Ты об этом думал?
   - Нет, не думал, - произнес Моска медленно.
   - Ну вот, а у меня есть идея. И мне нужен помощник. Поэтому я тебе  и
предлагаю. Это не просто филантропия. Так тебе интересно?
   - Говори! - сказал Моска.
   Вольф выдержал паузу, попыхивая сигарой.
   - Ты знаешь, какими деньгами мы  пользуемся  -  армейскими  купонами.
Ребята с черного рынка готовы себе шею сломать, лишь бы добыть  их.  Они
перепродают их солдатам за  чеки  банковских  переводов.  Но  это  очень
медленно проворачивается. А мы можем сразу поменять армейские купоны  на
банковские чеки - раньше, когда ходили  оккупационные  марки,  это  было
невозможно.
   - Ну и?.. - сказал Моска.
   - А  вот  тут  вся  штука  и  начинается.  За  последние  две  недели
немцы-"жучки" набрали хренову кучу купонов. Я обмениваю  их  на  чеки  и
получаю за это кое-какую мелочишку. Кстати, я и тебя в это  дело  втяну.
Но это не самое главное. Мне стало любопытно, и я  начал  вынюхивать.  И
вот что я узнаю - офигеть можно! Из Штатов пришел  груз  с  купонами,  и
корабль поставили на прикол в доке Бремерхавена.  И  хотя  вся  операция
проходила под грифом "сов, секретно", там случился  странный  прокол,  и
один ящик с купонами, на миллион "зеленых", исчез. Армейские в рот  воды
набрали, потому что, если кто об этом узнает, им крышка.  Как  тебе  это
нравится? - Вольф даже пришел в возбуждение от собственного рассказа.  -
Миллион "зеленых"! - повторил он.
   Моска усмехнулся, услышав, с какой страстью Вольф произнес  последние
слова.
   - Да, деньги приличные.
   - И вот я об этом скумекал. Купоны, наверное, уже разошлись  по  всей
стране. Но где-то здесь должна быть банда, в  чьих  руках  осел  хороший
куш. Если нам удастся их найти, представляешь, что это будет? Выстрел  в
десятку!
   Моска спросил:
   - А как мы их найдем и как получим эти деньги?
   - Как найти деньги - это моя забота, - сказал Вольф, - но  ты  должен
мне помочь. Это нетрудно. И запомни: я человек  опытный.  У  меня  масса
знакомств. Я буду водить тебя с собой, знакомить с людьми и выдавать  за
большого босса из отдела  почтовых  пересылок,  который  хочет  загонять
ворованные сигареты по три-четыре "зеленых"  за  блок.  Они  офигеют  от
такой цены.  Мы  сбросим  двадцать  или  тридцать  блоков.  Я  могу  это
устроить. Пойдут слухи. Тогда мы объявим, что  хотим  загнать  еще  пять
тысяч блоков сразу. Это будет грандиозная сделка! Сразу пойдут разговоры
- тут уж мы постараемся. Если дело выгорит, нас обязательно найдут  -  и
мы ударим по рукам.
   А потом они придут к нам с купонами на двадцать тысяч. Мы их  возьмем
- и привет. Они же не могут пойти заявить в полицию! Ни  в  нашу,  ни  в
свою. Так мы их и облапошим! - Вольф замолчал, сделал последнюю  затяжку
и выбросил окурок сигары на мостовую. Потом сказал тихо:
   - Работенка будет не из легких - два раза в неделю по ночам  шакалить
по всему городу. Но конечный результат стоит этих усилий.
   - Прямо-таки боевик про мафию! - сказал Моска, и Вольф  усмехнулся  в
ответ. Моска посмотрел на темные развалины. Далеко-далеко, словно  между
ними  расстилалось  озеро  или  дикая  прерия,  он  увидел  желтый  глаз
одинокого трамвая, который медленно тащился в городской тьме.
   Вольф сказал тихо и серьезно:
   - Нам надо готовиться к будущему. Иногда мне  кажется,  что  вся  моя
прошлая жизнь до настоящего момента была только сном, игрой. Может быть,
и у тебя такое же ощущение. А теперь пришла пора  подумать  о  настоящей
жизни, и эта жизнь будет суровой, очень суровой. У  нас  есть  последний
шанс приспособиться к ней.
   - О'кей, - сказал Моска. - Но, по-моему, все это чертовски сложно.
   Вольф помотал головой:
   - Все еще может сорваться. Но в любом случае я подключу тебя  к  этим
обменным операциям.
