ледовала за ним.
   Тропа была довольно узкой, но отчетливой, и  ее  не  пересекали  другие
тропки, которые могли бы сбить с толку.  Оленьих  следов  видно  не  было.
Тропа полого спускалась к югу, то и  дело  огибая  выпуклости  и  провалы,
похожие  на  мелкие  мышцы  в  теле  Горы.  Деревья  здесь  росли   тесно,
тонкоствольные, высокие. Часто  попадались  нагромождения  скал  и  выходы
наверх светлой  гранитной  породы:  изредка  над  тропой  вздымался  голым
каменным лбом склон Горы - чистый камень, лишенный всякой  растительности.
В тех местах, где земля под деревьями была помягче,  опавшую  еловую  хвою
кто-то отгреб в сторону и собрал в  кучи.  Заметив  это,  Хью  вспомнил  о
неуклюжих, толстых, бледных, морщинистых ногах или лапах, с трудом  несших
тяжелое туловище. ОНО бежало на задних лапах, как человек. Но было гораздо
крупнее человека  и  бежало  тяжело,  но  очень  быстро.  С  трудом  несло
собственный вес и кричало, будто от боли. Хью был не в силах  отогнать  от
себя этот образ, лишь однажды перед ним возникший. Он подумал,  что  возле
тропы в  воздухе  разлит  какой-то  запах,  смутно  знакомый,  нет,  очень
знакомый, знакомый очень хорошо, и все же назвать  его  он  не  мог.  Есть
такие цветы, летом они бывают на  каком-то  кустарнике  и  пахнут  так  же
противно - отчасти похоже на запах спермы. Он  все  шел  и  шел  вперед  и
больше ни о чем не мог думать, кроме увиденной на мгновение  белой  твари,
пробежавшей тогда над ними по этой самой тропе.
   Путь пересек маленький ручеек, родившийся от  более  крупных  высоко  в
горах. Он остановился, чтобы напиться: его постоянно мучила жажда. Девушка
тоже подошла и склонилась к воде рядом с ним. Он давно уже забыл, что  она
здесь, позади него, идет за ним следом. Блеск воды в ручье и лицо  девушки
заслонили воспоминание о белой твари. Напившись, Ирена вымыла лицо, смыв с
него грязь, пот и кровь, плеская водой, вымыла руки  до  плеч  и  шею.  Он
последовал ее примеру, и прикосновение воды  немного  его  ободрило,  хотя
мысли по-прежнему ворочались еле-еле и все вокруг казалось  равнодушным  и
непонятным, все как-то утратило смысл.
   Она что-то говорила.
   - Не знаю, - ответил он наобум.
   На мгновение он увидел ее глаза, темные  и  блестящие,  в  однообразном
сумеречном свете лесной чащи.
   - Если мы все еще находимся на восточной стороне Горы,  то  юг  там,  -
сказала она, показывая пальцем. Он кивнул. - И проход  тоже  там.  Но  эта
тропа все время петляет. У меня уже голова кругом. Если мы намерены где-то
сойти с тропы, то лучше сделать это сейчас, пока я еще не совсем  утратила
ощущение... пока я представляю себе, где проход.
   Она снова посмотрела на него.
   - Лучше остаться на тропе, - сказал он.
   - Ты уверен в этом? - спросила она с облегчением.
   Он кивнул и встал. Перейдя через  ручеек,  они  двинулись  дальше.  Под
близко стоящими темными  деревьями  сгущалась  мгла.  Не  существовало  ни
расстояний, ни выбора, ни понятия о времени. Они шли вперед. Теперь  тропа
спускалась вниз весьма ощутимо.  Она  все  больше  уводила  их  вправо,  к
западу, огибая огромное  тело  Горы.  "Чем  дальше  на  запад,  тем  будет
становиться темнее", - подумал Хью.
   Ирена потянула его за  руку;  она  хотела,  чтобы  он  остановился.  Он
остановился. Она хотела, чтобы он сел и поел. Он сел. Есть ему не хотелось
и не хотелось задерживаться здесь надолго, но немножко отдохнуть оказалось
приятно. Потом он встал, и они снова двинулись в  путь.  Отвесно  падавшие
вниз ручьи то тут, то там пересекали теперь тропу, журча в темных складках
расщелин, и возле каждого из них Хью опускался на колени и пил, потому что
жажда продолжала мучить его, а кроме  того,  вода  эта  -  пусть  хоть  на
минуту! - подбадривала. Тогда он  смотрел  вверх  и  видел  между  темными
переплетенными  ветвями  небо,  а  рядом  с  собой  -  тихое,   нежное   и
одновременно суровое лицо девушки, опустившейся на колени у  кромки  воды;
тогда он слышал вздохи ветра над головой и еще  где-то  внизу,  на  склоне
Горы. Ощущать это было ему совершенно необходимо, как и чувствовать руками
мелкие колючие растения на берегу очередного ручья.  А  потом  становилось
легче, он вставал и продолжал идти вперед.
