жна.
   - Это жестоко!
   - Я категорически заявляю, что меня не интересуют сексуальные  извращения
Древней Греции.
   - А я чувствую, что на самом  деле  -  интересуют.  -  Она  на  несколько
мгновений замолкает. - Иначе ты не боялся бы посмотреть мне в глаза.
   Он резко оборачивается:
   -Да я нисколько не бо...
   Кулачок у нее очень маленький,  но  правый  апперкот  нанесен  снизу,  от
пояса, и не  просто  молодой  женщиной,  которая  хоть  и  не  атлетического
сложения в прямом смысле слова, но может вполне гордиться  своей  физической
подготовкой. Удар нанесен  с  удивительным  профессионализмом,  время  точно
рассчитано, так же точно рассчитано и попадание - прямо в подбородок.  Можно
заподозрить, что она наносит такой удар не впервые. Совершенно очевидно, что
наибольший эффект достигается  именно  хорошо  рассчитанной  неожиданностью,
ведь известно, что ее папаша предпочитал, чтобы его  целенаправленные  удары
сыпались  как  гром  с  ясного  неба.  Голова  мистера  Майлза  Грина  резко
откидывается назад. Рот широко раскрывается,  глаза  стекленеют,  зрачки  не
фокусируются: он покачивается и медленно  опускается  на  колени;  с  минуту
пытается снова подняться, но затем, в результате весьма умелого  и  твердого
толчка босой пяткой прелестной  левой  ноги,  опрокидывается  на  изношенный
ковер цвета увядающей розы. И лежит без движения.
 
 
 
 
   III
 
   Вот что, однако, рождает  у  многих  убеждение,  что  существование  бога
трудно  доказуемо.  Они  не  способны  подняться  мыслями  над   предметами,
воспринимаемыми посредством чувств; они настолько не привыкли  рассматривать
что бы то ни было без того, чтобы прежде не вообразить его себе - а ведь это
есть способ мышления, применимый лишь  к  материальным  объектам,  -что  все
невообразимое кажется им непостижимым. Об этом явственно свидетельствует тот
факт, что даже философы преподносят своим ученикам как максиму, что ничто не
может быть воспринято умом, не  будучи  прежде  воспринято  чувствами...  из
чего, однако, следует,  что  концепции  бога  здесь  вовсе  нет  места.  Мне
представляется, что те, кто пытается использовать воображение, чтобы постичь
эту концепцию, ведут себя так, словно хотят воспользоваться  зрением,  чтобы
слышать звуки или ощущать запахи.
   Rene Descartes. Discours de la Methode (85)
 
 
 
   Дочь мнемозины взирает на свою жертву, задумчиво  трогая  кончиком  языка
костяшки все  еще  сжатых  в  кулачок  пальцев.  Некоторое  время  спустя  -
традиционные десять (хотя на этот раз никем не  отсчитанных)  секунд  -  она
решительно перешагивает через простертое на полу тело и подходит к  кровати;
нажимает на кнопку звонка. Стоит  ей  лишь  коснуться  кончиком  пальца  его
пластмассовой пуговки, как из девушки-боксера она моментально превращается в
женщину-врача. Она снова- доктор  дельфи.  Белый  халат,  грудной  карман  с
торчащими из него ручками, именная планка, волосы  стянуты  в  строгий  узел
тоненьким черно-белым шарфиком (венок из розовых бутонов исчез, как и хитон,
висевший на часах с кукушкой), образ восстановлен до мельчайших деталей. Как
и  прежнее,  сурово-холодное  выражение  лица.   Ни   следа   нежности   или
поддразнивания.
   И теперь, таинственным  образом  ре-преобразившись,  она  возвращается  к
недвижно лежащему на полу мужчине и опускается рядом с ним на колени. Словно
спортивный врач на ринге, она поднимает кисть его руки  -  проверить  пульс.
Затем склоняется над лицом - он распростерт на спине -  и  приподнимает  ему
веко. И тут открывается дверь.
   В дверях стоит пожилая медсестра, явно из тех, кто строго  придерживается
правил и никаких вольностей не допустит. В  ее  позе,  во  всем  ее  облике,
прежде чем она успевает  произнести  хоть  одно  слово,  видится  абсолютная
беспрекословность, уверенность в том, что она лучше всех в  этом  больничном
мире знает, для чего существует и чем занят этот ее мир. Неодобрительно, без
капли юмора, смотрит она сквозь очки на распростертое  тело.  Доктор  Дельфи
явно поражена. Довольно неуклюже для обычно столь грациозного существа,  она
поднимается с колен.
