полудреме и даже не соображаю, что дело идет к вечеру.
   Наступают сумерки. Теперь мне кажется, что время  летит  быстро.  Еще
час. Если бы дело было летом, еще три часа. Еще час.
   Меня вдруг бросает в дрожь. А что, если мне чтонибудь помешает? Я уже
не думаю об убитом, сейчас он мне совершенно безразличен. Во мне внезап-
но пробудилась жажда жизни, и все мои добрые намерения  отступают  перед
ней в тень. Только для того, чтобы не накликать на себя беду в последнюю
минуту, я машинально бубню:
   - Я выполню все, что обещал тебе, товарищ, я выполню все, - но я знаю
уже сейчас, что не сделаю этого.
   Мне вдруг приходит в голову, что, когда я буду подползать, по мне мо-
гут открыть огонь мои же товарищи, - ведь они не будут знать, что это я.
Я начну кричать по возможности уже издалека, чтобы они поняли,  что  это
я. Буду лежать перед окопами до тех пор, пока они мне не ответят.
   Вот и первая звезда. На фронте по-прежнему затишье. Облегченно  взды-
хаю и от волнения разговариваю сам с собой:
   - Теперь только не наделай глупостей, Пауль. Спокойно, спокойно,  Па-
уль, - тогда ты спасен, Пауль.
   Я называю себя по имени, и это помогает; как будто  со  мной  говорит
кто-то другой, чьи слова имеют надо мной больше власти.
   Сумерки сгущаются. Мое волнение проходит, из осторожности я  выжидаю,
пока начнут подниматься первые ракеты. Затем выползаю из воронки. Убито-
го я уже позабыл. Передо мной опускающаяся на землю  ночь  и  освещенное
бледным светом поле. Засекаю ямку. В тот момент, когда свет гаснет,  пе-
ребираюсь одним броском туда, ищу глазами следующую ямку, шмыгаю в  нее,
пригибаюсь, прокрадываюсь дальше.
   Приближаюсь к окопам. Вдруг я вижу при вспышке ракеты, что в проволо-
ке что-то шевелится, а затем замирает. Лежу не двигаясь.  При  следующей
вспышке проволока опять покачивается. Это  наверняка  солдаты  из  наших
окопов. Но я не выдаю себя до тех пор, пока не узнаю наших касок.  Тогда
я окликаю их.
   Тотчас же я слышу в ответ свое имя: "Пауль! Пауль!"
   Я окликаю их еще раз. Это Кат и Альберт. Прихватив с  собой  плащ-па-
латку, они отправились искать меня.
   - Ты ранен?
   - Нет, нет.
   Мы сползаем в траншею. Я прошу чего-нибудь поесть и с жадностью  наб-
расываюсь на еду. Мюллер дает мне сигарету. Я рассказываю  в  нескольких
словах, что со мной произошло. Ведь ничего  необычного  тут  нет;  такие
случаи нередки. Вся разница в том, что на этот раз атака началась ночью.
А вот когда Кат был в России, так там он пролежал однажды двое суток  по
ту сторону русских позиций, прежде чем ему удалось пробиться к своим.
   Об убитом печатнике я ничего не говорю.
   Лишь на следующее утро чувствую, что не выдержу. Мне надо  рассказать
об этом Кату и Альберту. Они успокаивают меня:
   - Тут уж ничего не изменишь. А что ж тебе оставалось делать? Для это-
го-то ты и находишься здесь!
   Я слушаю их и думаю, что с ними мне нечего бояться, меня утешает  уже
то, что они рядом со мной. Что за вздор я городил, когда  лежал  там,  в
воронке!
   - Взгляни-ка вон туда, - показывает Кат.
   У брустверов стоит несколько снайперов. Пристроив свои винтовки с оп-
тическими прицелами, они держат под наблюдением большой участок  вражес-
ких позиций. Время от времени раздается выстрел.
   Через некоторое время мы слышим возгласы:
   - Вот это влепил!
   - Видал, как он подпрыгнул? Сержант Эльрих с гордостью  оборачивается
и записывает себе очко. Сегодня на его счету три  точно  зафиксированных
попадания, и он стоит на первом месте в снайперской таблице.
   - Что ты на это скажешь? - спрашивает Кат.
   Я качаю головой.
   - Если он будет продолжать в том же духе, сегодня к вечеру у  него  в
петличке будет еще одна ленточка, - говорит Кропп.
   - Или же его произведут в вице-фельдфебели, - добавляет Кат.
   Мы глядим друг на друга.
   - Я бы этого делать не стал, - говорю я.
