сь. Оказалось, - правда, нужно без трусов
в  операционную  идти,  только  в  одном  операционном  белье.  Кровь  из раны
понемногу  вытекает и скапливается как раз в трусах, напротив члена. Доказывай
потом  жене  любовь  и  верность.  А  так  - бельишко операционное скинул, душ
принял, и смело одевай незапятнанные трусы. Соображать надо!
    Или вот возьмем Сашу Прохорова, другого интерна из хирургии. Тот умудрился
строгий  выговор  на  первой  неделе  работы получить. А все потому, что шибко
умный,  учился слишком хорошо, считал себя крутым диагностом. Слишком хорошо -
тоже  плохо!  Ходит  за старшими товарищами по отделению, всюду нос свой сует.
Надоел уже всем.
    Привозят  как-то на его дежурстве старушку при смерти. Почти, без сознания
она.  Черты  лица  заострились,  кожа  серая,  рвотные позывы постоянно, живот
горой.
    При  аускультации  живота  умный  Шурик услышал шум падающих капель. Стула
нет,  и не будет. Диагноз - труп. Возраст - девяносто четыре. Опытные доктора,
только   глянув   на   бабульку,   диагноз   подтвердили:   "обширный  тромбоз
мезентериальных  сосудов".  То  есть  затромбировались  у  бабки  сосуды всего
кишечника  и  тот благополучно отмирает. А следом за кишечником и вся старуха.
Корифеи  убежали к более перспективным больным. С бабкой Шуру оставили. Не для
того, чтобы он знания свои показывал, практиковался на умирающей. Дали ему еще
более  важное задание. Посложнее любой операции. Которую, кстати, бабуле, в ее
возрасте, никто делать не будет.
    Саше  нужно  было разыскать родственников старушки, и "по их настоятельной
просьбе" выпихать бабку домой еще живой, дабы не портить показатели смертности
в  отделении.  Это  очень  важный  пункт  в  работе врача - смертность. Заодно
ненавязчиво сообщить родне перспективу похорон в ближайшие три дня.
    Но  Шуре  задание  не  кажется  таким  уж важным. Очень ему хочется спасти
кого-нибудь  прямо сегодня, а ему умирающих старух подсовывают. Да и жалко ему
бабку.  Она  умирает,  пульс  нитевидный,  давление  низкое, рвать-блевать ей,
бедной,  уже  нечем. Тем более, старушка до этого молча умирала, а тут стонать
принялась  душераздирающе,  что-то  типа  "пить!!!"  Судя по сухому, с черно -
желтым  налетом,  языку, жажда у бабульки просто ужасная. И как любят говорить
обыватели - "сильная слабость".
    Но  правила  в  хирургии суровы, пока больной "обследуется", наркотики для
облегчения  состояния  назначать  нельзя, поить-кормить тоже нельзя, вдруг еще
операция предстоит.
    Александру  бабку  жалко,  одновременно  хочется  себя  действующим врачом
почувствовать. Вот он сестрам приказывает:
    - Удвоить  терапию,  два  кубика морфия подкожно! И готовьте капельницу, я
покажу, как надо ставить!
    Через  полчаса  Шура  успешно  вкололся  в  вену,  капельница капает, а он
думает,  чего бы еще такого умного сотворить, чтоб все о нем узнали. Забабахал
еще  ей  в поясницу с обеих сторон по паранефральной блокаде для тренировки, а
эффекта никакого. Вернее, бабке еще хуже! Явно пить хочет старушенция.
    И Шура щедро делится с умирающей последними радостями в ее уходящей жизни.
А   именно,   поит   крепким  свежезаваренным  чаем  пополам  с  коньяком,  по
собственному  проверенному  рецепту  (ему такая пропись всегда помогала). Хоть
веселее  помирать  будет.  Бабуля  вроде затихла, похоже, отходит. Дышать реже
стала, но к патологоанатому пока рано. Саша духом совсем упал.
    А  тут  и  родственничек  бабкин заявился: низкорослый, толстый, кучерявые
длинные  волосы  и  зуб  спереди  золотой.  Наглый  до  предела, сразу на весь
персонал наезжать начал :
    - Ах, вы лепилы, трубки клистирные, заморили любимую бабушку!
    Правда, перед Шуриком притормозил. Вид у того, надо сказать профессорский.