   Что бы ни случилось, ты сможешь заработать  пару-тройку  сотен.  Если
нам повезет, хоть чуть-чуть повезет,  мы  отобьем  себе  пятнадцать  или
двадцать тысяч. Может быть, и больше.
   Моска вылез из джипа, Вольф завел мотор и укатил.  Посмотрев  наверх,
Моска увидел лицо Геллы, темнеющее на фоне светлого стекла.  Он  помахал
ей, вошел в дом и побежал вверх по лестнице.
 
Глава 8 
 
   Моска  съежился  и  присел  на  пол  джипа,  пытаясь  спрятаться   от
пронизывающего  холодного  октябрьского  ветра.  От  соприкосновения   с
ледяным металлическим полом все тело задеревенело.
   Неподалеку был оживленный перекресток, по которому сновали  туда-сюда
трамваи и где армейские машины чуть притормаживали  на  мгновение,  пока
шоферы ориентировались  в  белых  стрелках,  указывающих  направление  к
различным городским учреждениям. Руины, похожие  на  давно  не  кошенное
пастбище,  простирались  во  все  стороны,  и   за   перекрестком,   где
возвышались одинокие дома, маленький кинотеатрик уже открыл  свои  двери
для зрителей, медленно заходивших внутрь длинной вереницей.
   Моска был голоден и испытывал нетерпеливое возбуждение. Он видел, как
мимо  проехали  три  крытых  грузовика  с  немецкими  военнопленными   и
остановились на перекрестке. Может быть,  военные  преступники,  подумал
он. За грузовиками двигались два джипа с вооруженной охраной. Из  дверей
ателье вышел Лео, и Моска опять сел на сиденье.
   Они одновременно увидели женщину на другой стороне улицы: она  бежала
и что-то кричала.
   Женщина спустилась с тротуара и, неуклюже  припрыгивая,  побежала  по
мостовой к перекрестку, что есть сил махая рукой и выкрикивая одно  имя,
которое невозможно было разобрать. Из  кузова  последнего  грузовика  ей
махал рукой какой-то человек. Грузовик набрал скорость. От него,  словно
гончий пес, не отставал джип. Женщина поняла, что бежать  бесполезно,  и
остановилась.  Она  рухнула  на  колени  и  упала  ничком  на   асфальт,
блокировав движение на улице.
   Лео залез в джип. Урчание  и  легкое  подрагивание  мотора  создавали
иллюзию тепла. Они подождали, пока женщину отнесли на тротуар,  и  после
этого Лео снял с тормоза. Они не обменялись впечатлениями о  только  что
виденном. Это их не касалось, но тут Моска  почувствовал,  что  какой-то
неясный, но знакомый образ проступает сквозь туман памяти.
   Как раз перед концом войны он был в Париже и попал в  жуткую  толчею.
Он помнил, что отчаянно пытался выбраться оттуда: это был сущий  кошмар.
Но, как он ни сопротивлялся, его  несло  в  самую  гущу  людей.  А  там,
медленно протискиваясь сквозь наводнившие улицы толпы,  тащился  караван
грузовиков с французами - недавно выпущенными на свободу  военнопленными
и заключенными трудовых лагерей.
   В  ликующих  криках  толпы  тонули  радостные   возгласы   людей   из
грузовиков. Они низко перегибались через борта и  протягивали  руки,  их
целовали, бросали им белые цветы. И вдруг  какой-то  парень  спрыгнул  с
кузова прямо в толпу, прямо на головы людей и упал на мостовую. Какая-то
женщина, расталкивая всех, бросилась к  нему  и  заключила  его  в  свои
объятия.  А  из   кузова   вслед   этому   парню   полетел   костыль   и
непристойно-насмешливый возглас, который  в  другое  время  заставил  бы
женщину покраснеть. Но она смеялась вместе со всеми.
   Боль и стыд - вот что тогда почувствовал Моска. То же  самое  чувство
охватило его и теперь.
   Когда Лео остановился перед баром "Ратскеллар", Моска вылез из джипа.
   - Что-то мне не хочется есть, - сказал он. - Увидимся вечером дома.
   Лео, который в этот момент надевал  противоугонную  цепь  на  колесо,
удивленно вскинул голову.
   - Что-нибудь случилось? - спросил он.
   - Голова разболелась. Пойду пройдусь.
   Он продрог и закурил сигару. Тяжелый табачный дым обдал  лицо  теплой
волной. Он зашел в узкий переулок, куда не  сворачивали  машины,  потому
что проезжая часть была завалена обломками зданий. Он  пробирался  через
горы щебня, осторожно ступая, чтобы не упасть.
   Придя к себе в комнату, он и в самом деле почувствовал себя  неважно.
