о изменилось.  Дрожь погасла.  В свистящих
выдохах угадывалось:  "Не  дам...  не  дам..."  -  словно  в  ней
рушилось нечто, и она из последних сил сопротивлялась разрушению.
"Что  ты,  солнышко,  что?"  Она  не  отвечала,   но   вдруг   он
почувствовал,  как  она принялась лихорадочно и бессильно ласкать
его влажными,  ледяными ладонями.  Он заплакал.  Пробормотал:  "Я
принес, ты пить просила, чайку..." - "Нет, - сипела она, не слыша.
-  Нет.  Ведь  не  так.  Я   тебя   люблю".   Симагин   осторожно
высвободился,  чтобы  налить  грелку,  принести  рефлектор  - Ася
страшно мерзла. Огляделся, растирая щеки. Комната была чужая.
     В дверях стоял Антон.
     - Папа, - позвал он.
     - Да?
     - Мама не умрет? Симагин вздрогнул.
     - Ты... ты не смей так говорить! Так говорить нельзя!
     - А если мама умрет,  - упрямо выговорил  Антошка,  -  мы  с
тобой тоже умрем?
     Симагин замер с пустой грелкой в руке.
     - Да, - сказал он негромко, - мы тоже.
     Антон кивнул.
     В начале  третьего  приехал  молодой,  пахнущий  кэпстэном и
"Консулом"  широкоплечий  парень  и  стал  спрашивать,  одергивая
Симагина:  "Спокойнее...  у  страха  глаза  велики..." Ася лежала
тихо,  ей, вроде, полегчало, только, несмотря на грелки и одеяла,
она дрожала по-прежнему.  Врач смерил давление,  выслушал сердце,
как-то еще поколдовал,  потом вернулся к столу и начал писать. Он
был спокоен, уверен. Написав, задумался, с прищуром глядя на свет
торшера, и вдруг резким движением скомкал бумажку.
     - Надо госпитализировать,  - сказал он,  и сейчас же  тишину
комнаты распорол визжащий, протяжный крик:
     - Не-е-е-ет!!! Кричала Ася.
     Симагин рухнул на колени у постели; врач, морщась, обернулся
к ним.
     - Нет...   не   надо...   не   поеду, -  быстро-быстро,  едва
различимо,  говорила Ася. - Не отдавай. Он ничего не понял, - она
цеплялась  за  его ладонь ломкими пальцами,  заглядывала в глаза,
умоляла. У нее опять стали колотиться зубы. - Мне надо с тобой...
     - Вы же  взрослая  женщина,  -  сказал  врач.  -  Вы  должны
понимать...
     - Доктор,  - сказал почерневший Симагин,  - что с ней?  Лицо
врача чуть исказилось пренебрежением и досадой.
     - Какой-то нервный шок,  - нехотя ответил он.  Казалось, все
это ему надоело. Давно. - У меня еще много вызовов, - сообщил он.
- Я не могу полночи вас уговаривать,  - он достал бланк  и  опять
стал поспешно писать. - Когда передумаете, вызовите транспорт.
     - С  каким  диагнозом  ее отправят?  - тихо спросил Симагин.
Перо врача запнулось на серой бумаге.
     - Я же сказал - нервный шок, - проговорил он.
     - Ну  тогда  хоть  успокаивающий  укол,  -  просяще   сказал
Симагин. - И сердце поддержать. У нее сердце слабое...
     - Со  слабым  сердцем  у вас уже был бы инфаркт,  - вставая,
ответил врач. - Вот направление, в уголке - телефон.
     Симагин не ответил,  но вдруг неуловимо  стал  непробиваемой
стеной  на  пути.  Скулы его прыгали.  Не двигаясь с места,  врач
покусал губу.
     - Я хочу того же,  чего и  вы,  -  сказал  он.  -  Чтобы  ей
помогли. Понимаете?
     Стало тихо. Всхрипывая, дышала опрокинутая на подушки Ася.
     - Какая  больница  дежурит?  - спросил Симагин с усилием,  и
опять раздался крик:
     - Не-е-ет!