   - И все-таки, - отвечает Кат, - очень хорошо, что ты видишь это имен-
но сейчас.
   Сержант Эльрих снова подходит к брустверу. Дуло его винтовки рыщет то
направо, то налево.
   - О том, что переживаешь ты, после этого и говорить не стоит, -  под-
держивает Ката Альберт.
   Теперь я уже и сам себя не понимаю.
   - Это все оттого, что мне пришлось так долго пролежать с ним  вместе,
- говорю я. - В конце концов война есть война.
   Винтовка Эльриха щелкает коротко и сухо.
   Мы раздобыли себе теплое местечко. Наша  команда  из  восьми  человек
должна охранять деревню, которую пришлось оставить,  так  как  противник
слишком сильно обстреливал ее.
   В первую очередь нам  приказано  присматривать  за  продовольственным
складом, из которого еще не все вывезли. Продовольствием мы должны  себя
обеспечивать сами, из наличных запасов. Насчет этого мы  мастера.  Мы  -
это Кат, Альберт, Мюллер, Тьяден, Леер, Детеринг.  Здесь  собралось  все
наше отделение. Правда, Хайе уже нет в живых. Но все  равно  можно  счи-
тать, что нам еще здорово повезло, - во всех  других  отделениях  потерь
гораздо больше, чем у нас.
   Под жилье мы выбираем себе бетонированный погреб с  выходящей  наружу
лестницей. Вход защищен еще особой бетонной стенкой.
   Затем мы развиваем бурную деятельность. Нам вновь представился случай
отдохнуть не только телом, но и душой. А таких случаев мы не упускаем, -
положение у нас отчаянное, и мы не можем подолгу  разводить  сантименты.
Предаваться унынию можно лишь до тех пор, пока дела идут еще  не  совсем
скверн". Нам же приходится смотреть на вещи просто, другою выхода у  нас
нет. Настолько просто, что порой, когда мне в голову забредет на минутку
какая-нибудь мысль еще из тех, довоенных времен, мне становится прямота-
ки страшно. Но такие мысли долго не задерживаются.
   Мы должны относиться к  нашему  положению  как  можно  спокойнее.  Мы
пользуемся для этого любым случаем. Поэтому рядом с ужасами войны, бок о
бок с ними, без всякого перехода, в нашей жизни стоит стремление подура-
читься. Вот и сейчас мы с рвением трудимся над тем, чтобы  создать  себе
идиллию, - разумеется, идиллию в смысле жратвы и сна.
   Перво-наперво мы выстилаем пол матрацами, которые натаскали из домов.
Солдатский зад тоже порой не прочь понежиться на мягком. Только в  сере-
дине погреба есть свободное место. Затем мы раздобываем одеяла и перины,
неправдоподобно мягкие, совершенно роскошные штуки. Благо, всего этого в
деревне достаточно. Мы с Альбертом находим  разборную  кровать  красного
дерева с балдахином из голубого шелка и с кружевными  накидками.  С  нас
сошло семь потов, пока мы ее волокли сюда, но нельзя же в самом деле от-
казывать себе в этом, тем более что через несколько  дней  ее  наверняка
разнесет в куски снарядами.
   Мы с Катом идем в разведку по домам. Вскоре нам удается подцепить де-
сяток яиц и два фунта довольно свежего масла. Мы стоим в какой-то гости-
ной, как вдруг раздается треск и, проломив стену, в комнату влетает  же-
лезная печурка, которая со свистом проносится мимо нас и  на  расстоянии
какого-нибудь метра снова уходит в другую стену. Остаются две дыры.  Пе-
чурка прилетела из дома напротив, в который угодил снаряд.
   - Повезло, - ухмыляется Кат, и мы продолжаем наши поиски.
   Вдруг мы настораживаем уши и пускаемся наутек. Вслед за тем мы  оста-
навливаемся как зачарованные: в небольшом закуте резвятся два живых  по-
росенка. Протираем глаза и снова осторожно заглядываем туда. В самом де-
ле, они еще там. Мы трогаем их рукой. Сомнений  нет,  это  действительно
две молодые свинки.
   Лакомое же будет блюдо! Примерно в пятидесяти шагах от нашего блинда-
жа стоит небольшой домик, в котором квартировали офицеры.  На  кухне  мы
находим огромную плиту с двумя конфорками, сковороды, кастрюли и  котлы.
Здесь есть все, включая внушительный запас мелко наколотых дров, сложен-
ных в сарае. Не дом, а полная чаша.
   Двоих мы с утра отправили в поле искать картошку, морковку и  молодой
горох. Мы живем на широкую ногу, консервы со склада нас  не  устраивают,
нам захотелось свеженького. В чулане уже лежат два кочна цветной  капус-
ты.