Похож  он  очень на молодого Чехова, всю юность кидавшего штангу в тренажерном
зале.  Но  взгляд  умный  и  добрый,  оч„чки в металлической оправе блестят, и
бородка клинышком присутствует. Его коллеги - интерны потом часто пользовались
этим профессорским видом. Нужно им какого-нибудь надоевшего больного выписать,
портящего показатели по койко-дням, зовут Шуру. Изображают почтение:
    - Александр   Васильевич,   что   еще   больному  назначить?  Посоветуйте,
профессор. - Шура многозначительно мычит, морщит лоб и важно изрекает:
    - Только   санаторно-курортное  лечение,  завтра  же  выписывайте!  Против
"профессора"  не  попрешь!  Вот  и  внучек  бабкин притормозил, а может кулаки
Санины пудовые увидел.
    - Профессор,  говорите честно, я все выдержу! Сколько моей любимой бабушке
жить осталось? Мне же еще к похоронам подготовиться нужно!
    Очень этот тип не понравился Саше. И говорит он с профессорским апломбом:
    - Жить  Вашей  бабушке осталось ровно двадцать восемь часов, сорок минут и
пятнадцать  секунд.  Сверим часы, Ваши спешат на две минуты! А поскольку время
летнее,  торопитесь,  ровно  через  тридцать  два  часа  и тридцать минут Ваша
глубокоуважаемая бабушка начнет разлагаться и пахнуть!
    Обалдев  от  такой  точности,  внук исчезает, забыв забрать бабку. То есть
задание  свое Саня с честью провалил. Помрет она в отделении. С горя он честно
разделяет  оставшийся  в  бутылке  коньяк  со  старушкой  на  двоих (влив ей в
приоткрытый  в  предсмертной  усмешке рот и похлюпав бабкиной нижней челюстью,
чтоб попало в то горло).
    Делать  больше  нечего,  время  пять  вечера, никто не поступает, грустный
Шурик  идет  домой.  Утром,  предчувствуя  клизму  от начальства, на работу не
торопится.  Но  идти  все  же  надо.  Во дворе больницы стоит полный скорбящих
родственников  похоронный  автобус.  Но  еще  раньше, метров за двести, слышен
горестный вой скорбящего внука.
    - Плохой  я  психолог,  думает  Саня, вон он как по бабке убивается, а мне
подлюкой показался, который только и ждет ее смерти. Чудны дела твои, Господи!
    В отделении заведующий, опустив глаза и криво усмехнувшись, говорит:
    - Срочно к главному врачу, все утро тебя разыскивает!
    - Неужели узнали, что я с бабкой на посошок бухал? - Беспокоится Саша, так
я ж за ее здоровье!
    Зайдя  в  кабинет  к главному, он застает непонятную картину: вокруг стола
Марка  Исаковича  прыгает  вчерашний  внук,  как  индеец  в  ритуальном танце.
Сверкает бешеными глазами и орет:
    - Мы  корову зарезали!!! Еще пара прыжков - мы свиней зарезали!!! - Мы кур
зарезали!!! - Короче, перечисляет всю известную доктору Прохорову живность.
    - И  тебя, Главный врач, мы зарежем! - Добавляет про себя Шура. - Сатанист
какой-то.  Сколько жертв принес девяностолетней старухе. Не иначе сектант (или
секстант  -  Шурик  точно не помнит!) Дальше, вместе с убыстряющимися прыжками
идут совсем уж непонятные тексты, обращенные к обалдевшему Сане:
    - Я в Ригу позвонил - примчались, я в Ленинград позвонил - примчались, я в
Москву позвонил - примчались, все, все примчались!!!!!!
    Не  выдержав  напора,  Александр решает тактично прервать урок географии и
зоологии,  будто ненароком он сжал внука в своих медвежьих объятьях и повел из
кабинета:
    - Ну,  маленький,  не  надо  так  убиваться,  все  там будем! - Как умеет,
успокаивает  он  внука. - Золотым человеком была твоя бабка! - После этих слов
взгляд  внука  в  последний  раз сверкнул и погас, тот потерял сознание. Шурик
отдал  его под надзор родственников из автобуса и вернулся к главному врачу со
словами:
    - Какой-то острый психоз на бабкину смерть!
    Но  Марк  Исаакович  с  доктором  Прохоровым  не согласился, он, очевидно,
заразился от внучка бешенством. И тоже стал орать:
    - Ах  ты,  диагност хренов! Ты, оказывается, и в психиатрии разбираешься -
психоз. Ты и в хирургии разбираешься! Кто тебе, мудаку, позволил над умирающей
издеваться!? А что это за двадцать восемь часов сорок минут с секундами?! Твою
бабку  утром  дежурный врач на бок решила перевернуть. Чтобы легче было смерть
констатировать.  А  старуха  взбрыкнула,  п„рнула  и всего дежурного доктора с
головы  до  ног  говном  окатила!  И  резко пошла на поправку! (Оказала - таки
действие  Шуркина  терапия!)  Не тромбоз у нее был, а спазм только. Сейчас уже
пульс,  давление  в норме. Лежит, старая, улыбается! Зовет профессора в очках.