     Симагин резко обернулся и  успел  увидеть,  как  выгнувшееся
тело опало под одеялами.
     - Ася, - жалобно выговорил он, но она выдохнула:
     - Ни-ку-да...
     Врач молча раскрыл ящичек и стал готовить шприц.  Он работал
нарочито спокойно, но чувствовалось, что нервы у него тоже сдают.
Симагин наблюдал.
     - Что это?
     - Снимет напряжение, - сквозь зубы бросил врач. - Она уснет.
     Ася с усилием выпростала руку. Симагин погладил предплечье -
вся кожа дрожала мелкой, едва уловимой дрожью.
     - И кордиамин,  - сказал Симагин.  Врач коротко оглянулся на
него и выполнил приказ, ни слова не говоря.
     - Направление действительно до утра,  - сказал  он  затем  и
решительно прошел мимо Симагина.
     - Хорошо,  - ответил Симагин.  - Благодарю вас. Врач коротко
склонил голову и вышел.  Симагин снова опустился на колени. Вошел
Антошка и встал, прижавшись плечом к косяку.
     - А  попить  у  тебя можно?  - напрягаясь,  спросила Ася.  -
Только не чаю, простой воды...
     Выпадая из тапок,  Симагин рванулся на кухню.  Только  тогда
Антошка решился подойти к постели.
     - Мам, - сказал он. - А мам.
     И больше ничего. Но она сразу поняла.
     - Да  я  же  не  заболела,  Тошенька,  -  выговорила  она  и
улыбнулась, а потом закрыла глаза. - Я просто немножко устала.
     Странно, думала  она.  Неужели  можно  вот  так  вот,  дома,
умереть?  Антон  стоял  рядом,  она смутно припомнила,  что у нее
закрыты глаза,  но она прекрасно видела его,  и пошла на кухню, и
сказала:  что же ты возишься,  и Симагин, роняя чашку, обернулся,
но чашка не разбилась,  а покатилась,  будто пластмассовая,  и  у
Симагина не было лица,  Ася отшатнулась,  нет, лицо было, странно
знакомое, не его, одутловатое, отвратительное...
     Когда Симагин вернулся, Антон сказал:
     - Мама закрыла глаза и уснула.
     В пять Симагин запихал сына в  постель,  а  сам  вернулся  в
спальню.  Асино дыхание выровнялось,  и щеки порозовели - к шести
она была обыкновенная  спящая  Ася,  безмятежная,  разметавшаяся,
теплая.  У нее даже улыбка промелькнула на сонных мягких губах, и
Симагин заулыбался в ответ. Он задремал прямо в кресле.
     Первыми в лабораторию пришли  Карамышев  и  Володя,  а  чуть
позже - Вайсброд,  которому Карамышев тоже позвонил вчера.  Около
часа они молча ждали,  все больше беспокоясь. Ровно в девять, как
всегда,  задорно цокая каблучками,  влетела Верочка.  "Привет!  -
улыбаясь,  сказала она Володе.  - А где маэстро?  Ты что,  один в
такую рань?" И тут увидела стоявших за изгибом пульта Вайсброда и
Карамышева.  Ее оживление как рукой сняло,  даже румянец  пропал.
Поникнув, она подошла к окну и осталась стоять, глядя наружу. Там
шел спокойный, прямой дождь.
     К половине десятого собрались все. Кроме Симагина.
     Без четверти  десять  Вайсброд  не  выдержал.  "Как  же   он
разговаривал с вами?" - "Очень бодро, - тихо ответил математик. -
Чувствовалось,  что кипит".  - "Вы  никому  не  рассказывали?"  -
спросил Вайсброд  после  паузы.  Карамышев  отрицательно  покачал
головой.  Потом  наклонился к Вайсброду и совсем тихо проговорил:
"Я даже Володе сказал только об идее электронного эха".  Вайсброд
кивнул и предостерегающе шевельнул бровями.  Карамышев,  не меняя
тона и не оборачиваясь,  тихо произнес: "И главное, ради чего эти
хлопоты?  Чтобы вместо обыкновенной,  удобной,  нормальной стенки
загромоздить  комнату  престижной  махиной".   Вадим   Кашинский,
неслышно   подошедший  сзади,  остановился  было  и  вдруг  опять
двинулся куда-то в сторону,  пробормотав: "А, вы же некурящие..."