   Поросята заколоты. Это дело взял на себя Кат. К жаркому мы хотим  ис-
печь картофельные оладьи. Но у нас нет терок для картошки. Однако и  тут
мы скоро находим выход из положения: берем  крышки  от  жестяных  банок,
пробиваем в них гвоздем множество дырок, и терки готовы. Трое из нас на-
девают плотные перчатки, чтобы не расцарапать пальцы, двое других чистят
картошку, и дело спорится.
   Кат священнодействует над поросятами, морковкой,  горохом  и  цветной
капустой. К капусте он даже приготовил белый соус. Я  пеку  картофельные
оладьи, по четыре штуки за один прием. Через десять минут  я  наловчился
подкидывать на сковородке поджарившиеся с одной стороны оладьи так,  что
они переворачиваются в воздухе и снова шлепаются на свое место. Поросята
жарятся целиком. Все стоят вокруг них, как у алтаря.
   Тем временем к нам пришли гости: двое радистов, которых мы великодуш-
но приглашаем отобедать с нами. Они сидят в гостиной, где  стоит  рояль.
Один из них подсел к нему и играет, другой поет "На Везере". Он  поет  с
чувством, но произношение у него явно саксонское. Тем не менее мы  раст-
роганно слушаем его, стоя у плиты, на которой жарятся и пекутся все  эти
вкусные вещи.
   Через некоторое время мы замечаем, что нас обстреливают, и не на шут-
ку. Привязные аэростаты засекли дымок из нашей трубы, и противник открыл
по нам огонь. Это те вредные маленькие штуковинки, которые вырывают нег-
лубокую ямку и дают так много далеко и низко разлетающихся осколков. Они
так и свистят вокруг нас, все ближе и ближе, но не можем же мы  в  самом
деле бросить здесь всю еду. Постепенно эти подлюги  пристрелялись.  Нес-
колько осколков залетает через верхнюю раму окна в кухню.  С  жарким  мы
быстро управимся. Но печь оладьи становится все труднее. Разрывы следуют
так быстро друг за другом, что осколки все чаще  шлепаются  об  стену  и
сыплются через окно. Заслышав свист очередной игрушки, я каждый раз при-
седаю, держа в руках сковородку с оладьями, и прижимаюсь к стенке у  ок-
на. Затем я сразу же поднимаюсь и продолжаю печь.
   Саксонец перестал играть, - один из осколков угодил в рояль. Мало-по-
малу и мы управились со своими делами и организуем  отступление.  Выждав
следующий разрыв, два человека берут кастрюли с овощами и пробегают  пу-
лей пятьдесят метров до блиндажа. Мы видим, как они ныряют в него.
   Еще один разрыв. Все пригибаются, и вторая пара, - у каждого в  руках
по кофейнику с первоклассным кофе, - рысцой пускается в путь и  успевает
укрыться в блиндаже до следующего разрыва.
   Затем Кат и Кропп подхватывают большую  сковороду  с  подрумянившимся
жарким. Это гвоздь нашей программы. Вой снаряда, приседание, - и вот уже
они мчатся, преодолевая пятьдесят метров незащищенного пространства.
   Я пеку последние четыре оладьи; за это время  мне  дважды  приходится
приседать на пол, но все-таки теперь у нас на четыре  оладьи  больше,  а
это мое любимое кушанье.
   Потом я хватаю блюдо с высокой стопкой оладий и стою, прильнув к две-
ри. Шипение, треск, - и я галопом срываюсь с места, обеими руками прижав
блюдо к груди. Я уже почти у цели, как вдруг слышится нарастающий свист.
Несусь, как антилопа, и вихрем огибаю бетонную стенку. Осколки барабанят
по ней; я скатываюсь по лестнице в погреб; локти у меня разбиты, но я не
потерял ни одной оладьи и не опрокинул блюдо.
   В два часа мы садимся за обед. Мы едим до шести. До половины седьмого
пьем кофе, офицерский кофе с продовольственного склада, и курим при этом
офицерские сигары и сигареты, - все из того же склада, Ровно в  семь  мы
начинаем ужинать. В десять часов мы выбрасываем за дверь поросячьи  ске-
летики. Затем переходим к коньяку и рому, опять-таки из запасов  благос-
ловенного склада, и снова курим длинные, толстые сигары с наклейками  на
брюшке. Тьяден утверждает, что не хватает только  одного  -  девочек  из
офицерского борделя.
