надо, денег тоже, важно,
чтобы человеком была ...
     -- И о детях думаете?
     -- Детей  никаких,  конечно. Это  ведь только вы частнособственнические
тенденции клеймите  и мещанство,  а сами не можете  перестать плодиться, как
кролики,  и  к  детям вы,  миссис, простите, но  как  самая  настоящая  баба
относитесь  -- с чисто животным материнством. Нет, я себя  таким драгоценным
совершенством не считаю, чтобы непременно постараться воспроизвести себя еще
раз пять по крайней мере. Кроме того, хотя я еще сравнительно молод, но тоже
осколок, наш мир  викингов  и графов  окончательно вымирает, а создать  себе
подобных и обречь их на ваш мир -- ну, нет!
     -- Добровольно, значит, складываете оружие?
     Юкку никогда  не  видел польского графа в колымском  лагере.  Но  Берта
помнила его взгляд, когда тот стоял, скрестив  руки,  у выгребной ямы,  куда
несколько урок  с  улюлюканьем  собирались его столкнуть,  для забавы  --  и
отступили. Сейчас увидела его снова. У графа были голубые, красивые глаза, у
Юкку -- зеленовато-серые, прищуренные слегка, но смотрел он тоже из того, их
мира, куда ей  так  же не было доступа, как и этим  уркам,  поджавшим хвост.
Когда он говорил об автомате --  не сомневалась, но может быть именно потому
и тянуло к нему -- сила дразнила чувственность, била по нервам.  "Все таки я
развратная баба -- подумала  про себя Берта -- но  какой экземпляр!"  Только
этого взгляда не могла выдержать.
     --  Бросьте,  викинг.  Выходит,  что вы  мой  самый  заклятый  враг,  а
относитесь лучше,  между  прочим, чем так  называемые  друзья.  Поговорим  о
другом.
     Почему он относится так  -- Берте  не хотелось разбираться. Может  быть
потому, что тогда стало бы ясно: не столько симпатия, сколько протест против
этой "ползучести" -- выдумал же слово!

        * * *

     Сам Юкку  тоже  не слишком задумывался.  На следующее рожденье Берты --
нарочно  постарался запомнить этот день  --  он был  ее единственным гостем,
явившись  с  цветами,  коробкой   конфет  невероятных  размеров  и  бутылкой
шампанского. Берта расчувствовалась,  а он обнял ее и потрепал  по плечу, но
вовремя снял руку. Нет, остальное не входило в его планы. В данном случае он
должен быть безукоризненным, хотя бы из-за ползучих.
     А бомба оказалась  затяжного действия, и  второй взрыв произошел только
года  через полтора после первого. Утром раздался захлебывающийся звонок, по
телефону.
     -- Викинг,  непременно  зайдите  ко  мне. Знаете, только что звонили  с
радиостанции! Сам директор посылает  за мной автомобиль, и просит скрипты...
ничего не понимаю, голова идет кругом ... что-то произошло. Что мне делать?
     -- Поезжайте, конечно Вечером я зайду, тогда расскажете.
     Звонки к Берте начались снова. Берту приглашали, поздравляли -- с  чем?
Любезными приветствиями, вопросами о  здоровье обходили очевидно кончившийся
разом  бойкот. Деликатно не  затрагивали вопроса --  почему он  возник --  и
кончился. Встречающиеся знакомые теперь нарочно переходили с другой  стороны
улицы, чтобы поздороваться с нею. Кто-то прислал даже цветы ...
     -- Что же это за метаморфоза, миссис?
     -- Я сама поверить не могу...
     Берта  смеялась, всплескивала  руками  и готова была кажется заплакать.
Остинформ держится пока что уклончиво, но директор радиостанции объяснил мне
все.  Помните  дело  со  Станиславом  Любомирским? Конечно  нет,  вас он  не
интересовал. Но зато меня! Я этого Стаську как еще знала! Он занимал большой
пост  в польском комитете  госбезопасности,  потом  в  восточном  Берлине, а
оттуда, из-за связи с Берией, когда того прикончили, махнул  на  Запад.  Ну,
таких сразу на самолет  конечно,  и в соответствующее  учреждение... Во всех
газетах было. Теперь карантин прошел,  его выпустили, и Стась рассказал, что
в  Берлин его  послали с разными поручениями, и  одно из них,  между прочим,
было:  "заткнуть рот Берте  Штейн".  Так он и сказал  по  польски"  "стурить
пыск"! Ну, мне и заткнули...