Вдруг  Верочка  рывком  отвернулась  от  окна  и звонко,  свирепо
крикнула:  "Ну неужели ни один не мог пойти в местком и  стукнуть
кулаком  по  столу,  чтоб ему поставили телефон?!  Знаменитости!"
Разговоры затихли.  Верочка,  словно от  сильной  боли,  замотала
головой  и  опять  отвернулась.  А  потом с грохотом растворились
двери, и влетел Симагин.
     Когда улегся шум, Вайсброд подошел к нему и сказал негромко:
     - Андрей,  когда пройдет  первая  серия,  давайте  пообедаем
вместе. Тут за углом есть пельменная. Вы не против?
     В пельменной было чадно,  людно и шумно. Они нашли свободный
столик,  отгребли на край гору грязной посуды и осторожно,  боясь
испачкаться в крошках и лужицах на столе, расселись.
     Вайсброд разломил   пополам   кусочек   хлеба   и   опасливо
попробовал бульон.
     - У меня к вам два приватных разговора, - сообщил он.
     - Я догадался,  - ответил Симагин после паузы.  - Только  не
знал, что целых два сразу.
     - Целых два сразу. Первое. В Москву я не еду.
     - Что случилось?
     - По состоянию здоровья, - сказал Вайсброд.
     - Так,  -  сказал  Симагин,  и  ложка  вывернулась у него из
пальцев, плеснув бульоном на стол. - Ч-черт... Действительно?
     - Чувствую я себя погано,  - признался Вайсброд.  - Так  или
иначе, Андрей, вам надо учиться обходиться без меня. В этом плане
я очень рад, что вы сошлись с Аристархом Львовичем, - он в высшей
степени интеллигентный и знающий человек.
     Некоторое время Симагин энергично ел.
     - Кто-то  поедет вместо вас,  или мы отправимся с Аристархом
вдвоем?
     - Нет,  - сказал Вайсброд,  - поедет вместо меня  Кашинский.
Симагин ошеломленно воззрился на Вайсброда-
     - А что он там будет докладывать? Он же...
     - Нет, - сказал Вайсброд, - докладывать он будет не там.
     - Что?
     Вайсброд пожевал  губами и отодвинул бульон.  Есть это он не
мог.
     - Вадик   неплохой   специалист.  Ему  будет  очень  полезно
побывать на столь представительном форуме,  это его поощрит, даст
перспективу.  Самостоятельного доклада ему не ставят.  Он будет у
вас на подхвате.  А по возвращении тщательнейшим образом,  помимо
ваших официальных отчетов,  проинформирует дирекцию обо всем, что
говорилось и делалось на конгрессе.
     Секунду Симагин  смотрел на Вайсброда,  не понимая,  а потом
сморщился, как от кислятины.
     - О гос-споди, - сказал он с мукой, - так вот в чем дело!
     - Н-ну, - ответил Вайсброд.
     - Только дирекцию или выше?
     - Не имею представления.
     Симагин принялся за еду.  Вайсброд  сидел,  сцепив  руки  на
животе, и смотрел на него.
     - Аристарх знает?
     - Да,  разумеется.  Аристарх  Львович  и  в  этом  отношении
необычайно тонкий человек.
     - Ладно,  - сказал Симагин,  принимаясь  за  второе.  -  Что
второе?
     - Вот что второе. Кому вы успели рассказать о своей идее?
     - Какой именно идее? - раздраженно спросил Симагин.
     - Вчерашней,  - терпеливо сказал Вайсброд и пригубил компот.
От компота отчетливо пахло дезинфекцией.  Он отставил  стакан.  -
Относительно телекинеза и прочей мистики.
