иновав лавку Венно  и  дом  Гебы.  У  двора  каменотеса  она  присела  на
гранитную глыбу и  прислонилась  к  стене;  ломала  мелкие  изящные  шишки
местного кедра и думала; но  это  скорее  напоминало  не  плавное  течение
мыслей, а какой-то поток тоски, в котором она должна была плыть до  конца,
подобно музыканту, которому обязательно нужно доиграть пьесу.  Часто  взор
ее обращался к дороге, ведущей на север, в Столицу, той самой, по  которой
она пойти не могла.
   На следующий день ее вызвали в замок. Она надела свое красное платье  и
первые попавшиеся чулки. Пализо попыталась было предложить ей новую пару и
свои башмачки из тонкой кожи, "чтобы в доме Лорда выглядеть как подобает",
но Айрин отказалась и вышла  из  дому  в  чем  была,  мрачная,  с  тяжелым
сердцем, ощущая все то  же  тоскливое  отупение,  под  которым,  словно  в
холодных глубинах морских, тяжело  лежал  страх  -  подобно  тому  как  за
теплыми прибрежными водами таятся неведомые бездонные пропасти.
   Она ни разу не посмотрела на вершину горы, пока шла от чугунных ворот к
замку.
   Как и в прошлый раз, старый слуга проводил ее в  галерею  с  множеством
окон, и там ее встретили все те же люди. Теперь Хью Роджерс был  одет  так
же, как они. Из чувства протеста ей  вдруг  захотелось,  чтобы  на  ней  в
данный момент  оказались  ее  джинсы  и  рубашка;  а  через  минуту  Айрин
пожалела, что не надела башмачки  из  тонкой  кожи  и  красивые  полосатые
чулочки. Она разглядывала великолепный  наряд  Хью:  узкие  черные  штаны,
рубашку из плотного льняного полотна  и  длинный  жилет,  вышитый  темными
нитками. Костюм ему очень шел. Хью  был,  пожалуй,  тяжеловат,  но  сложен
хорошо; из высокого открытого ворота рубашки поднималась мощная белая шея,
голова посажена прямо. Он  радостно  двинулся  ей  навстречу  и  о  чем-то
заговорил со своей обычной добродушной  неуклюжестью.  В  новом,  красивом
костюме он казался абсолютно счастливым:  старик  одобрительно  похлопывал
его по спине, а дочь старика жеманно ему улыбалась, и уж  точно  для  него
предназначалось их богатое угощение, их внимание, дружба - все, чего могло
пожелать человеческое сердце,  -  а  потом  отправляйся  делать  то,  чего
сделать нельзя, невозможно, и спасибо большое за службу, ведь ты  за  этим
сюда явился, не так ли?
   Хозяин  был  там,  разговаривал  со  старым  Гобимом  и  двумя  другими
горожанами. Она ни разу прямо на него не взглянула, но  постоянно  ощущала
его присутствие, и при звуке его голоса сердце ее замирало в ожидании.
   Дочь Лорда Горна стояла рядом с Хью. Теперь она говорила с  ним,  учила
его использовать суффикс "-аджа", который они  прибавляют  к  имени,  если
хотят выразить дружескую расположенность, назвать кого-то своим другом,  и
пыталась объяснить, что имя, которым они его называют  -  _Хьюраджа_,  уже
включает этот суффикс и эту расположенность и звучало бы смешно, если бы к
нему прибавили еще что-то - _Хьюраджаджа_! - и, говоря это,  она  смеялась
нежным веселым смехом. Он  стоял,  уставившись  в  ее  фарфоровое  личико,
любуясь светлыми волосами, похожими на овечью шерсть. "Дурак,  -  подумала
Айрин. - Идиот! Неужели не понимаешь?" Но, увидев мягкую  линию  его  губ,
спокойные глаза, испытала лишь благоговейный ужас.
