ной социологической функции, а ты не можешь придумать ничего  получше.
Музы... Ну, я хочу сказать... Господи!  Это  же  так  все  запутывает!  Даже
смущает.   Неужели   хоть    одна    современная    женщинасуществующая    в
действительности- стала бы разговаривать в таком отвратительно взбалмошном и
жеманном стиле о пастухах, свирелях и...
   -  Ну  знаешь  ли,  женщины,   толкующие   о   литературно-художественных
исследованиях,    каковые    представляют    собой    параллель    жизненной
социологической функции, нисколько не лучше.
   - О, я прекрасно понимаю, что с нашей  стороны  это  никуда  не  годится.
Показывать, что мы на самом деле  умеем  мыслить.  Что  же  еще  ты  мог  бы
сказать?
   - Ты жестоко и совершенно садистски нарушаешь все и всяческие правила.
   Она поворачивает к нему вспыхнувшее лицо:
   - Твои правила!
   - Хорошо. Мои правила.
   Она опять отворачивается.
   - Они мне до смерти надоели. Надо притворяться, что я существую  в  таком
виде, в котором ни за что бы и не подумала существовать, если бы  и  вправду
существовала.
   - Но ты, черт возьми, все равно для меня существуешь. Такая, какая есть.
   - Хайль Гитлер!
   - Ну ладно. Просто  в  качестве  аргумента:  Гитлер  утверждает,  что  ты
существуешь. Такая, как есть.
   -  Ничего  у  него  не  выйдет.  Чтобы   существовать,   нужно   обладать
определенными степенями элементарной свободы.
   - Если хочешь знать, будь здесь сейчас кто-нибудь еще,  он  пришел  бы  к
выводу, что в настоящий момент ты вполне реальна. Чертовски реальна  к  тому
же.
   - А если ты хочешь знать, я считаю, что ты - самый неуклюжий, неприятный,
бестактный и бесчестный из всех мужчин, с которыми мне когда бы то  ни  было
приходилось спать в одной постели!
   - А это - самый  доказательный  пример  твоей  ослиной,  типично  женской
логики! Сначала ты вообще не  существуешь.  Потом  тебя  без  конца  трахают
какие-то другие мужики. Давай, ради всего  святого,  реши  наконец,  что  ты
выбираешь - то или другое?
   - Я вполне способна сделать то сравнение, которое могла бы сделать,  если
бы существовала в том виде, какая я есть на самом  деле.  Если  бы  я  такой
была.
   - Но ты же не можешь не существовать и быть на самом деле. Одно и  другое
взаимоисключаются.
   - Понятно. Теперь меня даже воображения лишают.
   - О Господи! Я сдаюсь.
   - Мне даже не дозволено думать о том, какой я могла бы быть, если  бы  не
имела несчастья быть созданной тобой.  Не  дозволено  думать  обо  всех  тех
чутких, умных,  интеллектуально  утонченных  художниках,  которые  могли  бы
выдумать меня раньше, чем ты. Вместо этого мне  приходится  довольствоваться
всего лишь гнилым  плодом,  прирожденным  "сапожником",  слоном  в  посудной
лавке, не способным и за миллиарды лет оценить мою ранимость, деликатность и
острый ум.
   - Ах ты неблагодарная... да без меня ты была бы просто ничто!
   - И было бы чудесно! С тобой-то я хуже чем ничто. - Она взирает на него с
глубочайшим презрением. - А по-честному, истинная правда заключается в  том,
что ты еще и не  начал  осознавать,  каким  потенциалом  я  обладаю.  -  Она
отворачивается. - Думаю, это  даже  не  твоя  вина.  При  твоей  технической
неуклюжести ничего другого и ожидать было нельзя.
   - Что ты имеешь в виду? Какая еще техническая неуклюжесть?
   - От твоего внимания, по всей видимости,  ускользнуло  то,  что  было  бы
непременно  замечено  каким-нибудь  злосчастным  третьим  лицом,  будь   оно
свидетелем происходящего: мы оба  по-прежнему  пребываем  в  смехотворной  и
нелепой позе сексуального совокупления.
   - Это не так уж трудно исправить.
   Он резко отстраняется и встает с кровати, возвращается к стулу, садится и
скрещивает руки, а затем и ноги. Старательно смотрит через  всю  комнату  на
противоположную стену. Его собеседница бросает на  него  огорченный  взгляд,
приподнимается  на  локте  и  поворачивается  спиной.  Воцаряется  молчание.