   - Старшая... Я полагала, сегодня дежурит сестра Кори.
   - Я тоже так полагала, доктор. Но, как обычно, ее невозможно отыскать.
   Глаза ее снова обращаются на пациента.
   - С этим тоже все как обычно, не правда ли?
   - Боюсь, что так.
   - У меня и так не хватает персонала. А пациенты вроде него доставляют нам
больше хлопот, чем все остальные, вместе взятые.
   - Хорошо бы вы прислали медбрата с носилками. Надо бы уложить его обратно
в постель.
   Старшая сестра мрачно кивает, но остается стоять, глядя на  лежащего  без
сознания пациента с таким отвращением, будто перед ней - немытое  подкладное
судно.
   - Вы знаете мое мнение, доктор. Таким  необходимо  гормональное  лечение.
Если не хирургическое вмешательство. В прежние времена мы с этим справлялись
именно так.
   - Я знакома с вашими взглядами, сестра, благодарю вас. Вы были  настолько
любезны, что  изложили  их  нам  довольно  пространно  на  прошлом  собрании
сотрудников отделения.
   Старшая сестра ощетинивается:
   - Я должна заботиться о безопасности наших сестер.
   Доктор Дельфи скрещивает руки на груди:
   - Я тоже.
   - Иногда мне приходит в голову мысль: а что  бы  подумал  доктор  Боудлер
(86), если бы он еще был жив? Про то, что делается в нашей больнице  во  имя
медицины.
   - Если вы говорите о всех наших новых подходах...
   - Ничего себе - подходы! Я-то знаю, как их следует называть! Не  больница
стала, а Бедлам (87) настоящий!
   - Будьте так добры, пришлите медбрата с носилками!
   Старшая и ухом не ведет.
   - Конечно, вы думаете,  что  я  всего-навсего  старая  дура,  доктор,  но
позвольте мне вам сообщить кое-что еще. Я давно собираюсь поговорить с  вами
об этом. Эти стены. Их же не ототрешь!! Грязь - отвратительная, липкая грязь
скопилась в каждой складочке обивки! Они просто кишат септицемией! (88)  Это
чудо, что нас еще не одолевают эпидемия за эпидемией!
   - Посмотрю, не удастся ли мне  организовать  парочку  -  для  вас  лично,
сестра!
   Это уж слишком. Старшая гневно подается вперед:
   - И придержите ваш сарказм для кого-нибудь другого,  девушка!  Через  мои
руки прошло больше так называемых молодых специалистов, больно много о  себе
понимавших, чем через  ваши  -  тарелок  с  горячим  супом!  Ваше  поколение
считает, что вам все известно. Могу  вам  напомнить,  что  я  имела  дело  с
подобными случаями, когда вы еще пеленки пачкали.
   - Сестра!..
   Но дракона в юбке остановить невозможно.
   - Половина пациентов в этом отделении - просто симулянты. Меньше всего им
нужно, чтобы их по головке гладили недопеченные  доктора,  только-только  со
школьной скамьи...
   - Сестра, я прекрасно понимаю, что у вас сейчас очень трудный период...
   - Это никакого отношения к делу не имеет!
   - Если вы сейчас же не  прекратите,  мне  придется  поговорить  о  вас  с
заведующей.
   Это не помогает; сестра гордо выпрямляется:
   - Миссис Тэтчер (89), чтоб вы знали, вполне разделяет мои взгляды. Как на
дисциплину, так и на антисептику.
   - Вы что, пытаетесь показать мне пример дисциплинированности?
   - He вам говорить мне о дисциплинированности! Наше  отделение  катится  в
тартарары с тех самых пор, как вас к нам назначили!
   - Полагаю, вы хотите сказать, что оно теперь только наполовину походит на
тот концентрационный лагерь, каким было до моего появления?
   Сразу же становится ясно, что эта с такой готовностью предпринятая  атака
ведет в ловушку. Старшая сестра направляет взор в пространство  над  головой
доктора Дельфи  и  говорит  с  полной  достоинства  сдержанностью  человека,
готового всадить нож в спину ненавистного коллеги:
   - Лучше концентрационный лагерь, чем эстрадный стриптиз.
   - Что вы хотите этим сказать?
   Сестра по-прежнему вонзает в дальнюю стену буравчики глаз.
   - Не думайте, что мне не известно,  что  происходило  в  демонстрационном
зале третьего дня.