Лицо горело. Не зажигая свет, он разделся, свалил одежду  на  кушетку  и
лег в постель. Но и под одеялом ему все равно  было  холодно,  и  ноздри
неприятно щекотал запах тлеющей  сигары,  которую  он  положил  на  край
стола.
   Он скрючился, поджал ноги, чтобы было теплее, но все  равно  его  бил
озноб. Во рту пересохло,  в  висках  стучало,  и  скоро  это  монотонное
пульсирование стало нестерпимо болезненным.
   Он услышал, как в двери повернулся ключ и вошла Гелла. Зажегся  свет.
Она подошла к кровати и села.
   - Ты нездоров? - спросила она взволнованно. Она еще не видела  его  в
таком состоянии.
   - Простуда - только и всего, - ответил Моска. - Дай  мне  аспирину  и
выброси эту сигару!
   Она пошла в ванную принести стакан воды и, дав ему  запить  таблетку,
провела ладонью по его волосам и промурлыкала:
   - Как странно видеть  тебя  больным.  Может,  мне  сегодня  спать  на
кушетке?
   - Нет, - сказал Моска. - Я страшно замерз.
   Ложись рядом.
   Она выключила свет и стала раздеваться. В полумраке он видел, как она
вешает одежду на спинку стула. Его тело  горело  в  лихорадке  озноба  и
страсти, и, когда она легла рядом, он прижался к ней. Ее груди, бедра  и
рот были прохладными, щеки ледяными,  и  он  изо  всех  сил  сжал  ее  в
объятиях.
   ...Откинувшись на подушку, он почувствовал, как струйки пота  стекают
у него по спине и между ляжек. Головная боль прошла,  но  начало  ломить
кости. Он перегнулся через нее к тумбочке, чтобы взять стакан.
   Гелла провела ладонью по его горящему лицу.
   - Милый, надеюсь, от этого тебе не стало хуже?
   - Нет, мне лучше, - ответил Моска.
   - Может быть, мне все-таки спать на кушетке?
   - Нет-нет, останься.
   Он потянулся за  сигаретой,  закурил,  но  после  нескольких  затяжек
затушил сигарету о стену и смотрел, как сноп красных искорок  падает  на
одеяло.
   - Постарайся заснуть, - сказала она.
   - Не спится. Какие новости?
   - Никаких. Я ужинала с фрау Майер. Йерген видел, как ты  вернулся,  и
пришел сказать мне. Он заметил, как ты плохо выглядишь,  и  я  подумала,
может быть, ты хочешь, чтобы я пришла. Он очень милый человек.
   - А я видел сегодня кое-что забавное, - сказал Моска и  рассказал  ей
про женщину на улице.
   Во  мраке  комнаты  он  остро  ощущал  воцарившееся  молчание.  Гелла
размышляла над его рассказом. "Если бы я была с ним в  джипе,  -  думала
она, - я бы подошла к ней и успокоила, помогла  бы  ей  прийти  в  себя.
Мужчины черствее - в них меньше жалости".
   Но она ничего не сказала. И лишь медленно, как и в  предыдущие  такие
же темные ночи, водила пальцами по его  телу,  по  длинному  извилистому
рубцу шрама. Она водила пальцем по этому  бугристому  шву,  как  ребенок
возит игрушечный грузовичок взад и вперед по тротуару, и  это  медленное
монотонное движение действовало на него гипнотически.
   Моска сел в кровати и уперся плечами в край спинки. Он сложил  ладони
на затылке и сказал тихо:
   - Мне повезло, что этот шрам там, где его не видно.
   - Мне он виден.
   - Да, но я имею в виду другое - слава богу, что он не на лице.
   Она продолжала водить пальцем по шраму.
   - Мне все равно, - сказала она.
   Лихорадка раздражала Моску. И лишь ее пальцы немного его успокаивали,
и он понял, что она спокойно отнесется к тому, что он когда-то сделал.
   - Не засыпай, -  попросил  он.  -  Я  давно  уже  хочу  тебе  кое-что
рассказать, да все никак не мог решить, интересно ли это тебе будет. - И
он стал имитировать певучие интонации,  с  какими  рассказывают  ребенку
сказку на ночь. - А сейчас я расскажу тебе одну историю, - сказал  он  и
потянулся к тумбочке за пачкой сигарет.