Наконец она говорит потухшим, сдавленным голоском:
   - Надеюсь, я не слишком многого требую, и вы не станете возражать, если я
попрошу вас придумать на этот раз что-нибудь практичное, в виде  исключения.
Вроде одежек для меня. Тогда я могла бы одеться и  уйти.  Что-нибудь  совсем
простое. Домашний халат какой-нибудь.
   - Сначала я должен тебе кое-что сказать.
   - Все уже сказано. Ad nauseam (50).
   - Нет, не все.
   Обнаженная юная женщина на кровати издает вздох и  упирается  кулачком  в
бедро, высоко вздернув локоть; она молчит, но жест ее красноречиво говорит о
том, что уступает она по принуждению. Он молча смотрит на  ее  спину,  потом
начинает говорить более спокойным тоном:
   - Я признаю, что сделал одну серьезную ошибку. Не в отношении тебя, но  в
отношении ее. Ну ладно,  допустим,  ее  не  существует  в  историческом  или
научном смысле. Но раз уж у тебя столь острый ум, уверен -  ты  согласишься,
что она обрела некую апострофическую и просопопеическую (51) реальность.
   - Продолжайте, продолжайте. Только не надо  разговаривать,  как  толковый
словарь.
   Он глубоко вздыхает:
   - Но поскольку ее не существует, а мы оба теперь согласны, что она -  это
не ты, я могу быть совершенно откровенен. Ошибка моя заключалась в том,  что
я пытался воплотить абсолютно аморальную и настырную старую потаскуху-  если
бы она существовала -  в  образ  весьма  привлекательной  (хотя  бы  внешне)
девушки, очень похожей на тебя. Я хочу сказать, кем же она была бы сейчас, в
реальности, - если бы она существовала? Она же  четыре  тыщи  лет  только  и
делала, что отдавалась любому  писаке,  всем  этим  Томам,  Дикам  и  Гарри,
каждому, кто умел пером по бумаге водить: была фактически всего  лишь  парой
вечно раздвинутых ног, вот  и  все.  Мне  следовало  изобразить  ее  старой,
заезженной клячей-сифилитичкой. Тогда  по  крайней  мере  я  хоть  чуть-чуть
приблизился бы к истине. Ты не согласна?
   - Мы закончили?
   - Более того, она должна была  бы  -  если  бы  существовала  -  провести
некоторый маркетинг в отношении себя самой. Попробовать постучаться  в  одну
дверь, в другую... "Привет. Я  -  Эрато.  Продаю  вдохновение  и  витание  в
облаках. В рассрочку. А эпиталамы (52) вас не интересуют?  А  новые  строки,
писанные персонализированной алкеевой строфой? (53)"  Да  всякий  ей  просто
рассмеялся бы в лицо!  Если  бы  не  думал,  что  она  сбежала  из  соседней
психушки. - Он упирается взглядом в повернутую к нему спину. - Да все равно,
теперь они при помощи компьютера и блока обработки  словарных  данных  могут
делать все то, что когда-то делала она, да к тому же в сотню раз лучше.  Мне
даже ее  немножко  жаль:  бедная,  досуха  выдоенная  корова!  Если  бы  она
существовала.
   Теперь глубоко вздыхает лежащая на кровати девушка.  Однако  смотрит  она
по-прежнему в дальний угол комнаты.
   - Мне достаточно лишь взглянуть на тебя, как ты лежишь тут в позе  Венеры
Роксби, чтобы понять, как все  это  было  нелепо.  Вполне  очевидно,  что  к
сегодняшнему дню она превратилась бы  в  склочную  старуху,  в  бесформенном
драном пальто, из тех, что роются в помойках, бормоча что-то себе под нос...
если бы она и вправду существовала.
   Эта  несколько  неожиданная  концовка  (или  апосиопесис  (54))   вызвана
предшествовавшим ей движением той, что  лежит  на  постели.  При  упоминании
Венеры Роксби она повернулась и села совершенно прямо. Теперь,  скрестив  на
груди руки, она взирает на мужчину на стуле; губы  ее  плотно  сжаты,  глаза
тверды, словно обсидиан.
   - Ну, теперь вы наконец закончили?
   -Да.
   - Уверена - ей очень хотелось бы быть старой, заезженной клячей. Тогда по
крайней мере она могла бы уйти на покой. Куда-нибудь в такое место, где  нет
- просто не существует - мужчин.
   - Но  это  вряд  ли  имеет  хоть  какое-то  значение.  Ее  ведь  тоже  не
существует.
   - Я говорю так, опираясь на ваше же допущение.