     -- Позвольте. Поручение то  от  советских  властей? И сидя в  советском
Берлине, он его выполнил -- на Западе? Каким же образом7
     -- Викинг, не наивничайте, это вам не идет. Как это делается --  он вам
не расскажет.  Но существует  такая  система, как "каналы". Говорится,  кому
надо, и все. Решили бы меня прихлопнуть -- тоже было бы сделано. Но возиться
не захотели,  а  просто нажали кнопки, где надо шепнули, или слух пустили --
свои люди повсюду есть. Вот меня и повыкинули  отовсюду, и хода  нет, сиди и
молчи, раз рот заткнут. Ай да Стаська! Всегда говорила: способный парень...
     Берта  реабилитирована  и,  конечно,  торжествует.  Но   в  радости   и
подголоски  восхищения  "своим  парнем". Ловко же он и американцев  и немцев
вокруг пальца обвел! Знай наших! Вот вам хваленые права  человека, свобода и
прочее!

        * * *

     -- ... Конечно, я рад за  нее, но по правде говоря, меня от всего этого
немного тошнит... -- сказал в заключение Юкку, вздохнул и прибавил: -- И сам
не могу разобраться: от чего больше. Но вы то поймете, Маргарита Васильевна.
     Маргарита  Васильевна  --  бывший настоящий  профессор,  теперь одна из
редакторов в Остинформе (в отличие от некоторых других "профессоров" которые
сами называют себя так по безграничному нахальству, а другие  их -- из плохо
понятой вежливости).
     --  Я  то  да  -- говорит  она, -- а  вот не слишком ли вы поторопились
отмести  в сторону всех  "ползучих",  по вашему?  Может  быть, кое кто и был
прав, заранее сторонясь от всего,  зная, что что  как бы  ни было, как бы ни
вышло, но ничего хорошего не будет, если такие  люди замешаны,  -- а? Я ведь
вам тоже сказала с самого начала: Бог с ними, с этими идейными коммунистами.
Они мне и дома жить не давали, так уж здесь за них заступаться не буду, и не
беспокойтесь -- сами вывернутся  лучше нас с вами. Мы то будем задавать себе
вопрос,  может ли  цель оправдать средства, а им  даже в  голову  не  придет
задумываться над этим.  Так  что -- можете и  меня  ползучей считать,  но --
увольте!
     -- Маргарита Васильевна, не сердитесь на глупого рыбака.  Я вам  сейчас
парочку  таких  карикатурок  покажу  --  пальчики  оближете.  Ей  Богу!  Для
внутреннего употребления,  конечно,  отвел  душу  от  всей  этой  истории. И
перестаньте выворачивать весь холодильник на стол. Кто это все съест?
     -- А кто прошлый раз столько рыбы принес, что  мы всей семьей за неделю
одолеть не могли? Молчите. Вы большой,  вам полагается много есть,  и я сама
проголодалась. Сейчас  все готово,  сядем,  выпьем по  рюмке  и  наговоримся
всласть. А карикатуры показывайте сразу, уж очень я их у вас люблю ...
     Маргарита Васильевна  принимает "своих" на кухне, она  же  и  столовая.
Быстро перевертывает мясо  на шипящей сковородке,  вынимает  из холодильника
запотевшую бутылку  с зеленоватой от лимонной корочки водкой, а на стол  уже
накрыто.  Кухня  большая,  светлая,   с  деревянной  угловой  скамейкой  для
обеденного стола. Юкку думает,  глядя на худенькую, живую  фигурку,  как ему
будет  трудно расстаться не только с Европой, но и вот с этими двумя домами:
лебединой  Таюнь  и  Маргариты  Васильевны,   --  профессора  Ленинградского
университета,  из старой петербургской  семьи. Тоже  ведь  лебедь,  и  сразу
видно, что занималась балетом в молодости,  на Анну  Павлову похожа и  лицом
тоже. Бывает  он  во многих домах, но  к большинству зайдет  раз  другой,  и
хватит. Чаще бывал у  Берты,  но больше для  оказания  моральной  поддержки,
теперь это отпадает,  сама справится, а своим у нее  не мог  стать, конечно.
Здесь же,  как  и у  Таюнь, сразу захотелось. Маргарита Васильевна несколько
раз   внимательно  присмотрелась  к   нему   в  Остинформе,  потешалась  над
карикатурами, потом пригласила к себе, познакомиться поближе, и нисколько не
кривя душой, он так и сказал совсем серьезно: "и за честь сочту, и с большой
радостью".
     -- Вы о чем замолчали?