   Поздно вечером мы слышим мяуканье. У входа сидит маленький серый  ко-
тенок. Мы подманиваем его и даем ему поесть. От этого к нам самим  снова
приходит аппетит. Ложась спать, мы все еще жуем.
   Однако ночью нам приходится несладко. Мы съели слишком много жирного.
Свежий молочный поросенок очень обременителен для желудка. В блиндаже не
прекращается хождение. Человека два-три все время сидят снаружи со  спу-
щенными штанами и проклинают все на свете. Сам я делаю  десять  заходов.
Около четырех часов ночи мы ставим рекорд: все одиннадцать человек,  ка-
раульная команда и гости, расселись вокруг блиндажа.
   Горящие дома полыхают в ночи, как факелы. Снаряды летят из темноты  и
с грохотом врезаются в землю. Колонны машин с боеприпасами мчатся по до-
роге. Одна из стен склада снесена. Шоферы из колонны толкутся у пролома,
как пчелиный рой, и, несмотря на сыплющиеся осколки, растаскивают  хлеб.
Мы им не мешаем. Если б мы вздумали остановить их, они бы нас  поколоти-
ли, только и всего. Поэтому мы действуем иначе. Объясняем, что мы -  ох-
рана, и, так как нам известно, что где лежит, мы приносим консервы и об-
мениваем их на вещи, которых нам не хватает. Чего над ними  трястись,  -
ведь все равно здесь скоро ничего не останется! Для себя мы приносим  из
склада шоколад и едим его целыми плитками. Кат говорит, что его  полезно
есть, когда живот не дает покоя ногам.
   Проходит почти две недели, в течение которых мы только и делаем,  что
едим, пьем и бездельничаем. Никто нас не тревожит. Деревня медленно  ис-
чезает под разрывами снарядов, а мы живем счастливой жизнью.  Пока  цела
хоть часть склада, нам больше ничего не нужно, и у нас есть только  одно
желание - остаться здесь до конца войны.
   Тьяден стал таким привередой, что выкуривает сигары только до полови-
ны. Он с важностью объясняет, что это вошло у него в привычку. Кат  тоже
чудит - проснувшись поутру, он первым делом кричит:
   - Эмиль, принесите икру и кофе! Вообще все мы страшно зазнались, один
считает другого своим денщиком, обращается к нему на "вы" и дает ему по-
ручения.
   - Кропп, у меня подошва чешется, потрудитесь поймать вошь.
   С этими словами Леер протягивает Альберту свою ногу, как избалованная
артистка, а тот тащит его за ногу вверх по лестнице.
   - Тьяден!
   - Что?
   - Вольно, Тьяден! Кстати, запомните: не "что",  а  "слушаюсь".  Ну-ка
еще разок: "Тьяден!"
   Тьяден разражается бранью и вновь цитирует знаменитое  место  из  ге-
тевского "Геца фон Берлихингена", которое у него всегда на языке.
   Проходит еще  неделя,  и  мы  получаем  приказ  возвращаться.  Нашему
счастью пришел конец. Два больших грузовика забирают нас с собой. На них
горой навалены доски. Но мы с  Альбертом  все  же  умудряемся  водрузить
сверху нашу кровать с балдахином, с покрывалом из голубого шелка, матра-
цами и кружевными накидками. В изголовье мы кладем по мешку с  отборными
продуктами. Время от времени поглаживаем  и  твердые  копченые  колбасы,
банки с ливером и с консервами, коробки с сигарами наполняют наши сердца
ликованием. У каждого из нашей команды есть с собой такой мешок.
   Кроме того, мы с Кроппом спасли еще два красных плюшевых кресла.  Они
стоят в кровати, и мы, развалясь, сидим на них, как в театральной  ложе.
Словно шатер, трепещет и раздувается над нами шелковое покрывало. У каж-
дого во рту сигара. Так мы сидим, разглядывая сверху местность.
   Между нами стоит клетка, в которой жил попугай; мы разыскали  ее  для
кошки. Кошку мы взяли с собой, она лежит в клетке перед своей мисочкой и
мурлыкает.
   Машины медленно катятся по дороге. Мы поем. У нас за спиной, там, где
осталась теперь уже окончательно  покинутая  деревня,  снаряды  взметают
фонтаны земли.
   Через несколько дней мы выступаем, чтобы занять одно местечко. По пу-
ти нам встречаются беженцы - выселенные жители этой деревни. Они тащат с
собой свои пожитки, - на тачках, в детских колясках и просто за  спиной.