     - А, -  мрачно  произнес  Симагин. -  Ну,  вырвалось в пылу...
Карамышеву да Асе. Хотя, если хотите знать, я убеж...
     - Речь не об этом,  - сказал Вайсброд.  - Я  вполне  доверяю
вашей  уникальной  интуиции.  Но  я настоятельно просил бы вас не
расширять круг посвященных. Держите, Андрей, эту странную мысль в
стратегическом резерве.
     - Эммануил Борисович!  - почти сердито воскликнул Симагин, с
возмущением  глядя  на  Вайсброда  красными  от  бессонной   ночи
глазами.  -  Я  когда-нибудь  давал  основания подозревать меня в
прожектерстве?
     - Помилуйте,  -   улыбнулся   Вайсброд.   Болели   уже   все
внутренности. Следовало срочно ехать домой. - Дело совсем в ином.
Если сейчас пойдет разговор о  подобных  перспективах,  нас  всех
либо  объявят  пустомелями,  что  не будет способствовать работе,
либо  посадят  на  совершенно  иной  режим,  что  тоже  не  будет
способствовать  работе.  Потом  выяснится,  что никакой телепатии
нет, а  режим  останется.  Поймите  меня правильно.  Когда и если
подобные эффекты действительно обнаружатся,  нашим  долгом  будет
обуздать любую мистику и отдать ее стране. Для применения во всех
областях народного хозяйства. Но раньше времени привлекать...
     - Я понял, - угрюмо и безнадежно сказал Симагин.
     - Вот и отлично,  - опять примирительно улыбнулся Вайсброд и
тронул  Симагина  за  локоть.  -  Ваша   идея   латентных   точек
блистательна. Впрочем, что я говорю - идея. Это уже целая теория.
     - Да будет вам, - буркнул Симагин.
     Больше они  не разговаривали.  Вайсброд смотрел на Симагина.
Симагин поспешно дожевывал люля.  Он поднял голову, лишь когда за
соседним столиком стали кричать.  Там стояло  только  два  стула;
один  занимала  женщина  лет  не  более  тридцати,  расплывшаяся,
размалеванная,  а  другой  -  ее  большая  сумка.   Обескураженно
озираясь,  стояли  с подносами в руках парень и девушка,  их лица
были пунцовыми.  "У меня скоро подойдут!  - остервенело  голосила
сидящая.  - Я что, зря сижу? Я для дела сижу! Занято, говорю!!" -
"Ну мы же с едой,  -  нерешительно  вставил  парень.  -  И  сесть
некуда,  посмотрите  сами..."  -  "Ва-ась!  Меня  тут  гонют!"  -
крикнула,  оборотясь к очереди,  сидящая.  Девушка, потянувшись к
уху парня, что-то тихо сказала.
     - Какого  черта,  - пробормотал Симагин и поднялся.  Обогнул
столик и вдруг ногой сшиб модную сумку на пол.
     - Вот так надо, - пояснил он парню. Сидящая онемела.
     - Тебя мне пинать не придется?!  -  с  бешенством,  побелев,
спросил Симагин.  - Нет?! Вижу, что нет, - одобрил он, когда та с
разинутым ртом выползла из-за стола.
     - Банда!!  - завизжала  она. -  Тут  их  банда!  Ва-а-а-ась!!
Пельменная заинтересованно затихла. Перемахнув через перильца, из
середины очереди вылетел дюжий смуглый  Вася  в  расстегнутой  до
волосатого пупа рубахе и джинсах,  украшенных верхолазным поясом.
Парень поставил поднос,  пригладил волосы  и  встал  с  Симагиным
плечом к плечу. Вася остановился, морщась и озираясь.
     - Что ж ты,  дура, - сказал он и вернулся в очередь. Симагин
поднял с пола сумку и подал женщине.  Та,  не глядя,  вырвала ее,
открыла и, всхлипывая, принялась перебирать содержимое.
