узившимися глазами  проследила  за  реакцией.  Его
голова  чуть мотнулась,  веки дрогнули,  и от боли в уголках глаз
сразу проступили слезы. Тогда она ударила снова.
     Набережная была полным-полна народу.
     - Ты мне не ответила, Ася, - сказал Симагин.
     - Послушай,  -  низко,  хрипло  сказала  она.   -   Если   я
когда-нибудь   почувствую,   что  ты  становишься  мне  хоть  вот
настолько...  интересен, - она показала кончик мизинца, - я сразу
пойму,  что  ты  сделал!  И  я  перережу  себе вены!  - с угрозой
выкрикнула она. - Запомни!
     Резко повернувшись, она почти побежала. Он стоял. Она прошла
шагов  пять  и  будто  налетела  на стеклянную стену.  Вернулась.
Запрокинув голову,  изо всех сил ударила  его  еще  раз  и  снова
бросилась прочь, и больше не возвращалась.
     Она легко  вскочила  в  автобус  и  на  миг  исчезла,  потом
появилась уже за стеклом.  Симагин смотрел ей в лицо и ждал,  что
она  хотя  бы  поднимет  глаза,  автобус никак не решался закрыть
двери,  словно  тоже  ждал  чего-то,  и  Ася   равнодушно   ждала
отправления,  расплющенная  толпой,  -  ведь  теперь  ее никто не
прикрывал;  наконец громада  "Икаруса"  утробно  взревела,  обдав
Симагина   черным   перегаром,  вписалась  в  поток  плывущих  по
Дворцовому мосту машин и была видна очень долго.
     Он брел  по  Менделеевской,  загребая   устилающие   асфальт
золотые листья.  Мерз. Слепо вышел на мост Строителей. Вот и все,
думал он. Вот и все. Вот и перевернулись мои вектора.
     Это станет  привычным.  Я  очерствею,   оглохну.   Перестану
видеть,  как  сияет и зовет в сияние морской прибой.  А если меня
почему-либо полюбит женщина, я и этого не увижу...
     Был вечер.  Алый  закат  наполнял   пространство.   Симагину
хотелось  кричать.  Он не чувствовал земли,  словно катящийся ему
под ноги огонь поднял его и нес в бережной кровавой руке.  Вокруг
были только безбрежный свет и гулкий огненный  ветер.  И  Симагин
влился  в  этот  ветер,  глядя,  как  исполинский  рубиновый диск
опадает в невообразимо далекую алую реку.
     - Как легко,  - пробормотал он.  - Как высоко.  Ветер стянул
слова с лица,  свирепо размотал их длинные клейкие нити и поволок
в пустоту.
                 Созидающий башню сорвется,
                 Будет страшен стремительный лет,
                 И на дне мирового колодца
                 Он безумство свое проклянет.

     И он взмыл в напряженно бьющийся,  гудящий зенит.
     - Подожди, - борясь со страхом сказал он. - Подожди!
     Все замерло.  Ветер  остекленел,  и  Симагин,  впечатанный в
него,  словно в янтарь, исчезающе малой точкой повис над городом,
прервав исступленный полет.

                 Разрушающий будет раздавлен,
                 Опрокинут обломками плит.
                 И, всевидящим Богом оставлен,
                 Он о муке своей возопит.

                 А ушедший в ночные пещеры,
                 Или к заводям тихой реки
                 Повстречает свирепой пантеры
                 Наводящие ужас клыки.

     Лиловое небо  длинным  языком  плеснулось  ему  в  лицо - он
сердито мотнул головой.
     - Сейчас-сейчас, - пробормотал он.  Ему казалось, что сию вот
минуту  почти  непостижимая  истина   откроется   ему;   он   уже
чувствовал,  как  некое боковое мерцание,  примериваясь,  шершаво
клюнуло мозг.

                 Не избегнешь ты доли кровавой,
                 Что земным предназначила твердь.
                 Но молчи! Несравненное право  -
                 Самому выбирать свою смерть.

     - Ну, нет. - сказал Симагин.


                              ЖИЗНЬ
                          (продолжение)

     А назавтра были развернуты разом все латентные точки рабочей
спектрограммы.  И лаборатория сгрудилась и замерла у  считывающих
пультов. И  постаревший  Володя,  не знающий,  куда девать пустые
руки с  желтыми  ногтями.  И  Вадим  со  взглядом,  молящим:  "Не
обмани".  И сдержанный, одухотворенный Карамышев. И Вера, пытливо
прикусившая вишневые  губы,  с  восхищением  смотрела  на  экран.
Благоговейно умеряя дыхание,  следили, как бьются под масштабными
сетками загадочные,  непривычной конфигурации всплески, в которых
было... что?
     Качественно иные состояния...
     "Нелинейная стереометрия",  - бросил Симагин стоявшему рядом
Карамышеву. Тот был прям и напряжен, как струна. Кивнул: "Вечером
я  попробую  разложить  пару пиков по Риману".  Мы успеем,  думал
Симагин, сгорбившись и опершись обеими руками на пульт. На экране
трепетала  жизнь  следующего  мира,  и  в  этом мире уже начинали
вызревать следующие счастья и несчастья.  Антошкины,  быть может.
Мы  успеем.  Я все узнаю,  думал Симагин.  Господи,  как тяжело.
Когда-нибудь я все узнаю и  пойму.  Наверное,  тогда  станет  еще
тяжелее.  Потому что рывком выдвинутся из мглы недомыслия давящие
глыбы прежних ошибок. Скорее бы.


Январь-апрель 1986,
Ленинград


(p) United Brainfuckers ltd., OCR Project 8-)