   - И что же там происходило?
   - А то вы не знаете! Вся больница об этом гудит.
   - Яне знаю.
   - Мистер Лоуренс демонстрировал новый метод надреза при мастэктомии (90).
   - Ну и что в этом такого?
   - Говорят, он демонстрировал его при помощи хирургического мелка на вашей
груди. Голой!
   - Но он вряд ли сумел бы продемонстрировать свой метод на одетой груди! -
Сестра издает носом звук, полный глубочайшего скепсиса. - Я просто  случайно
проходила мимо, когда он искал добровольца.
   - На глазах у двадцати четырех  студентов.  И  все  -мужчины!  Если  меня
правильно проинформировали.
   - И что же?
   Глаза сестры, вдруг вспыхнув  -  если  только  нечто  тускло-серое  может
вспыхнуть, - встречаются с глазами врача.
   - Говорят, что большинство наблюдавших,  кажется,  меньше  всего  изучали
линию надреза.
   Доктор Дельфи улыбается - очень тонкой улыбкой:
   - Сестра, мне нужно пойти в аптеку, получить  две  тридцатимиллиграммовые
таблетки дембутопразила. А вы, пока вы тут, может быть, все  же  сделаете  и
то, зачем я вас первоначально вызывала?
   В бледно-зеленых глазах за стеклами очков зажигается злобный огонек.
   - Увидим... доктор. Мы еще увидим. - И, сделав этот  прощальный  выстрел,
обозленная сестра - "доктор" в ее устах прозвучало скорее  как  плевок,  чем
обращение, - уходит.
   Доктор  Дельфи  несколько  мгновений  глядит  ей  вслед,  затем   быстрым
движением упирает руки в  бока  и  поворачивается  к  пациенту.  Смотрит  на
лежащего без сознания мужчину. И следующее ее движение оказывается абсолютно
не медицинским. Она отводит правую ступню далеко назад и резко пинает в  бок
простертое на полу тело,  с  такой  силой  и  точностью,  что  вполне  можно
предположить - она столь же хороший футболист, как и  боксер.  Эффект  этого
"пинка жизни" сказывается незамедлительно.  Майлз  Грин  сразу  же  садится,
держась рукой за пострадавший бок; по виду его  никак  не  скажешь,  что  он
только что выплыл из обморока.
   - Это было больно.
   - Именно этого я и хотела. Что за гадкую подлянку ты мне подкинул!
   - А я думал, она получилась забавной.
   Доктор сердито грозит ему пальцем:
   - Я вызывала сестру Кори. На его  лице  появляется  выражение  абсолютной
невинности, глаза полны удивления.
   - Но я думал, старшая сестра - это твоя идея.  Доктор  Дельфи  мерит  его
пристальным взглядом; потом снова отводит ногу назад, и он  получает  новый,
еще более сильный пинок. Однако на этот раз Майлзу удается парировать  самый
страшный удар:
   - Ну, это был просто экспромт.
   - Ничего подобного! Она была отделана до малейшей реплики! Ты  все  время
держал ее наготове, точно камень за пазухой. В своей  обычной...  ты  просто
пытался уложить меня на обе лопатки.
   - Но ты прекрасно справилась с этим. Он улыбается, она - нет.
   - Да к тому же - старшая сестра! Не думай, пожалуйста, что я  не  поняла,
на что ты намекаешь!
   - На что намекаю?
   - Да на мою противную настоящую сестру!
   - Всего лишь случайное совпадение.
   - Да перестань же ты обращаться со мной, как с кретинкой какой-нибудь! Ее
очки меня нисколько не обманули. Я эти бледно-зеленые рыбьи гляделки за милю
узнаю! Не говоря уж об этой ее манере вести себя: я, мол, святее, чем ты, во
сто раз, святее не бывает! Вечно вынюхивает, где тут грязь.  Грязь  -  с  ее
точки зрения. Говорит, это  ее  святая  обязанность.  Моральный  долг  перед
историей. Свинья похотливая!
   - Да нет, честно! Я кое-что другое имел в виду.
