рупкое  тело,  которое
неожиданно обнаружило спрятанную в нем упругую силу.
   Гелла проснулась поздно. Она испугалась, не сразу сообразив, где  она
находится, и потом устыдилась  того,  что  сдалась  столь  легко,  столь
банально и кому - врагу! Но, сплетя свои ноги  с  его  ногами  на  узкой
постели, она ощутила, как все ее тело наполнилось  теплой  истомой.  Она
приподнялась на локте, чтобы взглянуть Моске в лицо, и поняла, еще более
устыдившись, что даже не запомнила его внешность  и  почти  уже  забыла,
какой у него взгляд, какие волосы, нос и губы.
   У врага были тонкие, почти суровые губы, лицо узкое и  сильное,  даже
во сне напряженное. Он спал неспокойно, как-то подобравшись всем  телом,
едва умещаясь на узкой кровати, но спал тихо, почти не дыша, так что она
даже подумала, уж не притворяется ли он спящим, не наблюдает ли за ней.
   Гелла  осторожно  и  бесшумно  встала  с  кровати  и   оделась.   Она
почувствовала голод и, увидев на столе пачку сигарет,  вытащила  одну  и
закурила.
   Сигарета была приятная. С улицы не доносилось шума. Она  выглянула  в
окно и поняла, что еще очень рано. Она хотела уйти отсюда, но надеялась,
что  у  него  найдется  что-нибудь  поесть  и  он  ей  предложит.   Если
когда-нибудь проснется. Она подумала  со  стыдом  и  удовольствием,  что
заслужила этот завтрак.
   Она бросила взгляд на кровать  и  с  удивлением  увидела,  что  глаза
американца открыты  и  он  молча  наблюдает  за  ней.  Она  выпрямилась,
почувствовав прилив неуместной робости,  и  протянула  ему  руку,  чтобы
попрощаться. Он засмеялся, схватил ее руку и притянул девушку к себе.  И
сказал шутливо по-английски:
   - Ну, для этого мы слишком близкие друзья.
   Она не поняла, но догадалась, что он над ней смеется, рассердилась  и
сказала по-немецки:
   - Мне надо идти.
   Но он не выпускал ее.
   - Сигарету, - попросил он.
   Она прикурила для него сигарету. Он сел  в  постели  и  стал  курить.
Одеяло сползло с его тела, и она увидела длинный белый изломанный  шрам,
тянущийся от паха до соска. Она спросила по-немецки:
   - Война?
   Он засмеялся, показал на нее пальцем и сказал:
   - Ты.
   Гелле показалось, что он обвиняет лично ее, и отвела взгляд, чтобы не
видеть шрама.
   Он решил воспользоваться своим ужасным немецким.
   - Ты голодна?
   Она кивнула. Он, как был, голый, выскочил из постели. Она  скромно  -
хотя Моске это показалось смешным - потупила глаза и сидела так, пока он
одевался.
   Собравшись уходить, он поцеловал ее на прощанье и сказал по-немецки:
   - Марш в постель!
   Она сделала вид, что не поняла, но он видел, что поняла, но почему-то
отказывается подчиниться.
   Он пожал плечами, вышел из квартиры и, сбежав вниз по лестнице, пошел
на автостоянку. Он поехал в армейский магазин, где купил фляжку готового
кофе и бутерброды с яичницей. Вернувшись, он застал ее сидящей  у  окна,
одетую. Он дал ей поесть, и потом они выпили  кофе.  Она  протянула  ему
бутерброд, но он отказался. Он  заметил,  усмехнувшись  про  себя,  что,
поколебавшись, она не стала ему предлагать во второй раз.
   - Придешь вечером? - спросил он по-немецки.
   Она покачала головой. Они смотрели  друг  на  друга:  его  лицо  было
совершенно бесстрастно. Она поняла, что он больше не станет  спрашивать,
что он уже готов вычеркнуть ее из своей памяти и  забыть  о  проведенной
вместе ночи. И потому, что ее тщеславие было задето, и еще  потому,  что
он оказался нежным и страстным любовником, она сказала:
   - Завтра, - и улыбнулась. Она допила кофе, поцеловала его и ушла.
   Но она рассказала ему все это потом. Через три  месяца.  Или  четыре?
Спустя долгое время, которое было порой радости, физического наслаждения
и покоя. А однажды, придя к себе, он увидел, что она, как хорошая  жена,
сидит и штопает ему носки.
   - Ага! - воскликнул он по-немецки. - Добрая хаус-фрау!