   - Аллиаджа, - сказал он и стал красным - лицо, уши,  шея  -  все  резко
покраснело под густыми,  чуть  взмокшими  на  лбу  волосами;  потом  опять
побледнело.
   Аллия улыбнулась, нежная и холодная,  как  вода,  и  поздравила  его  с
успехом.
   - Они словно брат и сестра, - произнес кто-то рядом с Айрин,  и  она  с
изумлением поняла, что обращаются именно к ней, и с трудом вышла из своего
созерцательного оцепенения.
   Рядом с ней стоял Лорд Горн. Но смотрел не на нее, а на  Аллию  и  Хью,
словно любуясь их одинаково светлыми  волосами,  столь  необычными  здесь.
Продолговатое лицо старика было как  всегда  суровым  и  спокойным.  Айрин
ничего не сказала, ее странно поразил этот интимный тон, в котором звучала
скрытая ирония. Потом Лорд Горн повернулся к ней:
   - На этот раз ты подольше побудешь у нас, Иренаджа?
   - Так долго, как буду вам нужна, - ответила она с  горьким  намеком.  И
тут же ей стало стыдно. Ведь именно Горн сказал тогда: "Твое мужество выше
всяких похвал", и эти его слова она хранила как самое  большое  сокровище,
как лекарство от душевной слабости и сомнений. Там, в другой  стране,  где
она не могла обрести родного крова, она, не задумываясь, кто именно сказал
ей эти слова, крепко держала их в памяти: "...твое мужество... у тебя есть
мужество... Ты не заставишь свою мать делать выбор, который ее погубит, ты
не попросишь ее о помощи, которую она тебе дать не в  состоянии.  Тебе  не
нужна помощь. Твое мужество выше всяких похвал".
   - Лорд Горн, - сказала она, - надо было мне пойти  в  Столицу,  пока...
пока люди еще могли пойти туда.
   - В Столицу ведет не одна дорога, - сказал он.
   - Вы когда-нибудь там бывали?
   Он посмотрел на нее своими серыми глазами будто издалека.
   - Я бывал в Столице. Именно поэтому меня и называют Лордом, - сказал он
доброжелательно, холодно, спокойно.
   - Вы видели Короля?
   - Его тень, - сказал Горн. - Я видел яркую тень Короля.
   Но слово "король" почему-то было теперь употреблено в женском  роде  и,
видимо, означало "королева" или "мать короля"; и все его  слова  вроде  бы
ничего не значили особенного, но она понимала какой-то  их  тайный  смысл,
понимала их так, как никогда  ничего  не  понимала  в  жизни.  Его  глаза,
по-прежнему глядевшие как бы издалека, уставились прямо  на  нее.  Если  я
протяну руку и коснусь его, я все сразу пойму до  конца,  подумала  Айрин.
Исчезнет эта стена, я как бы буду одновременно там и  здесь.  Но,  получив
это знание, я погибну.
   Глаза Горна мягко предупредили: "Не тронь меня, детка".
   К  камину,  у  которого  они  стояли,  кто-то  подошел.  Она   медленно
обернулась и с равнодушием отметила, что это Хозяин Сарк.
   - Ну, теперь, когда пришла Ирена, мой Лорд,  мы  можем  более  свободно
объясняться с вашим гостем, - сказал Хозяин вполне  официальным  тоном,  в
котором слышалось некое скрытое нетерпение.
   Старик посмотрел на него и, как всегда, заговорил не сразу:
   - Очень хорошо. Ты поможешь нам с ним объясниться, Ирена?
   - Да, - сказала она. Она чувствовала, что наконец освободилась от  того
безразличия, от  которого  никак  не  могла  избавиться,  и  вновь  обрела
уверенность. Она окликнула Хью; остальные гости тут же умолкли и собрались
у камина неплотным полукругом. Аллия стояла рядом с Хью,  который  смотрел
то на нее, то на Айрин; глаза у него были  живые,  ясные,  чистые,  как  у
ребенка, а взгляд немного растерянный. Тут заговорил Лорд  Горн,  и  Айрин
стала переводить.