Они идут понурившись, на их лицах написаны  горе,  отчаяние,  затравлен-
ность и покорность. Дети цепляются за руки матерей, иногда малышей ведет
девочка постарше, а те, спотыкаясь, бредут за ней и все время оборачива-
ются назад. Некоторые несут с собой какую-нибудь жалкую  куклу.  Проходя
мимо нас, все молчат.
   Пока что мы движемся походной колонной, - ведь не станут же  французы
обстреливать деревню, из которой еще не ушли их земляки.  Но  вот  через
несколько минут в воздухе раздается вой, земля дрожит, слышатся крики, -
снаряд угодил в замыкающий колонну взвод, и осколки основательно  потре-
пали его. Мы бросаемся врассыпную и падаем ничком, но в то же  мгновение
я замечаю, что то чувство напряженности, которое  всегда  бессознательно
диктовало мне под огнем единственно правильное решение, на этот раз  из-
менило мне; в голове у меня молнией мелькает мысль: "Ты пропал", во  мне
шевелится отвратительный, парализующий страх. Еще мгновение, - и я  ощу-
щаю в левой ноге резкую, как удар хлыста, боль. Я слышу, как вскрикивает
Альберт; он где-то рядом со мной.
   - Вставай, бежим, Альберт! - ору я ему, ибо мы с ним лежим без  укры-
тия, на открытом пространстве.
   Он с трудом отрывается от земли и бежит. Я держусь рядом с  ним.  Нам
надо перемахнуть через живую изгородь;  она  выше  человеческого  роста.
Кропп цепляется за ветки, я подхватываю его ногу, он громко вскрикивает,
я подталкиваю его, он перелетает через изгородь. Прыжок, я лечу вслед за
Кроппом и падаю в воду, - за изгородью оказался пруд.
   Лица у нас перепачканы грязью и тиной, но мы нашли  хорошее  укрытие.
Поэтому мы забираемся в воду по самое горло. Заслышав  вой  снаряда,  мы
ныряем в нее с головой.
   Проделав это раз десять, я чувствую, что больше не могу. Альберт тоже
стонет:
   - Пошли отсюда, а то я свалюсь и утону.
   - Куда тебя угораздило? - спрашиваю я.
   - Кажется, в колено.
   - А бежать ты можешь?
   - Пожалуй, что могу.
   - Тогда побежали! Мы добираемся до придорожной канавы  и  пригнувшись
несемся вдоль по ней. Огонь догоняет нас. Дорога ведет к складу  боепри-
пасов. Если он взлетит, от нас никогда не найдут даже и пуговицы. Поэто-
му мы изменяем план и бежим в поле, под углом к дороге.
   Альберт начинает отставать.
   - Беги, я догоню, - говорит он и падает на землю.
   Я трясу его и тащу за руку:
   - Поднимись. Альберт! Если ты сейчас ляжешь, тебе  уже  не  добежать.
Пошли, я буду тебя поддерживать!
   Наконец мы добираемся до небольшого блиндажа. Кропп плюхается на пол,
и я перевязываю его. Пуля вошла над самым коленом.  Затем  я  осматриваю
самого себя. На штанах у меня кровь, на руке - тоже. Альберт накладывает
на входные отверстия бинты из своих пакетиков. Он уже не  может  двигать
ногой, и мы оба удивляемся, как это нас вообще хватило на то, чтобы при-
тащиться сюда. Это все, конечно, только со страху, - даже  если  бы  нам
оторвало ступни, мы все равно убежали бы оттуда. Хоть на  культяпках,  а
убежали бы.
   Я еще кой-как могу ползать и подзываю проезжающую мимо повозку, кото-
рая забирает нас. В ней полно раненых. Их сопровождает санитар, он заго-
няет нам в грудь шприц, - это противостолбнячная прививка.
   В полевом лазарете нам удается добиться, чтобы нас  положили  вместе.
Нам дают жиденький бульон, который мы съедаем с презрением, хотя и  жад-
но, - мы видали лучшие времена, но сейчас нам все-таки хочется есть.
   - Значит, верно, по домам, Альберт? - спрашиваю я.
   - Будем надеяться, - отвечает он. - Если б только знать, что со  мной
такое.
   Боль становится сильнее. Под повязкой все горит огнем. Мы  без  конца
пьем воду, кружку за кружкой.
   - Где у меня рана? Намного выше колена? - спрашивает Кропп.
   - По меньшей мере на десять сантиметров, Альберт, - отвечаю я.
   На самом деле там, наверно, сантиметра три.
   - Вот что я решил, - говорит он через некоторое время, - если они мне
отнимут ногу, я поставлю точку. Не желаю ковылять по свету на костылях.
   Так мы лежим наедине со своими мыслями и ждем.