   Наконец они добрались до места, где было не так темно и  росли  деревья
со светлыми стволами и круглыми листьями. Здесь тропа разветвлялась.  Одна
дорожка вела влево и вниз, вторая - прямо.
   - Вот эта, возможно, ведет на Южную  дорогу,  -  сказала  Ирена,  и  он
понял, что "вот эта" значит: левая.
   - Нам следует остаться на тропе.
   - Она все не кончается. Похоже, что теперь уже мы идем точно на  запад.
Наверно, тропа просто  огибает  Гору  кругом  и  возвращается  к  Верхнему
Перевалу. Так можно идти до бесконечности...
   - Ну и хорошо, - сказал он.
   - Я устала, Хью.
   Минуты или часы прошли с тех пор, как они прошлый раз  останавливались?
Он хотел идти дальше, но все же сел и стал  ждать  там,  на  развилке  под
бледноствольными деревьями, пока она поест. Потом снова пошли.  Добравшись
до ручья, напились и двинулись дальше.
   Теперь тропа вела вверх. Здесь были только такие направления: вправо  -
влево, вверх - вниз. Ощущение оси было давным-давно потеряно, оно теперь и
не имело значения.  Прохода  не  было.  Тропа  пошла  вверх  очень  круто,
извиваясь по ущелью, рассекшему тело Горы, все время вверх и вверх.
   - Хью!
   Ненавистное ему имя прозвучало  откуда-то  издалека  в  полной  тишине.
Ветер улегся. Нигде  ни  звука.  "Спокойно,  -  подумал  он  тупо,  однако
почувствовав трепет волнения, - ты теперь должен быть спокоен". Нехотя  он
перестал шагать и обернулся. Сперва он вообще не мог  разглядеть  девушку.
Она осталась далеко позади, гораздо ниже, еле видная в неясном свете среди
тесно стоящих деревьев; ее лицо казалось бледным пятном. Если  бы  он  еще
немного прошел вперед, они наверняка  потеряли  бы  друг  друга  из  виду.
Может, и к лучшему. Но он стоял  и  ждал.  Она  догоняла  очень  медленно,
подъем давался ей с трудом, она его "преодолевала", как говорят в книжках.
Тяжко было идти по этой дороге.  Она  явно  устала.  Он  же  усталости  не
чувствовал, разве что когда, как  сейчас,  приходилось  останавливаться  и
стоять. Если бы он мог, не задерживаясь, идти и идти дальше, то шел бы без
конца.
   - Нельзя же без конца идти и идти вперед, - задыхаясь,  прошептала  она
сердито, когда добралась до того места, где он поджидал ее.
   Ему стоило немалых усилий проговорить:
   - Теперь уже недалеко.
   - Недалеко?
   Помолчи,  хотелось  ему  сказать.  Он  даже  прошептал:  "Помолчи".   И
повернулся, чтобы идти дальше.
   - Хью, подожди!
   Ужас плеснулся в этом ее почти беззвучном крике. Он снова посмотрел  на
нее, но не знал, чем ее успокоить.
   - Ну хорошо, - сказал он. - Ты немного подожди здесь.
   - Нет, - сказала она, пристально глядя на него. - Нет, я  не  останусь,
если ты уйдешь.
   Она рванулась вперед и прошла мимо него по узенькой  тропинке  какой-то
дергающейся,  неестественной  походкой.  Он  последовал  за   ней.   Тропа
повернула, пошла вверх, снова повернула под темными елями,  под  нависшими
скалами. За последним поворотом перед ними неожиданно открылись безбрежные
дали, громады подернутых дымкой лесов, спускающихся по склонам вниз, - вся
вечерняя страна лежала внизу, у их ног, и небо над ней темнело  вдали,  на
западе. Они не стали задерживаться, а вновь вошли под сень деревьев, в мир
листьев и ветвей, в мир Горы,  под  нависающие  скалы.  Справа  прямо  над
головой громоздились дикие утесы. Деревья между  скалами  росли  редкие  и
тщедушные. Под ногами - сплошной камень, тропа шла почти ровно.
   Тяжелая,  нервная  поступь  Ирены  стала  совсем  неуверенной.  Девушка
остановилась. Сделала несколько  шагов  и  снова  остановилась.  Когда  он
подошел и встал рядом, она прошептала:
   - Там.