   - Мы просим тебя сослужить нам службу, просим о помощи.
   Хью кивнул.
   - Мы не имеем права ничего от тебя требовать. Если ты выполнишь  то,  о
чем мы просим, то проявишь большую милость по отношению к тем, у  кого  не
осталось надежды.
   - Я понимаю.
   - Мы ничем не можем помочь, хотя тебе будет угрожать опасность.
   Немного помолчав, Хью спросил:
   - А что это за опасность?
   Она не все поняла в ответе Горна, но постаралась  перевести  его  слова
как можно лучше: живущие здесь испытывают  страх...  страх  этот,  как  он
сказал, находится в них самих... и потому они  не  могут  встретить  врага
лицом к лицу, может только кто-то _другой, не здешний_,  только  он  может
заставить врага отступить, заставить отступить этот страх... нет, я правда
не понимаю, что он такое говорит.
   - Спроси его, что это за враг.
   Она спросила. Лорд Горн ответил:
   - Глаз, что видит, даст ему форму; ум, что знает, даст ему имя.
   Во всяком случае, лучше перевести его слова она не могла.
   - Загадки, - сказал, улыбаясь, Хью. Он задумался  было  над  разгадкой,
даже задал какой-то вопрос, но потом вдруг умолк, словно выжидая.  К  нему
пришло терпение, подумала Айрин. Под внешней  неуклюжестью  в  нем  теперь
чувствовалось достоинство. А может, он вовсе и не был таким уж неуклюжим?
   - Что вы дадите ему с собой, мой Лорд? - спросил Хозяин.
   - Шпагу, которая дана была мне, если он этого захочет, - ответил Горн.
   - Что вы дадите ему _для передачи_, мой Лорд?
   Она начала было переводить этот вопрос Хью, но вдруг поняла, что старик
уже что-то отвечает - хоть и медленно, как обычно, но с каким-то странным,
резким нажимом.
   - Ты внук своего деда, Сарк, но где же дети его дочери?
   - Все мы, - сказал темноволосый человек, - все мы ее дети.
   - Дети страха. Это-то и связывает нас. И  правые  руки  наши  бессильны
помочь нам. А ты не продашь нас снова, Сарк? Аллия, принеси шпагу.
   Девушка подошла к сундуку, стоявшему у внутренней стены зала, встала на
колени и откинула крышку.
   Напряжение, возникшее между Горном и  Сарком,  было  таким  сильным,  а
причина его настолько  неясна  ей,  что  Айрин  даже  не  сделала  попытки
перевести что-либо Хью. Вместе с ним она во все глаза смотрела на Аллию.
   Окутанная  летящим  облаком  светлых  вьющихся  волос,  девушка   вновь
пересекла зал, неся на вытянутых руках яркую,  тонкую  полосу  света.  Она
остановилась было напротив отца,  но  тот  коротким  повелительным  жестом
указал ей на Хью. Аллия подошла к Хью, улыбаясь, слегка  приподняла  руки,
но губы и лицо ее были бледны.
   Хью посмотрел на шпагу и едва слышно прошептал:
   - Боже мой!
   Не поднимая глаз, не отрывая их от клинка, не глядя ни на Аллию, ни  на
Горна, ни на Айрин, Хью неуклюже, но с упрямой решимостью принял шпагу  из
рук девушки. Шпага явно весила немало. Он не сделал попытки взмахнуть  ею,
со свистом рассечь воздух, но как-то  неловко  держал  ее  перед  собой  -
словно за барьер держался.
   - Значит, - сказал он отрешенно, - _то, с чем мне придется встретиться,
вполне реально_.
   - Похоже, что так, - прошептала Айрин.