     - Доедайте   быстрее,   Андрей,   -   брезгливо  пробормотал
Вайсброд. Парень смущенно сказал Симагину:
     - Спасибо, друг.
     Симагин чуть улыбнулся белыми губами:
     - Не за что, друг.


                           ДЕТИ ГИБНУТ

                                1

     Ну, вот,  это  и  пришло,  думала  Ася.  Она  сидела  у окна
троллейбуса,  с окна текло,  и  Ася  время  от  времени  пыталась
отодвинуться, но сидевший рядом толстяк, уткнувшийся в газету, не
пускал ее своим мягко-тугим мокрым боком и  только  подозрительно
косился,  сопя, - кажется, подозревал, что Ася к нему жмется. Что
они все за дураки,  с тоской думала  Ася.  Было  зябко  и  как-то
пусто. Странно - в этом состоянии женщина всегда одна.
     Она вспомнила,  как  тот  растерянно  лепетал:  "Надо убрать
немедленно,  все только начинается...  куда спешить...  мы друг к
другу-то   еще  не  притерлись..."  И,  вдруг  все  поняв  по  ее
окаменевшему лицу,  резко сказал,  загасив сигарету о стену возле
двери деканата:
     "Если пойдешь на авантюру, на меня и мое имя не рассчитывай.
Я ни за что не  отвечаю".  Она  крутнулась  на  каблуках,  бросив
язвительно:  "А  ты  и  так  ни за что не отвечаешь!  Это мое!" А
может,  зря?  Надо было как-то...  Как? Ведь я ему нравилась... И
пошла прочь,  исступленно ожидая,  когда окликнет. И ревела в три
ручья,  колотила мокрую подушку,  кричала.  И назвала сына именем
отца  -  единственное,  чего  Симагину  не  сказала.  И  вечерами
моталась  туда,  еще   на   девятом   месяце   моталась,   тяжело
переваливаясь,  опасно оскальзываясь на вечном гололеде,  стояла,
мерзла,  ждала чего-то, глядела на пронзительное окно, которое по
весне  весело  и  преданно  мыла,  чтоб  он  не  тратил время;  к
которому,  казалось,  только вчера подходила с той  стороны,  как
хозяйка:  голая,  гордая, взрослая, с сигаретой в руке. "Родопи".
Как сейчас помню - "Родопи".  Сто лет  не  вспоминала,  надо  же,
думала  -  стерлось.  Ну  и  что?  Хочу  и  вспоминаю.  Наверное,
по-настоящему я и любила-то только того.  Потом одна дрянь. Ну, и
Симагин,  конечно,  с ним светло. Тепло, светло и мухи не кусают.
Не одна. Все равно как будто одна. Интересно, тот по мне скучает?
Много женщин у него было с тех пор?
     Странно, ничего   не  болит,  не  тошнит  почти.  Но  что-то
неуловимо меняется,  и главным становится другое,  и мужчина  уже
чужой, и только легкое отвращение испытываешь к тому, чего раньше
ждала с погибельно сладкой дрожью.  Интересно,  с тем было бы так
же?  Только б Симагин не догадался.  Или сказать?  Мы же все друг
Дружке говорим. Он заботливый. Как он грел меня позавчера. Что же
все-таки со мной было?
     Как резко,  как  жутко  началось.  Правильно он меня к врачу
гонит.  Надо сходить.  Завтра.  Сегодня некогда,  сегодня великий
День. Идем   выкупать   штаны.   Она   улыбнулась,    попытавшись
представить Симагина в новых модных брюках. Но неожиданно поняла,
что не испытывает ни нежности, ни умиления. Да, тоскливо подумала
она,  надо  привыкать.  Приходить  в дом,  ставший чуточку чужим.