Ей в предсмертном бреду привиделось, что он ее коньяком лечил!
    - Я  очень надеюсь, что хоть про коньяк неправда! - прервал крик главный и
уже спокойнее продолжил:
    - А  тут  внук  с  похоронной  командой,  по всей близкой и дальней округе
собранной, заявился! Ты, Александр обещал ему, что старуха умрет, изволь слово
держать!  Из-за  тебя  не  только  приличных  дежурных  врачей  больные говном
обливают, но и всю нашу больницу этот внук с этим же бабкиным говном смешает!"
    Надо  отметить,  что наполовину возмущение главного врача объяснялось тем,
что   "приличным  дежурным  врачом"  оказалась  его  жена,  Мария  Михайловна,
примчавшаяся   в  шесть  утра  домой,  не  додежурив.  И  благоухая  бабкиными
фекальными  водами.  Разбудила  супруга  и  он  не  выспался  (и  от  вони  не
позавтракал)
    Впрочем.  Марк Исаакович через некоторое время подумал, что, возможно, так
его  жене  и  надо.  Слишком  говнистая  в  последнее  время  стала, вот оно и
случилось!
    Дальнейшее он уже излагал без крика:
    - Бабка,  оказывается,  вела  одна  огромное  приусадебное хозяйство. Жила
очень  богато. Обещала внуку большое наследство, а сама все никак не помирала.
Когда  же  это,  наконец  -  то, почти случилось, внук на радостях зарезал для
похорон всю живность и созвал на радостный праздник пол страны. А та возьми да
оживи!
    Вот  такая  история,  накатал  таки внучек на Шуру - "профессора" жалобу в
Министерство. И поимел тот строгий выговор в первую же неделю своей интернской
работы.  Поделом  ему.  Нечего  с умирающими бабками на рабочем месте пить! Ни
одно ведь доброе дело не остается безнаказанным!
    И вот, кстати, вторая заповедь врача:
    - Не  обещай  больному  или  его  родственникам того, что потом не сможешь
сделать! Отвечай за свои слова!
    А  бабка,  кстати, внучка своего единственного невзлюбила. А Шуре прислала
прямо  в больницу бочку меда. Кроме шуток, шестьдесят килограммов. Пчелы у нее
живы  остались. Не догадался внучек их порезать. Мы потом целый год всей нашей
компанией  съесть  не  могли. На водку меняли. Так что ложка дегтя - выговор -
этой  бочки  меда не испортила. А выговоры, это что! Они для настоящего врача,
что для солдата медали! Лучше всего коллегам о его доблести говорят.



Валерий Олегович Мисилюк

                        Последний вальс Золушки

                          Сказка для взрослых

    Я дрожал, как осиновый лист, под которым спрятался заяц с овечьим хвостом!
Вопрос не стоял, как сдать. Только да или нет! Проклятая анатомия. Профессорша
утверждала,  что  даже она не знает предмет на "отлично". В лучшем случае - на
"хорошо".  Значит,  студенты  могут  сдавать  на  различные варианты тройки. С
минусом,  с  двумя  минусами,  с  тремя минусами. Иногда тот, кто в дальнейшем
получал  красный  диплом,  удостаивался  тройки  с плюсом. Простая тройка всех
восхищала, и была поводом для похода в ресторан!
    Завкафедрой  анатомии было около шестидесяти. Тощая, сухая, морщинистая. В
ослепительно белом халате и накрахмаленном белом колпаке. А под халатом старая
клетчатая  ковбойка, протертая на вороте. И черные древние брюки-дудочки. Очки
с  треснутым  правым  стеклом.  Она  сидела  за  легким столиком, на котором в
эмалированных  лотках  были  разложены  вымоченные  в  формалине внутренности.
Спланхи.  Рядом  на  большом мраморном столе лежал отпрепарированный десятками
студентов  женский  труп.  Без  кожи.  С  мышцами  коричневого  цвета и пустым
животом.  А к запаху мы к тому времени давно притерпелись. Спокойно завтракали
с трупом за одним столом. Кефир и булочка. И снова препарировать.
    Садясь  отвечать, я попытался "небрежно" закинуть ногу на ногу. Но ноги-то
тоже  дрожали.  Поэтому под столом получился пинок. Я пнул Агафью Васильевну в
зад!
    - Тааак!  С  этого Вы решили начать свой ответ? С моей жопы? Ну, допустим.