   Перед ними стеной стоял утес, который тропа огибала и, сужаясь, уходила
вдаль. Хью сделал еще несколько шагов и за углом утеса увидел  другую  его
сторону -  вогнутую,  осыпавшуюся,  занавешенную  кустарником,  наполовину
лишенным листьев. Там был вход в пещеру. Да, это было, конечно, здесь, это
было то самое  место.  Он  просто  стоял  и  смотрел  -  без  страха,  без
каких-либо иных эмоций. Наконец он дошел. Снова дошел до цели. Он шел сюда
всю жизнь, никогда не забывая и не оставляя задуманного.
   Оставалось лишь сделать несколько шагов по ровной  каменистой  площадке
перед пещерой и войти внутрь. В  пещере  было  темно.  Нет,  это  были  не
сумерки: тьма. Изначальная, вечная тьма.
   Он двинулся вперед.
   Она  обогнала  его,  эта  девушка,  оттолкнула,  спихнула  с   узенькой
тропинки, бросилась вниз через каменистую площадку к пещере,  ко  входу  в
нее - но не вошла. Резко остановилась, подобрала  камень  и  швырнула  его
прямо в темную пасть пещеры, крича тонким пронзительным  голосом,  похожим
на птичий:
   - Ну давай выходи! Выходи же!
   - Назад! - крикнул Хью, настигнув ее в три  прыжка.  Придерживая  ножны
левой рукой, он правой выдернул из них шпагу - помощи ждать было неоткуда.
Из пещеры дохнуло холодом, из ледяного мрака  вылетел  голос  разбуженного
чудовища, его жуткий вой. И появилось ужасное лицо, нет, не лицо, а  нечто
безглазое, в трещинах морщин, нечто отталкивающе белое и слепое высунулось
оттуда и начало вздыматься над ним. Держась за рукоять меча обеими руками,
Хью ткнул острием вверх, внутрь белого морщинистого живота и изо всех  сил
резко потянул лезвие вниз. Свистящий рыдающий крик перерос в непереносимый
вопль.  Опутанное  собственными  вывернутыми  внутренностями  и   покрытое
бледной кровью, чудовище, взревев, рывком поднялось во весь рост,  вырвало
шпагу у него из рук, а потом рухнуло прямо  на  юношу,  подминая  его  под
себя, когда он попытался - увы, поздно - отбежать от него подальше.



8

   ОНО  все  еще  шевелилось.  Подергивание  рук,  маленьких,  похожих  на
передние лапки ящерицы и одновременно на руки человека  -  плечо,  ладонь,
пальцы,  -  было  ритмичным,  но   чисто   рефлекторным,   ненаправленным.
Человеческие руки, женские... И еще женскими  были  груди,  расположенные,
как сосцы свиноматки, от подмышек и вниз по бокам вдоль  всего  живота  до
того места, где в такт предсмертным судорогам то появлялась,  то  исчезала
зияющая рана, из которой торчала  рукоять  шпаги.  Ирена  на  четвереньках
отползла в сторонку и низко пригнулась -  ее  вырвало  на  пыльные  скалы,
вывернуло наизнанку. Когда она  наконец  почувствовала,  что  в  состоянии
приподняться, то поползла прочь, подальше,  прочь  от  умирающей  твари  с
распоротым брюхом. Но под дергающейся тушей лежал Хью, и разве  могла  она
бросить его там? Впрочем, он, наверно, тоже был мертв  или  умирал,  а  ей
было так страшно, что она ничего не могла поделать,  ничем  не  могла  ему
помочь. Она даже на ноги встать не могла. Только не переставая  дрожала  и
постанывала, поскуливала, как щенок. Когда ей все же удалось подползти так
близко, что подрагивающие ручки оказались над ней и стали отчетливо  видны
скользкие внутренности  в  распоротом  брюхе  и  Хью,  лежащий  на  спине,
придавленный огромной морщинистой ногой и тушей чудовища, то  не  осталось
даже сил ухватиться за него, не только его высвободить. Надо  было  как-то
сдвинуть мерзкое чудовище, как-то спихнуть его с тела Хью.  Но  стоило  ей
коснуться руками белого морщинистого бока, как  она  издала  пронзительный
вопль.