   Гелла робко улыбнулась и посмотрела на него  таким  взглядом,  словно
хотела прочесть его мысли, пытаясь понять, какое  впечатление  произвела
на него эта сцена. Тем она начала свою  завоевательную  кампанию,  чтобы
заставить его не бросать ее  и  остаться  во  вражеской  стране  с  ней,
врагом, и хотя Моска это сразу уяснил, он не счел это посягательством на
свою свободу.
   А  потом  она  попыталась  перейти  в  решительную  атаку,   применив
смертельное оружие  -  беременность.  Но  он  не  испытывал  ни  чувства
негодования, ни жалости - только досаду.
   - Надо избавиться! - сказал он. - Мы сходим к хорошему доктору.
   Гелла покачала головой.
   - Нет, - сказала она. - Я хочу ребенка.
   Моска передернул плечами.
   - Я уезжаю домой. Это решено.
   - Хорошо, - сказала она. Она не стала его умолять.
   Она просто отдала себя ему полностью, без остатка, во  всем,  что  ни
делала, пока наконец в один прекрасный  день  он  не  почувствовал,  что
должен сказать ей  -  хотя  он  и  знал,  что  лжет:  "Я  вернусь".  Она
внимательно посмотрела на него, поняла, что он солгал, и он увидел,  что
она это поняла. Это  и  было  ошибкой  -  то,  что  он  вообще  об  этом
заговорил. Потому что он повторял и повторял свою ложь,  иногда  в  пылу
пьяной страсти, так что в конце концов они оба поверили  в  это,  причем
она - с врожденным упрямством, которое проявлялось во всем, в каждом  ее
поступке и решении.
   В последний день, вернувшись в свою комнату, он увидел, что  она  уже
упаковала его вещи.
   Вещмешок, похожий на зеленое чучело диковинного  животного,  стоял  у
окна. Время было послеобеденное, и лимонное  октябрьское  солнце  весело
заглядывало в комнату. Грузовик, который должен  был  доставить  его  на
сборный пункт, отправлялся после ужина.
   Он с ужасом представил себе, сколько еще времени придется  пробыть  с
ней в этой комнате, и предложил:
   - Давай прогуляемся.
   Она отрицательно помотала головой.
   Потом метнулась к нему, притянула его к себе, и они быстро разделись.
Он увидел, что будущий ребенок слегка вздул ее живот. Он ее не хотел, но
мысленно   заставил   себя   возбудиться,   устыдившись   ее    внезапно
пробудившейся страсти. Когда пришло  время  ужина,  он  оделся  и  помог
одеться ей.
   - Я хочу, чтобы ты сейчас ушла, - сказал он. - Я не  хочу,  чтобы  ты
ждала мой грузовик.
   - Ладно, - послушно согласилась она, собрала свою одежду в  охапку  и
сложила ее в маленький чемоданчик.
   Прежде чем проститься с ней, Моска отдал ей все сигареты и германские
марки, которые у него  оставались.  На  улице  он  попрощался  с  ней  и
поцеловал. Он видел, что она не может вымолвить ни слова, что по щекам у
нее  струятся  слезы,  но  она  покорно  побрела,  словно   слепая,   по
Контрескарпе к Ам-Вальдштрассе.
   Он смотрел ей вслед, пока она не исчезла из виду, думая, что видит ее
в последний  раз  в  жизни  и  чувствуя  облегчение  от  того,  что  все
кончилось, да так легко, без скандала. И вдруг вспомнил, что она сказала
ему  несколько  дней  назад,  причем  ее  трудно  было   заподозрить   в
неискренности.
   - Обо мне и о ребенке не волнуйся,  -  сказала  она  тогда.  -  И  не
чувствуй себя виноватым, если не  вернешься.  Ребенок  станет  для  меня
радостью, и,  глядя  на  него,  я  всегда  буду  помнить,  как  мы  были
счастливы, как нам было хорошо. И если не захочешь, не возвращайся.
   Его  рассердило  ее   наигранное,   как   ему   показалось,   чувство
собственного достоинства,  с  которым  она  это  ему  говорила,  но  она
продолжала:
   - Я буду ждать тебя год, может быть, два. Но, если ты не вернешься, я
все равно буду счастлива.
   Я встречу другого мужчину, и у меня все устроится в жизни.  Так  ведь
всегда бывает. И мне не страшно родить и ухаживать за ребенком одной. Ты
понимаешь, что мне не страшно?
   Он понял. Что ей не страшны ни боль, ни страдания, которые он мог  ей
причинить,  ни  его  жестокость  или  недостаток  нежности,  которые   в
последнее время он за собой замечал, но она совсем не поняла того,  чему
он позавидовал, - что она не боится себя, своего  внутреннего  "я",  что
она приемлет жестокость и ярость окружающего мира и хранит веру в любовь
и что ей больше всего жаль его, а не себя.