Симагин,  подумала она  с  раскаянием.  Не  сердись.  Я  сама  не
ожидала.  Все равно ты самый заботливый, самый мой. Смешной. Даже
не притронулся  ночью.  Маялся,  вертелся  рядом  -  берег.  Надо
сегодня  что-то  изобрести,  чтобы  он  ушел  в комнату родителей
спать.  Странно.  Еще позавчера смотрела, как на бога. Ждала, как
растрескавшаяся  земля  ждет дождя.  И все-таки одной хуже.  Надо
притвориться, может, это не слишком противно. Заставить себя пару
раз,  и  все  пойдет  само  собой,  станет  привычным  - терпеть,
старательно стонать,  и ждать,  когда он кончит, и смывать липкую
грязь не благоговейно,  а брезгливо.  Она вдруг поймала себя, что
так и подумала:  грязь.  Надо же,  все переменилось.  Неужели  не
смогу?  Ох,  противно. И кого - Симагина! Его же ребенок обманет!
Но ведь ради него.  Все ради него.  А ради меня? Только то, что я
сама   выгрызу.  Она  едва  не  пропустила  остановку.  С  трудом
выбралась из-за толстяка, который, пропуская ее, пыхтел, неуклюже
поджимал короткие ноги, не желая встать, и все берег свою газету,
чтоб Ася не намочила ее и не помяла.  С первой страницы  "Правды"
из середины страшного пятна траурной рамки улыбался Виктор.
     Вода покрывала   асфальт   сплошной   струйчатой    пленкой,
блестящей,  как стекло.  Ася шагала по холодному стеклу и думала:
немножко доверия, немножко привычки, немножко притворства - вот и
любовь.   Нет.  Не  надо  так.  Все  нормально  ведь.  Она  стала
вспоминать лучшие их дни. Хотя бы вечер, когда прикинулась Таней.
Но  поняла,  что  лишь тоскует по той себе,  по солнечной яркости
собственных ощущений.  Она даже испугалась. Поправила капюшон. За
шиворотом  холодило,  словно  туда  затекла вода.  Но просто плащ
настыл от беспросветного дождя  и  перестал  быть  защитой.  Даже
собственный  организм.  Она  вспомнила  вечер  в  декабре,  когда
впервые отдалась Симагину.  Весь день назавтра ходила потерянная,
умиротворенная.  Несла  на  себе  горячую печать его долгожданной
власти...  Ее передернуло от гадливости.  Отдалась. Четыре месяца
отдавалась,  да он взять не мог.  Едва слезу не пускал. Гнал ее -
тебе противно.  А она, измученная жутким ощущением своего, именно
своего бессилия,  льнула к великовозрастному мальчишке и шептала,
задыхаясь:  "Что ты,  милый,  это я виновата,  я так долго мучила
тебя,  ты  теперь  мне  не  веришь,  вот  и  все - а ведь я твоя,
смотри...  у тебя такие руки, я не могу жить без них, обними меня
просто  -  и  я  уже счастлива..." Сейчас ее буквально корчило от
запоздалого унижения.  Просто я человек очень  хороший,  подумала
она. Ради  него  даже  на  притворство  шла,  хотя ложь ненавижу.
Школьница - притворство,  терпение -  притворство...  Все  лучшее
происходило  после  того,  как  я  притворялась Симагину в угоду.
Тоска...
     После работы они  встретились  на  Горьковской.  Ася  издали
заметила  Симагина.  Среди  блестящих  суетливых  зонтов он стоял
каким-то марсианином - расстегнутый,  открытый.  Мокрые волосы на
лбу. На улыбке - капли.
     - Здравствуй,  -  сказал он нежно и озабоченно.  - А ты чего
так опаздываешь?
     - Разве?  - она глянула на часики,  привычно взяла  его  под
руку  и  хозяйски  поволокла  из  щелкающей зонтами толчеи.  - Не
заметила. С Таткой заболтались...
     - Ты не ври,  - сказал он строго и прижал ее руку к себе.  -
Нездоровится, да? Может, домой?
     - Господи,  Симагин, - с досадой сказала она. - Когда я тебе
врала?  Слушай,  ты мне вот что скажи.  Неужели ты  дождь  любишь
больше солнышка?
     - Ась,  - проговорил он виновато и будто сам себе удивляясь.
- Я как-то все люблю.  Когд