   ...Полевой склад боеприпасов простирался на многие  мили,  снаряды  в
траншеях  были  сложены  аккуратными  штабелями,  словно  связки  черных
поленьев. Моска сидел в кабине и наблюдал, как пленные  нагружают  кузов
стоящего впереди грузовика. На пленных были зеленые саржевые робы, а  на
головах - плоские кепки из того же материала. Если бы не огромная  буква
"П", намалеванная белой краской у них на спинах и на каждой  штанине,  в
лесу они могли бы без труда скрыться в листве.
   Откуда-то из чащи раздались три пронзительных свистка - отбой.  Моска
выскочил из кабины и крикнул:
   - Эй, Фриц, иди-ка сюда!
   Пленный, которого он назначил старшим над грузчиками, подошел  к  его
грузовику.
   - Вы успеете закончить погрузку?
   Немец,  коротконогий  мужчина  лет  сорока,   с   морщинистым   лицом
старичка-мальчика, который держался с Моской без всякого подобострастия,
пожал плечами и ответил на ломаном английском:
   - Мы быть поздно к ужин.
   Они оба усмехнулись. Любой другой пленный стал бы уверять Моску,  что
погрузку непременно закончат, лишь бы не впасть в немилость.
   - Ладно, кончай, - сказал Моска. - Пусть эти гады передохнут.
   Он дал немцу сигарету, и тот сунул ее в карман своей зеленой  куртки.
Курить на территории склада не разрешалось, хотя, разумеется, и Моска, и
другие американские солдаты нарушали этот запрет.
   - Пусть фрицы загружаются, а ты сосчитай всех и доложи мне.
   Немец ушел, и пленные стали залезать в кузова грузовиков.
   Они медленно продвигались по проселку через  лес.  Время  от  времени
проселок пересекался с другими  лесными  дорогами,  встречные  грузовики
пристраивались в хвост, и  скоро  длинная  колонна  открытых  грузовиков
выехала из леса и двинулась по полю  в  лимонно-желтых  лучах  весеннего
солнца. И для охранников, и для пленных война осталась где-то далеко. Им
уже ничто не угрожало, все споры между ними разрешились.  Ехали  тихо  и
вроде бы довольные друг другом. Их путь лежал от  лесного  массива,  где
располагался полевой склад, к баракам за колючей проволокой.
   Охранники, американские солдаты, получившие тяжелые ранения на фронте
и признанные негодными для строевой службы,  достаточно  натерпелись  на
войне. А пленные горевали о своей доле  лишь  вечерами,  глядя,  как  их
сторожа садятся по машинам и катят в ближайший городок.
   Лица пленных за колючей проволокой выражали жалобную  зависть  детей,
наблюдающих сборы родителей на вечеринку к друзьям.
   А потом, с первым проблеском зари, и  те  и  другие  отправлялись  на
лесосеку. Во время утренних перекуров пленные разбредались по лесу,  жуя
припрятанный  с  завтрака  хлеб.   Моска   позволял   своим   подопечным
прохлаждаться больше, чем положено. Фриц сидел с ним  рядом  на  штабеле
снарядов.
   - Чем плохая жизнь, а, Фриц? - спросил Моска.
   - Могло быть хуже, - ответил немец. - Тут спокойно.
   Моска кивнул. Ему нравился этот немец, хотя  он  не  потрудился  даже
запомнить его настоящее имя. Они относились друг к другу дружелюбно,  но
ни тот, ни другой ни на минуту не забывал, кто из них победитель, а  кто
побежденный. Даже теперь Моска сжимал в руке карабин - как красноречивый
символ. Но патронов в нем не было, а иногда Моска даже забывал вставлять
в него обойму.
   Немец был по своему обыкновению в расстроенных чувствах. Внезапно  он
начал изливать на своем родном языке поток речи, которую Моска с  трудом
мог разобрать:
   - Разве это не странно, что вы вот тут стоите и смотрите, как мы  еле
шевелимся? И это работа для разумных существ?  И  как  мы  убиваем  друг
друга и калечим. А ради  чего?  Скажи-ка,  если  бы  Германия  завоевала
Африку и Францию, разве мне достался бы от этого хоть лишний пфенниг?
   Мне-то лично какая разница от того, что Германия  завоюет  весь  мир?
Даже если мы завоюем весь мир, мне достанется только  военная  форма,  в
которой предстоит шагать до конца дней. В детстве нам  доставляло  такое
удовольствие читать про золотой век нашей родины, про  то  время,  когда
Германия, Франция и Испания повелевали миром.
   Понаставили статуй героям, которые умертвили миллионы  людей.  Почему
так? Мы же ненавидим друг друга, убиваем друг друга.  Я  бы  мог  понять
это, если бы мы что-то от этого получали. Вот если бы нам  сказали:  эй,
ребята, вот вам земля, которую мы оттяпали у  французов,  идите,  берите
себе по кусочку! А вот вы: ну, мы-то знаем, что вы победители. Да только
что вы от этого получите?
