  взял  ее
за подбородок. В  долине  руин  дочка  представилась  ему  пробивающимся
росточком, в этот миг она словно перестала быть человеческим  существом:
глаза были пусты, улыбка казалась страдальческой гримасой.
   Утренний  воздух  был  напоен  прохладой:  осень  остудила  солнце  и
изменила цвет земли, окрасив серым груды мусора и щебня и разбросав  там
и сям коричневые пятна мертвой травы.
   Йерген ласково сказал:
   - Ну, пойдем, Жизель. Тебе пора домой, а я должен идти на работу.
   Девочка выронила банку мирабели - вязкий сироп разлился по  камням  и
обломкам кирпича.
   Она заплакала.
   Йерген снял ее с камня, поднял вверх и прижал к себе.
   - Не скучай, сегодня я вернусь рано. И  принесу  тебе  одну  вещичку,
которую ты сможешь надеть.
   Но он знал, что она будет плакать всю дорогу, пока они не  поднимутся
по крутым ступенькам к боковой двери церкви.
   Йерген увидел на фоне неба человеческую фигуру - человек шел по горам
мусора, то и дело исчезая и снова показываясь среди холмиков мусора.
   Йерген снял девочку с плеча, поставил на землю, и она  обхватила  его
за ногу. Мужчина преодолел последний холм, и Йерген с удивлением  понял,
что это Моска.
   Он был одет в военную форму с белой нашивкой гражданского  служащего.
В утреннем солнце его смуглая кожа приобрела сероватый  оттенок,  отчего
на лице отчетливо проступили усталые морщинки.
   - Я тебя обыскался, - сказал Моска.
   Йерген потрепал дочку по голове. Девочка и ее отец отвели  взгляд  от
американца. Йерген подосадовал, что их так легко нашли.  Моска,  похоже,
это понял.
   - Твоя хозяйка сказала, что обычно вы по утрам ходите сюда.
   Солнце уже взошло, и до слуха Йергена донеслись  звонки  трамвая.  Он
недоверчиво спросил:
   - Зачем я тебе нужен?
   Внезапно один из склонов окружавших их мусорных холмов  пополз  вниз,
вздымая тучу пыли, - это был миниатюрный оползень. Моска едва устоял  на
ногах, чувствуя,  как  ботинки  погружаются  в  предательски  ненадежный
грунт. Он сказал:
   - Мне нужен морфий, кодеин и пенициллин для Геллы. Ты знаешь  про  ее
зуб. Ей совсем плохо. - Он помялся. - Морфий нужен сегодня - она страшно
мучается от боли. Я