   Зелено-коричневая стена внизу качнулась перед глазами, надвинулась, и
перед его взором возникла косо лежащая ровная поверхность, на которой он
увидел скопления зданий и крошечные фигурки людей. Самолет выровнялся, и
теперь Моска мог видеть аккуратные очертания аэродрома и дома: ангары  и
длинные низкие административные здания, сверкающие в солнечных лучах.
   А вдали, у горизонта, виднелся зубчатый абрис нескольких уцелевших  в
Бремене высотных домов.
   Он почувствовал осторожный, словно недоверчивый удар шасси о землю, и
его охватило нетерпеливое желание поскорее выбраться из самолета и найти
глазами встречающую его  Геллу.  И  в  то  мгновение,  когда  Моска  уже
готовился  покинуть  самолет,  он  преисполнился  уверенности,  что  ему
удастся найти ее. И что она его ждет.
 
Глава 3 
 
   Моска отдал немцу-носильщику свои  чемоданы  и,  выйдя  из  самолета,
увидел Эдди Кэссина, который шел по эстакаде  аэродрома  ему  навстречу.
Они  обменялись  рукопожатием,  и  Эдди  Кэссин  своим   тихим,   хорошо
модулированным голосом произнес с фальшивой искренностью:
   - Рад тебя снова видеть, Уолтер!
   - Спасибо, что нашел мне работу и оформил бумаги, - сказал Моска.
   - Чепуха! - ответил Эдди  Кэссин.  -  Мне  стоило  приложить  немного
усилий, чтобы добиться возвращения хотя бы одного из нашей команды.
   Ты же помнишь еще старые деньки, Уолтер?
   Он подхватил один из чемоданов, Моска взял второй чемодан  и  голубую
спортивную сумку, и они пошли по эстакаде.
   - Сейчас мы поедем ко мне в управление, пропустим по стаканчику, и  я
тебя кое с кем познакомлю, - сказал  Эдди  Кэссин.  Свободной  рукой  он
похлопал Моску по плечу и произнес своим обычным голосом:
   - Знаешь, сукин ты сын, я так рад тебя видеть!
   И Моска почувствовал то, что ему  так  и  не  удалось  почувствовать,
когда  он  вернулся  к  себе  домой,  -  настоящее  ощущение   прибытия,
долгожданного достижения конечного пункта путешествия.
   Они прошли вдоль забора из колючей проволоки к небольшому  кирпичному
зданию, которое располагалось чуть поодаль от стальных ангаров базы.
   - Здесь я царь и  бог,  -  сказал  Эдди.  -  Управление  гражданского
персонала, а я - заместитель начальника управления, который все время  в
разъездах. Пятьсот фрицев считают меня господом богом, а  сто  пятьдесят
из них - женщины.
   Неплохая жизнь, а, Уолтер?
   Дом был одноэтажный. В  просторном  предбаннике  взад-вперед  сновали
немецкие служащие,  а  толпа  безработных  немцев  терпеливо  дожидалась
собеседования для приема на работу механиками на автобазу, посудомойками
в солдатские столовые,  продавцами  в  армейские  магазины.  Здесь  были
мужчины с печальными лицами, пожилые  женщины,  молодые  парни  и  очень
много девушек, среди которых попадались хорошенькие. Они проводили  Эдди
взглядами.
   Эдди открыл дверь кабинета. В кабинете стояли два стола впритык,  так
что их владельцы могли смотреть друг другу прямо в глаза. Один стол  был
совсем чистый, если не считать бело-зеленой таблички с надписью:  "Лейт.
Э. Форте. Упр. гражд. перс." - и аккуратной стопки бумаг на подпись.
   На другом столе возвышались два переполненных корытца  для  бумаг.  В
ворохе бумаг, наваленных на столе,  едва  виднелась  табличка:  "М-р  Э.
Кэссин, зам. нач. Упр. Гражд. перс.". В углу кабинета находился стол, за
которым сидела высокая  страшная  девица  и  печатала  на  машинке.  Она
оторвалась от работы и сказала:
   - Здравствуйте,  мистер  Кэссин.  Звонил  полковник,  он  просил  вас
перезвонить.
   Эдди подмигнул Моске и начал крутить диск.