   Пленные лежали на травке под теплым солнцем и дремали. Моска  слушал,
понимая с грехом пополам, недовольный и невозмутимый. Этот немец говорил
как побежденный, так, пустая болтовня.  Он  топал  по  улицам  Парижа  и
Праги, по городам Скандинавии самодовольно  и  гордо,  а  тут  вдруг  за
колючей проволокой у него пробудилось уязвленное чувство справедливости.
   Немец в первый раз положил ладонь Моске на локоть.
   - Друг мой, - сказал он, - мы с тобой убиваем,  глядя  друг  другу  в
глаза. Наши враги стоят за нашими спинами. - Он  опустил  руку.  -  Наши
враги остались за  нашими  спинами,  -  повторил  он  горько,  -  и  они
совершают преступления, за которые мы расплачиваемся своей жизнью.
   Но в другое  время  немец  был  весел  и  бодр.  Он  показывал  Моске
фотографии своей жены и детей и фотографию, на которой он был  изображен
с друзьями у ворот фабрики. И еще он любил разговаривать о женщинах.
   - Ага! - говорил немец с каким-то жалобным  пылом.  -  Вот  я  был  в
Италии, я был во Франции - женщины там просто замечательные!  И,  должен
признаться, мне они нравятся куда больше, чем немки, -  что  бы  там  ни
говорил фюрер.
   Женщины никогда не примешивают  политику  к  более  важным  вещам  на
свете. Так было на  протяжении  столетий.  -  Его  голубые  глаза  хитро
поблескивали на морщинистом лице. - Жаль, что мы так и не  добрались  до
Америки. Там такие длинноногие девушки, и  щечки  у  них  как  марципан.
Потрясающе! Я помню, какие они в ваших фильмах и журналах. Очень жаль!
   Моска, подыгрывая ему, отвечал:
   - Э, да они бы даже не взглянули на вас, колбасников несчастных.
   Немец решительно качал головой.
   - Женщины - существа расчетливые! - говорил он. - Думаешь, они  будут
с голоду умирать, но не отдадутся врагу? В таких  вещах  женщины  всегда
очень трезво все обдумывают. У них есть фундаментальные ценности. О  да,
служба в оккупационных войсках в Нью-Йорке - да  об  этом  только  можно
мечтать!
   Моска и немец переглядывались, усмехались, и потом Моска говорил:
   - Давай поднимай своих фрицев на работу.
   В последний вечер, когда раздался сигнал отбоя, пленные  в  мгновение
ока собрались на поляне и залезли в кузовы грузовиков.  Водители  завели
моторы.
   Вот тут Моску едва не одурачили. По привычке он стал  искать  глазами
Фрица. Все еще ничего не подозревая, он подошел  к  ближайшему  из  трех
грузовиков и, только когда увидел растерянные лица пленных,  понял,  что
произошло.
   Он побежал к проселку и попросил шоферов заглушить моторы. На бегу он
вогнал обойму в карабин и снял с предохранителя. Потом достал из кармана
свисток, которым до сих пор ни разу не пользовался, и шесть раз  коротко
свистнул. Он подождал и снова шесть раз свистнул.
   Он приказал всем пленным вылезти из кузова и сесть в кружок на траве.
А сам стоял неподалеку и во все глаза смотрел на них, хотя  был  уверен,
что никто не попытается сбежать.
   К вырубке через лес мчался джип службы  безопасности:  Моска  слышал,
как его мощные шины крушили сухой кустарник.  Рядом  с  водителем  сидел
здоровенный сержант с густыми и длинными, на  английский  манер,  усами.
Увидев открывшуюся его глазам сцену, он вылез из джипа  и  направился  к
Моске. Из джипа выпрыгнули два  солдата  и  побежали  на  дальний  конец
вырубки. Водитель джипа уже установил на станину ручной пулемет и теперь
сидел уперев одну ногу в землю.
   Сержант стоял перед Моской и ждал объяснений.
   Моска сказал:
   - Один пропал. Мой старший группы. Но я их еще не пересчитывал.
   На  сержанте  была  отглаженная  полевая  форма,  на  поясе  болтался
пистолет, а его живот перепоясывал ремень  с  сумочками  для  обойм.  Он
двинулся к сидящим пленным и приказал им выстроиться в группы по  десять
человек. Они образовали пять групп, и еще двое встали  чуть  поодаль.  У
этих двоих были виноватые лица, словно они несли в