     -- Продолжаю  думать вслух: ваш дом и Таюнь -- вот эти два, где я бываю
постоянно. О  Берте  не  говорю:  снисхождение  к  врагу  и  протест  против
ползучих,  что  там ни  говорите.  Психологический  этюд. Картины писать  не
собираюсь. Эта  китайская  статуэточка,  пани  Ирена,  завертелась  с  одним
мерзавцем,  тяжело смотреть,  а  Демидова  все время  после службы из  своей
типографии не выходит, на линотипе и  ужин себе готовит... О Таюнь я вам все
уже  рассказал,   а  теперь  вы  познакомились  сами,  и  кажется,  она  вам
понравилась тоже ...
     --  Все таки  вы  ее  немножко по настоящему  любите,  а?  Признайтесь,
Викинг!
     -- Охотно. А вот вы, профессор,  определите: как? Несчастной любовью не
назовешь,   неудачной  тоже   не   считаю.  Что  платоническая  --  понятно.
Собственно,  не любовь, а ощущение, что она могла бы быть, если... если бы я
родился раньше,  или Таюнь  лет  на  пятнадцать  позже. Вот  по  английски я
составил определение: a wondering love -- может быть, грамматически это и не
очень правильно, зато верно вполне.
     -- Удивляющаяся любовь?
     -- Нет,  не  совсем.  "Ай уондер"  --  имеет массу самых  разнообразных
оттенков. Скорее -- недоуменная. Сам себе удивляюсь и недоумеваю.
     -- Муж ее попрежнему пьет?
     --  Попрежнему. Тяжело  смотреть. Ее  я  кое  как понимаю, хотя  и  без
одобрения.  Вначале у нее было  увлечение, может быть  любовь даже, и  уж во
всяком случае --  жалость. Он ведь потерял  ногу еще в гражданскую, и легкое
тогда было простреляно  тоже. В Риге работал на складе, и я думаю, ей не раз
приходилось выворачиваться, когда запивал всерьез и надолго, скандалов тоже,
наверно  порядочно  было... но как то шло. Теперь совсем плохо.  Человек  он
культурный  и интеллигентный, но на работу ему устроиться трудно. Удивляться
нечего: кто будет  держать человека  на любой  работе,  который,  как только
увидит  рюмку,  так  и  погиб?  А   приятели-собутыльники  всегда  найдутся.
Начинается, как водится, с лекций  о золотом прошлом.  Послушать -- подумать
можно, что он  в двадцать лет  по меньшей мере  генералом был,  -- не прямо,
правда, на это  у него  еще совести  хватает,  но  вроде. Во  всяком  случае
обычная пластинка: полчки, штандарты,  знамена,  погоны и Журавель. Слушая в
сотый  раз, одни зевают, другие  издеваются, и тогда он переходит на высокий
регистр:  свою  протезу и  убитого сына.  Потом  пьяные  слезы  и  проклятия
"торжествующему хамью". Как у всех алкоголиков, задерживающие центры в мозгу
у него либо  ослабли, либо  не работают  вообще. Ни  довести  своей мысли до
конца, ни внять каким либо аргументам он не способен, перескакивает с одного
на другое,  и преувеличивает до собственного обалдения.  "Гипербола  съедает
триста  пудов  сена!"  Знаете  этот старый  анекдот?  На  уроке естественной
истории  учитель спрашивает ученика, чем питается  слон.  Тот отвечает,  что
слон съедает сто пудов сена в день.  "Это гипербола" -- улыбается учитель, и
тут  выскакивает  другой ученик, всезнайка,  которому  хочется отличиться, и
пищит: "Гипербола съедает триста пудов сена, господин учитель!"
     --  Викинг, вы  судите слишком  жестко.  Ведь он  несчастный человек на
самом деле!
     -- Безусловно. Только скажите мне пожалуйста: чем он несчастнее других?