   Пока он разговаривал,  Моска  закурил  и  стал  ходить  по  кабинету,
пытаясь заставить себя не думать о Гелле и не спуская глаз с Эдди.  Эдди
совсем не изменился, подумал он. Рот чувственный, как у девушки,  а  нос
длинный и  величественный,  губы  упрямо  сжаты,  форма  нижней  челюсти
выдавала решительность и упрямство. В глазах таилось нечто похотливое, а
седина обильной  шевелюры,  казалось,  придавала  его  коже  смугловатый
оттенок. Все  же  он  производил  впечатление  юноши,  и  его  открытое,
приветливое лицо имело почти наивное  выражение.  Но  Моска  знал,  что,
когда Эдди Кэссин напивается, его  чувственный,  изящно  вырезанный  рот
уродливо кривится, лицо становится серым, старым и злобным. И  поскольку
злобность Эдди Кэссина была чисто внешней и бессильной и мужчины, в  том
числе и Моска, только смеялись над ним, эта злобность,  проявлявшаяся  в
словах и поступках, обычно изливалась на женщин, которые  в  тот  момент
находились рядом с  ним.  Он  давно  сформировал  свое  мнение  об  Эдди
Кэссине: подонок в обращении с женщинами и мерзкий пьяница, но вообще-то
действительно отличный  парень,  который  для  друга  сделает  все,  что
угодно. И Эдди хватило ума  не  приставать  к  Гелле.  Моске  захотелось
спросить у Эдди, не видел ли он Геллу, не знает ли он, что с ней, но  он
все никак не мог собраться с духом.
   Эдди Кэссин положил трубку и  выдвинул  ящик  письменного  стола.  Он
достал бутылку джина и  жестянку  грейпфрутового  сока.  Повернувшись  к
машинистке, он сказал:
   - Ингеборг, сходи помой стаканы.
   Она взяла "стаканы" - пустые стаканчики из-под плавленого  сыра  -  и
вышла из кабинета. Эдди Кэссин подошел к двери, которая вела в  соседнюю
комнату.
   - Пошли, Уолтер, я хочу тебя представить моим друзьям.
   В соседнем кабинете у стола стоял невысокий, плотный,  с  одутловатым
лицом мужчина в таком же,  как  у  Эдди,  мундире  защитного  цвета.  Он
упирался ногой в сиденье стула, чуть  подавшись  вперед,  так,  что  его
живот покоился на бедре. В руках он держал анкету для устраивающихся  на
работу.
   Перед ним, вытянувшись по стойке "смирно", стоял приземистый  толстый
немец с неизменной серо-зеленой вермахтовской шапкой под мышкой. У  окна
сидел долговязый американец в гражданском с длинным  лицом  и  небольшим
квадратным, плотно сжатым ртом,  в  котором  угадывалась  упрямая  сила.
Чем-то он смахивал на молодого фермера.
   - Вольф, - обратился Эдди к толстяку, - познакомься, это  мой  старый
приятель Уолтер Моска. Уолтер, Вольф - сотрудник отдела безопасности. Он
проводит собеседование с фрицами перед тем, как их допускают к работе на
базе.
   Эдди подождал, пока они обменяются рукопожатием, и продолжал:
   - А этот парень у окна - Гордон Миддлтон.
   У него нет определенной должности, так что он помогает нам чем может.
Полковник все хочет от него избавиться, поэтому ему ничего и  не  пору-,
чают.
   Миддлтон не встал со стула, чтобы поприветствовать вошедшего, и Моска
просто кивнул ему, а тот в ответ вытянул свою длинную руку  и  неуклюже,
как огородное пугало, помахал ею в воздухе.
   Вольф указал пальцем на дверь и сказал  все  еще  стоящему  навытяжку
немцу, чтобы тот подождал в коридоре. Немец щелкнул каблуками, кивнул  и
поспешно удалился. Вольф рассмеялся и с  презрительной  гримасой  бросил
анкету на стол.
   - В партии не состоял, в СА не служил, в  гитлерюгенд  не  был.  Черт
возьми, увидеть бы хоть одного живого наци!
   Все захохотали. Эдди закивал:
   - Да, они все повторяют одно и то  же.  Вольф,  вот  Уолтер,  который
придется тебе по душе. Он был  беспощаден  к  фрицам,  когда  мы  с  ним
работали в военной администрации.
   - Да-а? - Вольф поднял кустистые брови. - Так и надо с ними!
   - Во-во! - сказал Эдди. - У нас там вечно возникали  проблемы.  Фрицы
должны  были  доставлять  уголь   во   все   учреждения   оккупированной
территории, но, когда надо было развозить уголь в  лагеря  с  еврейскими
беженцами  в  Гроне,   у   них   сразу   то   грузовики   ломались,   то
немец-администратор говорил, что, мол,  весь  уголь  кончился.  Но  этот
парень быстро справился с трудностями.