Продолжайте.  -  Профессорша  закурила беломорину, и почесала ушиб. У не„ была
омерзительная  привычка не выгонять сразу не знающего ответ студента, а давать
ему подумать. Последний шанс! Практически никто не мог им воспользоваться. Все
чувствовали  себя,  как  кролики  перед  удавом. Но она продолжала выстраивать
кандидатов на выкидыш в ряд, слева от себя. В данный момент там стояли: первым
-  неизвестный скелет, за ним - баскетболист С„мка, двухметрового роста, затем
Маша,  и  следом  -  очкарик  Минаев.  Принимая  экзамен,  Агафья  вдруг резко
прерывала отвечающего, и спрашивала кого-либо из стоящих:
    - Семен!  Ну,  так, сколько у человека ребер? Ты посчитал? - С„мка даже не
убирал  палец с последнего ребра скелета. Но считал он только с ближней к нему
стороны.
    - Двенадцать, Агафья Васильевна.
    - Считай  последний  раз!  -  Я  ясно  видел,  что  Семен  уже  ничего  не
соображает,  не может сосредоточиться. Его губы беззвучно изобразили длиннющую
фразу со словом "мать" на конце.
    Мне  вдруг  показалось,  что Агафья принимает экзамен не по анатомии, а по
силе  воли!  По  умению  сосредоточиться!  Отрешиться от всего лишнего! Иначе,
зачем  доводить  людей  до такого дикого стресса. И я неожиданно успокоился! В
моем   русско-латинском   бормотании   появилось   что-то   осмысленное.  Даже
профессорша с интересом взглянула на меня, но потом поморщилась, потерла ушиб,
и снова обратилась к С„мке:
    - Сколько ребер?
    - Двенадцать!
    - Сем„н. Каждое ребро, как и ты теперь, имеет пару! Двенадцать пар! И тебе
тоже пара! Отдыхай.
    - За что двойка-то, Агафья Васильевна? - Заныл Семен.
    - Ты  мечтаешь  хирургом  стать,  а  в нестандартной ситуации мозги у тебя
стопорятся.  Я  тебя  не учить снова посылаю, а думать! Придешь после каникул.
Все! Минаев! Сколько в черепе отверстий?
    Я  получил  свою  тройку  с  минусом, и от безмерного счастья, охватившего
меня,  тут  же  полюбил  профессоршу!  Конечно,  она сволочная, но это ведь от
одиночества. Ни детей, ни родных. И нас она не зря дрочит! Во время подготовки
к  экзамену  это  слово  постоянно  вертелось  в  моей голове, применительно к
анатомии. Ведь некоторые сдавали экзамен по десять - двенадцать раз! И я решил
заглянуть  в  даль.  Посмотреть  в  словаре  Даля, что означает слово дрочить?
Оказалось,  ничего  плохого!  Вздымать, подымать, ласкать, баловать любя! Она,
оказывается,  любя  нас, поднимала ввысь. Тренировала для дальнейшей врачебной
практики!  Учила  справляться  с  нештатными  ситуациями.  Потом ведь нянек не
будет.  Особенно  беспощадна  Агафья была к будущим хирургам! Потому что знала
хирургию  не  понаслышке. Только она окончила медицинский институт, и сразу на
фронт. Хирургом. В медсанбат. Всю войну оперировала под пулями и осколками. По
несколько суток подряд не размывались. Только санитары, из легкораненых, ведро
подносили  для отправления естественных надобностей. В ту пору один рыцарь без
страха  и  упрека,  полковник, предложение ей сделал. Предложил стать его ВПЖ.
Военно-полевой  женой.  Она  отказалась.  Не  могла  ни  о  чем,  кроме боли и
страданий  раненых,  думать. Даже месячных, как и у большинства ее подруг, всю
войну не было.
    - Убьют же тебя, дуру, в этом медсанбате! - Но Бог уберег ее.
    Потом  была Победа. Возвращение в родной институт на кафедру хирургии. Всю
молодежь  забрала  война. И она опять посвятила себя больным и науке. Защитила
кандидатскую  диссертацию. И оперировала, оперировала, оперировала..... Халат,
и  колпак  ей  гладили  и  крахмалили  в  больнице.  А под халатом - клетчатая
ковбойка  и  черные  брюки-дудочки.  И очки с треснутым правым стеклом. Только
иногда,  на  торжественных  юбилейных  вечерах,  появлялась  она  без очков. В
единственном  сво„м  голубом платье с кружевным белым воротничком. И маленьких
белых   туфельках-лодочках.  Тогда  начинали  виться  и  вздыхать  вокруг  нее
старички-профессора.  Настоящая  красавица!  Правда,  красота у не„ неброская.