   - Я надеялся, что это просто какое-нибудь  колдовство.  Тогда  было  бы
легче. Слушай, ты лучше все-таки скажи им, что в школе  я  фехтованием  не
занимался.
   Он аккуратно уставил кончик шпаги в полированный пол  и  оперся  на  ее
рукоять, глядя вниз на гарду и лезвие  с  выражением  недоброго  уважения.
Красиво отделанная рукоять  удивительно  подходила  к  его  крупной  руке;
лезвие было очень  тонким  и  длинным.  Эфес,  где  Айрин  искала  подобие
крестовины, как на шпагах, виденных в книгах, представлял собой  массивный
овал, украшенный цепочкой желтых камней.
   Подняв наконец глаза, Айрин заметила, что остальные все еще смотрят  на
шпагу.  Лицо  Сарка  покраснело   и   как-то   постарело;   Горн   казался
невозмутимым.
   - Он говорит, что не владеет искусством фехтования, мой Лорд, - сказала
Айрин и испытала странное чувство  маленького  злорадного  удовлетворения,
словно заключила союз с Хью против Горна и всех остальных.
   - Не знаю, смогло бы помочь ему это искусство или нет, - сказал старик.
- Я просто не имел права посылать  его  _туда_  безоружным.  -  Голос  его
звучал печально, и вспыхнувшее было негодование погасло в душе Айрин.
   - Мне кажется, это Его шпага, из Столицы, - сказала она Хью.
   - Спасибо, -  сказал  Хью  старику  на  языке  вечерней  страны;  потом
обратился к Айрин: - Ну что ж, могут они, по крайней  мере,  сказать  мне,
куда идти и что делать?
   Она еще не успела до конца перевести его вопрос, а некоторые из мужчин,
до сих пор стоявшие молча, разом стали отвечать. "Вверх на Гору", - сказал
один, а другой  добавил:  "Там,  внутри",  а  старый  Гобим  сказал:  "Это
вообще-то сама Гора". Хозяин остановил их всех и сказал:
   - Нужно подняться на Гору до летнего пастбища. Ирена  знает  дорогу  до
Верхнего Перевала.
   - Нет! - вмешалась вдруг Аллия, лицо ее казалось безумным и испуганным.
- Пустите меня - я пойду с ним!..
   - Ты не сможешь, - сказал Сарк. - Ты поползешь на четвереньках,  умоляя
вернуться назад, еще до того как перейдешь мост.
   Он говорил с мстительным  удовлетворением  и  не  пытался  это  скрыть.
Аллия, вся в слезах, повернулась к отцу и закрыла лицо руками.
   - Скажи, о чем они говорят, - с отчаянием попросил Хью.
   - Они хотят, чтобы ты поднялся вверх по склону Горы до самого  высокого
пастбища. Аллия хочет показать тебе дорогу, но  понимает,  что  не  сможет
этого сделать. Лорд Горн...
   Но в это время Айрин услышала, как старик говорит Сарку:
   - Ты бы снова послал девочку, да, Сарк? Для тебя ведь существует только
такой единственно возможный путь. Но ты больше уже не в силах  ни  послать
ее, ни удержать при себе. А дорога ведет в обе стороны. Куда смотрят  лица
тех, кто приходит к нам с юга?
   - Скажи, пусть не беспокоятся, -  сказал  Хью.  -  Я  пойду,  куда  они
скажут.  Если  уж  я  отправлюсь  в  путь  с  этой  штукой,  чтобы  искать
неприятностей, то не сомневаюсь, что найду их.
   - Это далеко, и туда ведут разные тропы. Я пойду с тобой, я там наверху
бывала раньше.
   - Хорошо, - сказал он без лишних вопросов.
   Айрин обернулась к Горну:
   - Он пойдет. Я пойду с ним.
   Старик склонил голову.
   - Когда нам идти?
   - Когда хотите.
   - Когда  ты  хочешь  отправиться  в  путь?  -  спросила  она  Хью.  Она
чувствовала, что начинает дрожать; слезы Аллии вызвали  и  у  нее  желание
расплакаться.