   -  Рад  слышать,  -  сказал  Вольф.  У  него  была   приятная,   даже
обаятельная,  если  не  сказать  масленая  манера  разговаривать,  и  он
постоянно кивал головой, словно уверял собеседника в своем  полнейшем  к
нему расположении.
   Ингеборг принесла стаканы, бутылку и банку грейпфрутового сока.  Эдди
наполнил четыре стакана, но в один не стал наливать джин. Этот стакан он
передал Гордону Миддлтону.
   - Единственный человек в оккупационной миссии, который  не  пьет,  не
играет в карты и не бегает за девками. Вот  почему  полковник  хочет  от
него избавиться. Он производит плохое впечатление на фрицев.
   - Так что там случилось? - произнес Гордон.
   В его низком, с сильным южным акцентом голосе прозвучал  упрек  -  но
вежливый, невозмутимый.
   - Значит, так, - сказал Эдди. - Моске пришлось каждую субботу  ездить
в лагеря еврейских беженцев и следить, чтобы уголь туда доставлялся.
   Но однажды в субботу он где-то застрял, и грузовики  отправились  без
него. И что же - угля нет!
   Тут он просто взбесился. Это нельзя забыть. Я отвез его к тому месту,
где грузовики вдруг сломались, и он сказал шоферам краткую речь...
   Моска сидел за столом и курил сигару, нервно выпуская клубы дыма.  Он
вспомнил тот случай и знал, как Эдди сейчас изобразит все дело. Выставит
его в виде свирепого головореза, а ведь  все  совсем  не  так  было.  Он
сказал тогда водителям, что, если они не хотят возить уголь, он  поможет
им уволиться. Но если они хотят работать, то  им  лучше  доставить  весь
этот уголь в лагеря, даже если им придется волочь  его  на  спине.  Один
водитель сразу ушел. Моска записал его имя, а остальным раздал сигареты.
Эдди же представил все так, будто Моска устроил тем шестерым хорошенькую
взбучку.
   - Потом он пошел к управляющему по угледоставке и вел с ним  короткий
разговор по-английски, который я слышал. Этот  фриц  буквально  в  штаны
наложил.   После   состоявшейся   беседы   он   сделал   соответствующие
распоряжения, и к ужину уголь  доставили  по  назначению.  Толковый  был
служака! - И Эдди радостно закивал.
   Вольф тоже кивал, понимающе и одобрительно.
   - Вот и нам тут надо так действовать, - сказал он. - А то этим фрицам
все их преступления с рук сходят.
   - Но теперь так вести себя с ними уже невозможно,  Уолтер,  -  сказал
Эдди.
   -  Это  точно,  -  согласился  Вольф.  -  Мы  теперь  обучаем  фрицев
демократии, - добавил он с такой гримасой, что Моска и Эдди  засмеялись,
и даже Миддлтон не смог сдержать улыбки.
   Они попивали из стаканчиков, а Эдди встал, подошел к окну и посмотрел
на идущую мимо женщину.
   -  Тут  попадаются  такие  красотки!  -  сказал  он.  -   Не   хочешь
какой-нибудь лакомый кусочек?
   - Это вопрос для анкеты, - сказал Вольф и  уже  собрался  еще  что-то
добавить, как  дверь  в  коридор  распахнулась  и  в  комнату  втолкнули
высокого светловолосого юнца. Он был  в  наручниках  и  плакал.  За  его
спиной виднелись двое невысоких мужчин  в  темных  мешковатых  костюмах.
Один из них шагнул вперед.
   - Герр Дольман, - сказал он. - Вот этот воровал мыло.
   Вольф расхохотался.
   - Мылокрад! - объяснил он Эдди и Моске. -  У  нас  пропадало  большое
количество мыла, которое поступало от Красного Креста.  Мы  распределяем
его среди немецких детей. А эти ребята - детективы из города.
   Один из  детективов  начал  снимать  с  юнца  наручники.  Он  помахал
указательным пальцем перед носом паренька и почти по-отечески сказал:
   - И чтобы без фокусов, понял?
   Парень кивнул.
   - Нет, не снимай! - приказал Вольф сурово.
   Детектив послушно отступил.
   Вольф подошел к пареньку и положил ладонь на его белокурый затылок.
   - Ты разве не знал, что это мыло предназначалось для немецких детей?
   Мальчик опустил голову и не ответил.
   - Ты работал здесь, тебе доверяли. Больше ты не  будешь  работать  на
американцев. Однако, если ты письменно признаешься в том, что ты сделал,
мы тебя не отдадим под суд. Согласен?
   Паренек кивнул.
   - Ингеборг! - позвал Вольф.
   В