А  та же  самая Таюнь, разве она потеряла сына меньше, чем он? Хорошо, у нее
нет протезы. Но у нее в молодости еще была сломана спина, и тем не менее она
ездит  на велосипеде в  любую погоду из своего домишки  до  автобуса полчаса
каждый день туда и обратно,  возвращается со службы и хватается за  работу и
дома, и в саду. И еще втаскивает  его на постель, когда он так напьется, что
упадет, а он зовет ее поминутно днем и ночью: Таюнь то, Таюнь это! Я однажды
присутствовал при таких воплях,  так  поверьте, хотелось стукнуть его, чтобы
замолчал, но пригрозил только ... Все у вас  только  несчастненькие, и  всех
жаль! А почему ни вы, ни он Таюнь не пожалеете? Кунингатютар все везет, а ей
совсем  не легко, и не забудьте, что она художник, и неплохой. Сколько у нее
времени и  сил  для этой ее,  главной работы  остается? Художнику  совсем не
современного  направления сейчас  особенно  тяжело  пробиться.  Нужно больше
работать,  больше  бывать повсюду,  завязывать связи.  Выходит заколдованный
круг: ходить самой -- времени нет, к себе позвать -- когда он может устроить
очередной  тарарам  -- тоже  нельзя.  Вот я  вам дам другой пример: вы  сюда
поздно  приехали, из  своей провинции, не мог я  вас с одним моим  сожителем
сразу  после войны, в разбойном доме Номер Первый на Хамштрассе познакомить,
а жаль.  Янис  Лайминь, латыш.  У  него  полбока вырвало,  и  руку оторвало.
Рассказывал мне, что когда первый раз после госпиталя  пошел  в лес -- обнял
одной рукой какую то  сосну, и кричал, и  плакал. Первый раз в жизни  -- и в
последний.  У  него  и сердце никуда  не годится,  кровообращение  нарушено,
понятно, и жена с детьми в Балтике осталась. Года два он ей все письма писал
-- каждый день. Напишет, -- и в  печке  сжигает. Так и  не послал ни одного.
Жизнь разорвала, возврата нет, ни ей, ни ему, и нужно поставить точку, крест
на  этом. Сперва он лук и табак  возил сюда, когда  все такой  "спекуляцией"
занимались, и я никогда не думал, что инвалид  же -- одной рукой такие мешки
таскать может. Теперь дали ему пенсию, а он еще в лесники нанялся, на родине
у него большой хутор был и лесное хозяйство тоже. Живет хорошо, а  для  души
-- в комитете работает,  национальные вечера устраивает.  Вот вам и инвалид.
Правда, сельскохозяйственную академию по лесной части он у себя дома кончил,
в  Латвии  и у  нас  тоже все молодые хуторяне  в нее шли.  Но муж Таюнь  --
Свангаард,  старого  балтийского рода.  Как начнет генеалогию  разводить  --
заслушаться можно!  "Лебединые  стражи"!  Лебедь в  гербе  и  ключ!  Правда,
полуонемеченный, полуобруселый род, датской крови в нем немного осталось, но
все таки ... можно было  бы ожидать, что  не  только о прошлом говорить, как
гуси Рим спасали,  но  и самому  себе  вопрос задать: а что ты  смог спасти?
Одного  того, что предки в замке жили, мало: стены рухнули, а вот та стена в
душе,  на  которую  опереться можно, и  самому  и других  поддержать  --  ей
остаться нужно. Костяк где, я спрашиваю? Пусть спивается, как хочет, если ни
на что  больше не годен, а  я  бы кунингатютар с собой  в Канаду взял, пусть
разводится с ним, или просто так ...
     -- Сколько ему лет?
     -- Сильно за шестьдесят. Он на много старше Таюнь.
     -- Стариков не бросают, Викинг!
     --  Ну, слала бы ему доллары на  пропитие души.  Мы бы с ней заработали
достаточно.
     --  Что  то  не кажется  мне,  что  она из таких,  которых  так  просто
прихватить с собой можно. Но если -- так  в чем же дело? Не знаю, как она  к
вам относится,  но с симпатией  во всяком случае, это видно,  а при  наличии
вашей "недоуменной любви" ...? За чем же дело стало?
     -- За здравым смыслом, госпожа профессор, и логикой  жизни! За тем, что
я прекрасно  знаю: стоит  мне  только позволить себе  немного ближе подойти,
дать себе волю  -- и  голова закружится  у  нас  обоих. А  тогда  все доводы
покажутся убедительными, и в  Канаду -- я все  таки  отказался от  мысли  об
Австралии -- поедем вместе, и... на год или два счастье обеспечено. А потом?
Мне  тридцать пять,  а  Таюнь  пятьдесят.  Очень  жесткий  счет  получается.
Конечно, бывают исключения, но я им не особенно верю. И еслиб мне удалось ее
уговорить своего пьянчужку бросить, преодолеть жалость, а по моему слабость,
простите, то вот второй  тяжести я  с  нее снять  не могу:  разницы этой. Вы
женщина, должны понять. Постель  -- это еще далеко  не все, согласен вполне.
Вообще я считаю, что пол в жизни -- второстепенное, человеческое важнее, так
и смолоду считал, еще мальчишкой,  а теперь взрослым человеком и подавно ...