Сразу не разглядишь. Но принц почему-то не появлялся.
    А  потом привязалась какая-то странная болячка. Без всякой видимой причины
ладони  обсыпало  множество  мелких  пузырьков.  Они чесались, потом лопались,
образуя  жгучие  язвочки.  Которые долго не заживали. Никто не мог определить,
что за болезнь? Но как только она прекращала оперировать хотя бы на месяц, вс„
исчезало.  Нарастала  молодая  нежная кожа. Коллеги помогли ей. Оказалось, что
если чуть изменить тему докторской, она подойдет для кафедры анатомии. И стала
она  там  профессором.  Не  одно  поколение  студентов  мучила  и  приводила в
отчаяние!  Все  вечера  проводила  у  себя в кабинете, пропахшем "Беломором" и
формалином.  Вместе со студентами препарировала трупы, готовила препараты. А в
последнее  время  стала  часто  застывать  в задумчивости, отрешаться. Вроде и
слушает  тебя, а мыслями далеко. Этим еще больше страха на студентов нагоняла!
Говорила:
    - Вот  скоро  выйду в отпуск, тогда и отдохнете! - До этого, по-моему, она
ни разу в отпуске не была.
    Среди  студентов был у не„ единственный любимчик. Володя Сысин. Теперь уже
давно  бывший  студент.  Она  его  любила,  "но  странною любовью". Сама же со
второго  курса  института  выгнала!  Завалила  на  анатомии.  Хотя  Володя был
талантлив.  Мог  только  на  секунду  приложить ухо к груди больного, и тут же
определить,  порок  ли сердца, или недостаточность, какая. Или в легких, какая
патология.  Пятнадцать  раз  ходил  Сысин  сдавать  анатомию, а так и не сдал!
Последние  три  раза  -  к  Агафье Васильевне домой. Она жила одна в маленьком
деревянном  домике на окраине. С печкой и баней. Вернее, не совсем одна. С ней
жила  маленькая  собачонка  неясной  породы.  Муська.  Она  была  кем-то вроде
компаньонки.  С  нетерпением  ждала  Агафью  с работы. Но то ли скучала, то ли
курить  хотела.  Встречает,  и  дышит  сипло.  Рядом устраивается. Ждет, когда
профессорша  свою  беломорину  закурит.  И  тогда  вздохнет облегченно. Лежит,
нюхает, наслаждается! Иногда и окурок доест.
    - Мне кажется, она меня не любит вовсе! - Говорила профессорша.
    Странно,  но  Володя  на  не„  не  обиделся. Подружились даже. И частенько
вместе  коньячком  баловались.  За  жизнь беседовали. Потом Сысин милиционером
стал.  И  на  заочный  юридический поступил. А вскоре в уголовном розыске стал
работать.  До начальника дошел. Вот где его настоящий талант проявился! Володя
Сысин  мне  дальним  родственником приходился. Так что я эту историю из первых
уст знаю.
    Перед  самым  Новым  годом  взяла  Агафья Васильевна отпуск. Идет домой не
спеша.  Авоськой с тремя апельсинами помахивает. А мороз изрядный. Тут как раз
Володя  ехал.  Предложил подвести. Его милицейский "Москвич" был доверху забит
шампанским,  тортами,  колбасой.  К  празднику  себе  и  друзьям накупил. Он и
предложил, когда до дому довез:
    - Давайте мы, Агафья Васильевна, за католическое рождество хряпнем!
    - Тебе  бы,  Сысин, только повод найти! Давай, на стол накрывай. А я печку
растоплю.  Потом  еще  в  баньке  попарюсь.  Печка  у не„ была интересная! Дом
топишь,  а  заодно и баню. В баню небольшая дверца прямо из кухни вела. Всегда
была баня готова к употреблению.
    Чокнулись  они,  выпили  шампанского.  Рядом  Муська вертится. Ждет, когда
закурят.
    - Ты,  Володя,  не  торт  мне  подсовывай!  А  давай-ка,  мы с тобой вальс
станцуем!  Давно  я  его  не  танцевала.  -  Она включила радиолу, скрылась за
занавесочкой.  И  вскоре  вышла оттуда без очков, в единственном сво„м голубом
платье  с кружевным белым воротничком. И маленьких белых туфельках-лодочках. И
Сысин закружил е„ по крошечной комнатке в облаке воспоминаний.
    - Спасибо! - У Агафьи земля пошла кругом перед глазами. Присела.
    - Ты  иди,  Володя.  Тебе  к семье надо. А я посижу по-ст