   Бок был ледяной, это был холод  смерти.  Чудовище  лежало  бессильно  и
неподвижно, лишь непроизвольно содрогалось, дрожь пробегала по  всему  его
телу.  Она  попробовала  толкнуть  тушу,  опустив  голову,  закрыв  глаза,
обливаясь слезами.  Туша  немного  сдвинулась,  потом  повернулась,  потом
перекатилась на спину, высвобождая тело Хью, лежавшее в мерзком месиве  из
слизи и крови. Тонкие белые передние конечности твари теперь были  воздеты
к небу. Склонившись над Хью, Ирена краем глаза видела, как их подергивание
становится все слабее и судорожнее. Хью лежал на спине, обе ноги  неуклюже
закинуты на сторону, лицо покрыто кровью, как маской. Она попыталась прямо
руками стереть кровь с его лица, чтобы очистить хотя бы рот и нос,  потому
что дышал он с трудом,  часто  хватая  воздух  ртом,  и  продолжал  лежать
совершенно неподвижно; лицо его на ощупь было холодным. Эта тварь  слишком
долго была на  нем,  заморозила,  остановила  его  живую  кровь.  Хью  был
повержен. Если бы только ей удалось вытащить его из этого месива, подальше
от белой подергивающейся туши, - ах, если бы можно было туда не глядеть! -
и оттащить его куда-нибудь подальше, вымыть, развести  костер  и  согреть,
согреть его и самой согреться. Но она не в силах была его сдвинуть. Если у
него на спине рана, такой попыткой его можно просто убить. Она не решалась
даже ноги ему поправить - вдруг переломаны?
   - Что же мне делать? - простонала она вслух и почувствовала,  что  язык
распух, пересох и еле ворочается во рту. Жажда давно уже  томила  ее  -  в
течение всего долгого пути к этой пещере, в течение многих часов, пока Хью
шел  и  шел   вперед   своей   безжалостной   размеренной   походкой,   не
останавливаясь, словно рвался к  цели,  словно  его  тянуло  магнитом;  ей
оставалось лишь следовать за ним, потому что она прекрасно  понимала  -  в
одиночку ни один из них никогда не выберется из этой страны.  А  путь  был
все круче и круче, и совсем перестали попадаться ручьи, а потом они  дошли
до пещеры.  Но  теперь  рот  у  нее  как  ссохшийся  пластырь.  Должна  же
где-нибудь здесь быть вода! Она откинулась назад и села  на  пятки,  глядя
невидящими глазами на каменистую площадку перед входом в  пещеру  -  перед
этой темной пастью, - на голые  склоны,  на  утесы  наверху,  на  верхушки
деревьев и гребни скал по другую сторону пропасти. Она не желала  смотреть
на белую тварь,  но  подрагивание  мерзких  передних  конечностей  все  же
замечала краем глаза постоянно; подрагивание стало  совсем  слабым,  почти
прекратилось. Она попыталась обтереть о камни руки, которые  были  покрыты
коркой слизи и засохшей крови и почти не сгибались. И вдруг услышала,  как
в горле Хью ожило дыхание. Хью пошевелил руками и  кашлянул  -  слабенько,
жалобно, как ребенок. Губы его задвигались, и он  медленно  открыл  глаза.
Выражение глаз было совершенно бессмысленным, но когда она  присела  рядом
на корточки и позвала по имени, то он взглянул на нее, и, увидев голубизну
его глаз, она поняла, что душа его жива.
   - Хью, ты можешь двигаться? Сесть можешь?
   Дыхание со свистом вырывалось из его груди.
   - Д'шать н'чем, - еле слышно проговорил он.
   - Это ничего. Ты просто выбился  из  сил.  Если  можешь  двигаться,  то
хорошо бы нам убраться отсюда подальше. Я не могу тебя поднять.
   - Толстый, - сказал он. - Погоди.
   Он закрыл глаза, потом медленно открыл их, сжал губы  и  заставил  себя
приподняться на обоих локтях. Голова бессильно свисала на грудь.
   - Держись, - сказал он то ли ей, то ли себе.
   - Вот так! - сказала она, поддерживая его за плечи. - Молодец!
   Он со стоном встал на колени. Секунду постоял.  Похоже,  он  совсем  не
сознавал, где находится, не замечал белой твари,  дрожащей  рядом;  дальше
собственного тела его мысли в данный момент не распространялись. Когда  он
попытался встать, Ирена наконец смогла как-то помочь ему - подставила свое
плечо как костыль. Он был очень тяжелый, еле держался на ногах, ничего  не
видел. Пошатываясь, она повела  его  вокруг  туши  поверженного  чудовища,
через площадку перед пещерой, в небольшую рощицу тонкоствольных  деревьев,
что росли недалеко от скалы, на тропинку, которая  почти  сразу  же  резко
сворачивала влево  и  вниз.  Спуск  был  таким  крутым,  что  Хью  не  мог
удержаться на ногах. Но все же они отошли  от  пещеры  достаточно  далеко.