Но  против  биологии не  пойдешь! Сейчас она поблекла, как  женщина,  дальше
больше,  несмотря на все  ухищрения, и рядом с моей относительной молодостью
-- пятнадцать лет не шутка! -- еще резче сказываться  будет. А как она будет
мучиться из-за каждой новой морщинки,  из-за каждой усталости,  из-за каждой
новой знакомой женщины  помоложе ее! Может быть я и  влюблюсь в такую -- все
может быть, и тогда начну уверять себя, что мол, это можно было предвидеть с
самого начала, а теперь у нее жизнь устроена, и может остаться одна ... Нет,
я ее слишком как человека люблю,  свою кунингатютар,  чтобы  ей еще такое на
плечи   взвалить...  пусть  уж  лучше  так  ...  полуулыбка,  полумечта  ...
недоуменная любовь: a wondering love ...
     -- Как  у  вас  вообще  с английским? --  Маргарита  Васильевна  решает
переменить тему.
     --  Порядочные  успехи.  Все  время  читаю,  говорю  свободно,  никаких
затруднений больше.
     --  Вы  молодец, Викинг. Ну что  ж -- давайте  выпьем  за "удивляющуюся
любовь" ...
     -- В моей жизни -- обстоятельно начинает Юкку,  с аппетитом закусывая и
смотря пристальными,  ласково усмехающимися  глазами  на хозяйку -- я привык
относиться  с уважением  ко  многому,  но что  касается  людей  --  вот  тут
извините, к  очень немногим.  Не  потому, что я  их презираю,  совсем нет, я
людей люблю.  Но уважения действительно достойны только немногие. Не считал,
но  пожалуй за всю  жизнь -- хватит пальцев на руках, чтобы сосчитать. Зато,
когда нахожу такую вот персону, как  вы... тогда сразу шапку долой, и поклон
в пояс!

--------
14

     Противники психоанализа возражают, и не без оснований, что вместо того,
чтобы  копаться   в  глубинах  подсознания,  следовало  бы  лучше  развивать
сознание. Расцвет психоанализа вызван несомненно не только все возрастающими
комплексами у  людей, с  невероятной быстротой (и податливостью) уродующихся
жизненными катастрофами (а они участились в наши дни), сколько и с неменьшей
силой  растущей  пустотой одиночества человека, не могущего  или не умеющего
высказаться:  важно не  только исповедаться в грехах,  но и  понять мучающие
вопросы.
     Нормальным  (а кто свободен от  "психики"  вполне?) людям  свойственно,
конечно  упрощение.  Однако,  им свойственно  часто  и другое, более  ценное
качество:  уменье заниматься психоанализом  без  врача,  для  самого себя  и
других. А иногда стоит выхватить из жизни человека какой нибудь  характерный
случай,  эпизод, --  и  тогда становятся  понятными не  только  явные,  но и
косвенные последствия, суть -- сквозь наслоения и условности, сквозь то, что
он делает  сам  и что делается с ним. Вот почему воспоминания  каждого, а не
только знаменитых современников так  ценны -- если не для историка, то  зато
для других.

        * * *

     Бывает вдруг: захватит что-то и  понесет... Взгляд почти не остановился
даже,  скользнул только... ну, скажем, по  расцветшей розовой акации, уловил
неясный и густой, насыщенный оттенок темно-розового, как цветы  на старинном
фарфоре, и уже влилось  в него просветленное, и на  лицо лег розовый отблеск
извнутри. Нельзя объяснить, как вспоминается сразу: начало и конец, весь фон
жизни, мысли, и оттуда, с  другого берега,  после стольких  лет снова трепет
той  семнадцатой  весны,   --   а  здесь  понимающий,  уже  опытный  взгляд,
оценивающий этот  трепет со снисходительной,  печальной и все таки  ласковой
улыбкой.  Всеохватывающий взгляд  памяти,  мгновенная  панорама,  как работа
электронного  мозга. Пусть  не  такая  точность,  зато  еще  молниеноснее, и
регистрирует  не только факты, но  и  оттенки бывших улыбок, сжимает их не в
пробитую условными дырочками карточку -- а вот в эту улыбку, от которой пани
Ирена  сразу молодеет, и  пружинистее идет дальше, мимо куста акации, слегка
пристукивая каблуками, машинально отмечая вокруг все мелочи -- и не видя их,
-- потому что ушла далеко, далеко назад.
     ...  Ах, эта  семнадцатая  весна белокурой панночки Иренки  в  середине
двадцатых  голов,  впервые  в   городе  после   разоренной  усадебки!  Очень
пол