   -  А  что  касается  этой  инфантильной   и   совершенно   необязательной
непристойности, этой сцены с раздеванием перед... и дело не  просто  в  том,
что ты настолько лишен вкуса,  лишен  малейшего  понимания  того,  как  тебе
повезло, что ты можешь хоть как-то видеть меня, не говоря уже о  том,  чтобы
меня касаться,  и...  безнадежно!  Я  умываю  руки.  -  Она  продолжает,  не
останавливаясь. - Стоит мне только подумать  о  бесконечных  часах,  которые
я... и над тем, что... наверное, я просто сошла с ума. - Он  открывает  рот,
пытаясь что-то сказать, но она торопливо продолжает: - Двадцать минут  назад
все могло прийти к абсолютно счастливому  концу.  -  Он  осторожно  подносит
ладонь к подбородку. - До этого. Когда я просила тебя позволить мне посидеть
у тебя на коленях.
   - Тебе просто надо было доказать, кто здесь главный.
   - Если бы тебе медведь на ухо не наступил и ты был бы способен  различать
тончайшие языковые  нюансы,  ты  заметил  бы,  что  я  употребила  выражение
"приласкать и поцеловать", несомненно сентиментальное и весьма  избитое,  но
тем не менее вполне в данном контексте знаковое, во всяком случае  в  кругах
лингвистически умудренных, к каковым мы, по всей видимости, и принадлежим.
   - Я заметил.
   -  Когда  женщины  говорят  это,   они   хотят   выразить   свою   нежную
привязанность. - Она мрачно смотрит на него. - Полагаю, ты не  распознал  бы
оливковую ветвь, даже если бы сидел в саду среди олив.
   Он откидывается на спину и снова растягивается на старом  розовом  ковре,
закинув руки за голову; глядит вверх, прямо ей в глаза:
   - Твой стилистически весьма интересный синопсис данного сюжета имеет лишь
один недостаток: в нем ничего не сказано о том, что ты нарочно выбрала такой
момент, когда я не мог не отказать тебе.
   - Отвергаю это утверждение целиком и полностью. На  самом  деле  это  был
такой момент, когда от тебя требовался лишь скачок воображения.
   - Сквозь твой обруч.
   Она подходит на шаг ближе и яростно взирает на него, скрестив руки поверх
белого халата.
   - Послушай, Майлз, пора нам кое-что как следует прояснить. Раз уж ты  так
точно сравнил себя с дрессированным  псом,  так  и  быть,  приму  участие  в
дурацкой игре - я спускаю тебя с поводка. Я понимаю - инфантильный ум должен
каким-то образом высвобождать нецеленаправленную энергию. Но все  эти  роли,
все эти шуточки, необходимость делать вид, что я даже и не слышала о Цветане
Тодорове и о герменевтике, о диегезисе и деконструктивизме  (91),  -со  всем
этим теперь покончено. Когда речь идет о литературных  проблемах,  требующих
истинной зрелости и опыта, как, например, конец произведения, решаю  я.  Это
ясно?
   - Да, доктор.
   - И можешь избавить меня от твоего сарказма.  Должна  напомнить,  что  ты
всего лишь абсолютно случайное и преходящее биологическое явленьице и что...
   - Что я такое?!
   - Ты слышал. Микроскопическое ничтожество, амебоподобный трутень, трупная
муха, заблудившаяся в полете сквозь неизмеримый зал вечности. Тогда как я  -
архетип женщины, наделенный архетипическим здравым смыслом, развивавшимся на
протяжении многих тысячелетий архетипическим  пониманием  высших  ценностей.
Сверх всего этого, тебе, как и мне, прекрасно известно, что  мое  физическое
присутствие здесь абсолютно иллюзорно и является всего-навсего эпифеноменом,
результатом определенных электрохимических реакций, происходящих в правой и,
если хочешь знать, патологически гипертрофированной доле твоего мозга. Более
того, - она останавливается, чтобы перевести дух, - ну-ка убери руку с  моей
щиколотки!
   - Да мне просто интересно знать, есть ли у архетипов щиколотки.
   - Только попробуй поднять руку повыше, получишь здоровенный пинок. Какого
еще не получал.
   Он убирает руку.
   - Итак, ты говорила...
   -  Вопреки  твоим  слишком  ощутимым  недостаткам  и  несоответствиям,  я
все-таки сохраняла слабую надежду, что в один прекрасный день ты сможешь - с
моей помощью - осознать, что самое малое, чем ваш эгоистичный, самонадеянный
и надоедно-животный пол обязан моему полу за все его прошлые...
   - Ради Бога, не начинай все сначала!
   - ...жестокости, - это немного нежной привязанности,  когда  мы  об  этом
просим.
   - То есть требуется перетрах?
   Она опускает голову, меряя его пристальным взглядом, потом очень медленно
направляет в его сторону обвиняющий палец, словно пистолет,  курок  которого
она вот-вот готова спустить:
   - Майлз, я тебя предупреждаю. Ты на самом краю пропасти.