Теперь надо было уложить его или усадить на тропе и отправиться на  поиски
воды, потому что она услышала журчание ручья и поняла,  что  слышала  этот
звук все время, пока они были на площадке перед  пещерой.  Она  проволокла
Хью  за  следующий   поворот.   Дорожка   сбегала   вниз   между   густыми
папоротниками. Сверху падал ручеек - чистая прозрачная лента вилась  между
валунами, пересекала тропинку и исчезала в  зарослях  папоротника  и  трав
где-то внизу, на склоне Горы.
   - Вот, - сказала Ирена. Как только она перестала поддерживать  Хью,  он
снова опустился на колени, а потом и на четвереньки. - Ложись,  -  сказала
она, и он бессильно опустился на бок и лег меж папоротников.
   Она напилась, вымыла руки и лицо в неиссякающих ясных струях,  принесла
воды Хью - в ладонях, каждый раз по глотку, большего она для него  сделать
не могла. Она попыталась усадить его, чтобы снять с него рубашку. Он слабо
сопротивлялся. "Хью, она же вся в крови и в какой-то гадости, она  воняет,
Хью..."
   - Мне холодно, - упрямился он.
   - У меня есть одеяло, плащ. Он сухой, ты согреешься.
   Он сопротивлялся не очень настойчиво, и ей все-таки удалось  стащить  с
него кожаную куртку. Он раза два болезненно вскрикнул, когда она  вынимала
его руки из рукавов, и она решила, что  плечо  у  него  или  сломано,  или
вывихнуто, но он вполне внятно сказал: "Ничего, все в порядке". Весь перед
его рубашки задубел и был покрыт  коркой  бледного  красновато-коричневого
цвета; рубашку с него она тоже сняла, не обнаружив на  теле  никаких  ран.
Его плечи, руки и грудь были крупными, гладкими и сильными, очень белыми в
сумрачном полусвете,  царившем  меж  папоротников.  Она  завернула  Хью  в
красный плащ, а когда как-то отстирала его рубашку, то использовала ее как
губку, чтобы отмыть ему лицо, шею и руки; потом снова выполоскала  рубашку
и отжала, одновременно и сама лечась и отмываясь в  воде,  наслаждаясь  ее
холодными, чистыми прикосновениями. Когда она оставила его в покое, он лег
и закрыл глаза. Дышал он все еще поверхностно, но  спокойно.  Она  сидела,
накрыв его руку своей, успокаивая этим и его и себя.
   В ущелье, которое они раньше видели сверху,  царила  тишина.  Вся  Гора
словно оцепенела, только непрерывно звучала тихая музыка бегущего ручья.
   Здесь было  хорошо,  в  этом  убежище  у  тропы:  папоротники,  валуны,
прозрачная  сверкающая  лента  воды,  спокойные  темные  ветви  елей.  Она
посмотрела вверх. Тропа описывала почти полный  круг;  они,  должно  быть,
находились почти под той каменистой  площадкой  у  входа  в  пещеру.  Этот
ручеек зарождался где-то чуть ниже пещеры и здесь выходил на  поверхность,
к свету. Здесь они были вроде бы рядом с пещерой,  но  на  другом  уровне,
словно в другой плоскости. Никогда не думаешь  о  том,  чтобы  постараться
пройти мимо дракона, думала Ирена.  Только  и  думаешь,  как  бы  до  него
добраться. А вот что делать потом?
   Она снова заплакала, тихо, без надрыва.  Слезы,  прозрачные,  как  вода
ручейка, омывали ее щеки. Она думала об этих жалостных ужасных  ручках,  о
белых сосцах; она плакала, спрятав лицо  в  ладонях.  Я  миновала  обитель
чудовища и обратно пойти не смогу. Я должна идти дальше. Это когда-то было
моим домом - огонек в окне, огонь в очаге, я была там ребенком, я была  их
дочерью, но это ушло. Теперь я только _дочь дракона, дитя короля_, та, что
должна идти одна, и я пойду вперед, потому что позади у  меня  больше  нет
дома.
   Маленький и бесстрашный, пел ручеек. Она наконец свернулась в клубок на
земле  и   уснула,   совершенно   измученная.   Место   было   болотистое:
прикосновение холодных папоротников вызывало озноб,  земля  пахла  влагой.
Никак не удавалось согреться. Рядом не было ничего подходящего для костра,
а у нее уже совсем не осталось сил, чтобы снова встать и пойти  в  лес  за
дровами, да еще разжигать костер. Хью  крепко  спал.  Он  лежал  почти  на
животе, прижав к себе руки, чтобы согреться. Край красного плаща зацепился
за папоротники и повис на них. Она заползла под  этот  краешек,  прижалась