   - Чем раньше, тем лучше.
   - Ты так думаешь?
   - Хочется с этим покончить, - просто сказал он и  посмотрел  на  Аллию,
которая прижалась к отцу, спряталась под  его  рукой  и  не  подняла  глаз
навстречу Хью. - Завтра, - сказал  он,  немного  помедлив.  -  Спроси  их,
согласны ли они.
   - Тут распоряжаешься ты.
   - Что-нибудь не так?
   - Не знаю. Почему  они  не  могут  сказать...  Это  несправедливо!  Мне
кажется, они просто отсылают  тебя,  как...  я  не  знаю...  как  овцу  на
заклание.  Это  как...  -  но  она  не  смогла  подобрать  нужного  слова:
_жертвоприношение_.
   - Они повязаны по рукам и ногам, - сказал он. - Они  не  могут  сделать
то, что должны. Если я это могу, то и сделаю. Это нормально.
   - Не думаю, что тебе вообще следует идти.
   - Я за этим и пришел, - сказал он и посмотрел на нее ясными глазами.  -
А между прочим, как ты сама-то? Если ты считаешь, что это скверные игры...
Нет никакого смысла обоим оставаться в дураках.
   Она заметила,  как  отблеск  пламени  в  очаге  темно-красными  бликами
пробежал вверх по острию шпаги.
   - Я знаю дорогу, тебе понадобится  помощник.  И  вообще,  все  равно  я
больше не хочу оставаться здесь. Больше не хочу.
   - Я бы мог остаться здесь навсегда, - сказал он чуть слышно,  глядя  на
Аллию, но не в лицо ей, а на ее руку, белевшую на фоне голубовато-зеленого
платья.
   - Весьма вероятно, что и  останешься.  -  Помимо  ее  воли  сострадание
смягчило горечь этих слов; и все равно она будто  отвечала  предательством
на предательство; но он так этого и не понял.


   Ее просили остаться в  замке,  но  она,  извинившись,  поспешила  уйти.
Переводчик Хью не был нужен; у него отношения с ними развивались  быстрее,
чем у нее, хотя он и не говорил на их языке. И ей этого было  не  вынести.
Сама виновата, что была дурой,  но  теперь  уже  слишком  поздно.  Слишком
поздно. Она не остереглась мудрого и опасного человека, дала свое обещание
бессердечному. Она ошиблась и сама выбрала  участь  рабыни.  И  теперь  ей
оставалось только глядеть на своего "хозяина", глядеть и не видеть в  нем,
своем "зеркале", ни доверия, ни честности, ни мужества.  Его  загадочность
таила в себе лишь пустоту, а все его чувства сводились к зависти.
   И все же, если смотреть на него суждено Аллии, неужели она не увидит  в
нем того гордого человека, которого раньше видела Айрин? Ведь  именно  они
предназначены друг для друга - он, темноволосый, яркий,  горячий,  и  она,
светлая и холодная. Как мог он не ревновать, когда рядом  с  Аллией  стоял
Хью? Сестра и брат, так сказал Лорд Горн, глядя на Аллию и Хью, но,  глядя
на Аллию и Сарка, он, наверно, сказал бы: любовница  и  любовник,  жена  и
муж. И это так, как должно было бы быть. Все здесь так, как  должно  быть,
как следует быть; все, кроме нее, которая не  принадлежит  их  народу,  не
принадлежит никому, не имеет ни собственного дома, ни своего народа.