   - Тогда я беру обратно этот вульгаризм.
   - Я сказала, что мне необходимо?
   - Нежная привязанность. Постараюсь в следующий раз не забыть.
   Она решительно скрещивает  на  груди  руки  и  глядит  на  дальнюю  стену
комнаты.
   -  Между  прочим,  пока  шла  та  последняя  сцена,  я  приняла  решение.
Следующего раза не будет.
   Тиканье   часов   с   кукушкой   звучит   особенно   громко   в   тишине,
спровоцированной этим "указом". Губы Майлза расплываются в улыбке.
   - Кто это сказал?
   - Я это сказала.
   - Как ты только что изволила меня  проинформировать,  на  самом  деле  ты
вовсе не стоишь здесь надо мной - ты у меня в голове. Мне  не  совсем  ясно,
каким образом любое решение по  поводу  нашего  совместного  будущего  может
зависеть от тебя одной.
   Она бросает на него быстрый проницательный взгляд. В глазах  его,  в  его
улыбке светится нескрываемое самодовольное ехидство. Однако никогда  еще  за
всю долгую историю своего существования, подобная улыбка не стиралась с лица
с такой быстротой. Несколько мгновений он способен  издавать  только  слабое
кряканье, затем резко садится, широко раскрыв от удивления рот. Из положения
сидя он поднимается на колени, яростно водя руками  в  пустом  пространстве,
которое только что, пару секунд назад, заполняла она. Она бесследно исчезла.
Он встает на ноги, в отчаянии снова  ощупывая  руками  воздух  вокруг  себя.
Поспешно оглядывает палату, приседает, чтобы заглянуть  под  кровать,  потом
снова оглядывает замкнутое серыми стенами пространство.
   - О Господи!
   Он решительно шагает к двери, рывком  отворяет  ее,  только  чтобы  вновь
увидеть ту же самую палату, вход  в  которую  загораживает  его  собственное
отчаянное лицо, венчающее фигуру его  оставшегося  в  одиночестве  двойника.
Закрыв дверь, он прислоняется к  ней  спиной  и  пристально  вглядывается  в
кровать. Мгновение спустя он поднимает левую руку и со всей силы щиплет себя
за кисть пальцами правой. Снова оглядывает  комнату.  Наконец  сдавшись,  он
сглатывает  ком  в  горле,  откашливается.  Голос  его  обретает   странный,
полувопросительный-полуумоляющий тон:
   - Эрато... дорогая?
   Тишина.
   - Сука паршивая!
   Тишина.
   - Этого не может быть!
   - Этого не только НЕ не может быть. Это есть. Голос ее раздается из  того
угла комнаты, где стоят стол и стул, но голос совершенно бестелесен. Нет  ни
малейшего признака ее физического присутствия.
   - Да куда ты подевалась, ради всего святого?
   - Туда, откуда мне вообще не следовало уходить.
   - Разве можно так поступать? А ты еще рассуждала о  том,  что  я  нарушаю
правила...
   - Хочу кое-что спросить у тебя, Майлз. Интересно, стал бы  ты  обращаться
со мной так по-варварски злобно, как в последние час-полтора, если бы я была
не той, что есть на самом деле, а дочерью крестного отца какой-нибудь мафии?
Если бы ты знал, что мне стоит только поднять телефонную  трубку  и  сказать
ему пару слов, как он заключит контракт на твое убийство?
   - А я хочу знать, почему я тебя не вижу?
   - У  тебя  только  что  развилась  небольшая  аневризма  мозга,  то  есть
патологическое расширение артерии. К  сожалению,  это  повлияло  на  центры,
управляющие контактом между волеизъявлением и мысленной  визуализацией.  Они
расположены вблизи кортекса (92) и часто оказываются легко уязвимы.
   Кажется,  им  овладевает  ужас  какого-то  иного  рода.  В  отчаянии   он
устремляет взгляд на пустой стул:
   - Я даже не помню, как ты выглядишь!
   - Может быть, хотя бы это отучит тебя лезть в те области, о которых ты  и
понятия не имеешь. Вроде амнезии.
   На ощупь, словно слепой, он пробирается к  кровати  и  тяжело  садится  в
изножье.
   - Это необратимо?
   - Уверена, что все литературное сообщество вместе со мной  станет  молить
Бога, чтобы так оно и было.
   - Ты не можешь так со мной поступить.  -  Голоса  больше  не  слышно.