   Она поужинала с Пализо и Софиром и  после  ужина  немного  посидела  на
кухне, освещенной огнем очага, но прежнего покоя больше не было.  Ниточка,
которой она привязала к ним свою жизнь, оборвалась. Игра окончена.  Раньше
она воображала себя их дочерью, но это никогда не было правдой,  и  теперь
эти невсамделишные отношения лишь обременяли настоящую  привязанность.  И,
зная, куда она пойдет утром, они, хоть и старались  этого  не  показывать,
испытывали перед ней благоговейный трепет. Софир был просто жалок.  Пализо
держалась лучше, но ханжество уже властвовало над всеми  троими,  и  Айрин
вскоре пожелала им спокойной ночи и ушла к себе.
   Она задернула занавески, скрыв неизменную чистоту неба, зажгла лампу  и
стала думать. Но ни одной стоящей мысли в голову не  приходило.  Она  была
измучена и легла спать. В постели, прежде чем уснуть, она  прислушалась  к
ветру, постукивавшему ставнями  старого  дома,  и  подумала:  "Что  бы  ни
случилось, я не вернусь в Тембреабрези. Пора уходить отсюда. Навсегда.  Он
всего лишь заставил меня пообещать сделать то, что я и так  бы  непременно
сделала". Мысль эта была вовсе не утешительной, тем не менее она успокоила
ее. Отвращение, ощущение того, что тебя предали,  рождалось  из  понимания
необходимости расстаться и не делать попытки сохранить  то,  что  когда-то
любила. Нечего было  хранить,  кроме  вечной  готовности  любить.  И  если
чувство утраты прошло - тем лучше.
   Интересно, почему ей больше совсем не страшно? Ее теперешняя  усталость
была  как  бы  памятью,  запечатлевшейся  в  нервах  и  мускулах,  о   том
безграничном, изнуряющем страхе, который на этот раз она ощутила по дороге
сюда. Но теперь она спокойно представляла себе,  как  выходит  на  дорогу,
поднимается в гору, и под ложечкой не появлялось сосущего ужаса, а  сердце
и мозг не опутывала паника. Возможно, это значило, что она наконец сделала
правильный выбор - сделала _то, зачем пришла сюда_,  как  сказал  бы  Хью,
бедный Хью, огромный и беспокойный, с такими честными  глазами.  Он  идет,
хотя не хочет идти, хотел бы остаться. Но тогда какой же  выбор  правилен?
Ну, это станет ясно само собой, а пока страха не было, было только желание
спать, спать тем сном, который возникает здесь из глубин более  бездонных,
чем мир сновидений, из запредельных  бездн,  которые  нельзя  назвать  или
увидеть, - это  как  гора,  заключенная  внутри  другой  горы,  как  море,
заключенное в ручье, бегущем по этой земле, где не бывает дождей.
   Когда дом проснулся, она  поднялась,  надела  свои  джинсы,  рубашку  и
походные башмаки, намереваясь, как  и  всегда  покидая  волшебную  страну,
ничего не брать с собой, не переносить  через  порог;  но  потом  взяла  в
сундуке, стоявшем в гостиной, старый грязный плащ, который  Пализо  давала
ей, когда Айрин ходила вниз по Северной дороге  с  купцами.  Плащ  был  из
темно-красной шерсти, весь в  пятнах,  кромка  обтрепалась,  но  теплый  и
легкий, его удобно было нести, скатав в небольшой тючок.  Софир,  которого
мучила мысль, что ее путешествие может  затянуться,  приготовил  увесистый
пакет с вяленым мясом, сыром, сухарями, которых явно должно  было  хватить
надолго. Все это она закатала в плащ.
   Они с Пализо на мгновение приникли друг к другу. Ни та ни другая  не  в
силах были вымолвить ни слова. Это был конец, а  слова  предназначены  для
начал. Айрин поцеловалась с Софиром и вышла из гостиницы.
   Во дворе она увидела Адуван, Вирти и других детей,  которые  ждали  ее,
возбужденные, но то ли испуганные, то ли растерянные. Они почти ничего  не
говорили, только льнули к ней, словно им хотелось поддержать ее, ободрить.
По улице, состоящей из ступенек, вниз  спускалась  группа  людей:  Горн  и
Ал