   - Которое сугубо гипотетично - до смешного.
   - И сугубо шовинистично - по-мужски.
   Он встряхивает головой и принимается рассматривать пальцы на собственной,
закинутой на колено ноге.
   -- Поразительно, что именно ты так говоришь.
   - Что я принимаю сторону представительницы моего пола?
   - Ведь если бы она существовала и ее здесь не было - это означало бы, что
делать всю  грязную  работу  она  предоставляет  тебе.  Именно  твоему  телу
придется подвергнуться  грязным  домогательствам  и  сексуальному  унижению,
удовлетворяя мои желания. А это превращает ее просто в сводню. Нет?
   - Я замечаю, что вы весьма типично оставляете без учета всю  связанную  с
ней историческую ситуацию.
   - Я вовсе не уверен, что мне нравится тот  чисто  теоретический  элемент,
который ты... вы пытаетесь ввести в нашу дискуссию.
   - В отличие от вас, я - по воле случая - обладаю развитой способностью  к
состраданию и сочувствию. Я просто ставлю себя на ее экзистенциальное место.
   - Если бы оно существовало. - Она возводит очи  к  потолку.  -  Ведь  нам
обоим ясно, что мы ведем совершенно абстрактный и ирреальный диспут. По сути
своей подпадающий под ту же категорию, что старый схоластический спор о том,
сколько ангелов могут играть в скакалки на острие иглы. -Он разводит ладони:
-Слово предоставь, ляется вам.
   Она пристально смотрит на него.
   -Подозреваю, что вам никогда не приходило в голову, как  ужасно  было  бы
занимать место - если бы оно существовало -  и  выполнять  роль  и  функцию,
которые никак не подпадают ни под один из биологических  законов.  В  полном
одиночестве. Без помощи извне. Без  выходных.  Постоянно  переодеваться  -то
так, то этак, меняя обличья. Какая невероятная скука. Однообразие.  Сплошное
сумасшествие. День за днем  подвергаться  грубым  издевательствам  в  мозгах
самых разных людей, страдать от непонимания, профанации, унижений. И никогда
- ни слова благодарности. Никогда...
   - Минуточку! А как же насчет...
   Она повышает голос:
   -Никогда и мысли о ней как личности, только о том, какую бы выгоду из нее
извлечь. Никогда никакого сочувствия ее переживаниям. Вечно  воображения  не
хватает, чтобы понять, что она, может быть, просто мечтает о капле  нежности
и симпатии, что она тоже женщина и в определенных ситуациях, в  определенных
обстоятельствах и настроении не может обойтись без  мужского  внимания,  без
услуг мужского тела - совершенно естественно, как всякая женщина;  и,  между
прочим, это ничего общего не имеет с какими-то там  унижениями  и...  -  Она
переводит дух. - Но какое все это имеет значение, если его сиятельство,  кто
бы он ни был, желает иного.  Если  он  желает  играть  в  собственные  игры,
оставляя ее...
   - Да не я же все это начал!
   - ...рыдать от отчаяния.  -  Она  отворачивается,  устремляет  взгляд  на
стену. - Если бы она существовала, разумеется.
   Он опять принимается рассматривать пальцы на ноге.
   - Так насчет халата.  Вы  предпочитаете  какой-то  определенный  цвет?  И
ткань?
   - Я вас ненавижу!
   - Как насчет зеленого?
   - Вам это такое удовольствие доставило бы, правда? У нее хватило наглости
возражать против того, чтобы с ней обращались  всего  лишь  как  с  объектом
сексуальных притязаний, так пусть катится. Отбросим ее назад, в  ничто,  как
сношенный башмак.
   - Но ты же сама об этом просила, всего минуту назад.
   Она яростно взирает на него - миг, другой, потом быстро поворачивается  и
ложится на бок, спиной к нему, лицом к противоположной стене.
   - Ни слова больше не скажу. Ты просто  невозможен.-  Пять  секунд  длится
молчание.- Ты точно такой же, как все мужчины. Как только этот  ваш  нелепый
клочок плоти между ногами получил свое, тут же стремитесь от нас  избавиться
поскорей.
   - Если бы это соответствовало действительности, я бы уже давным-давно  от
тебя избавился. Просто ты только что убедила меня, что я  могу  делать  все,
что мне заблагорассудится.
   - Точно.
   - Что точно?
   - У меня  нет  никаких  прав.  Сексуальная  эксплуатация  не  сравнима  с
онтологической (55). Можешь уничтожить меня через пять строк, если тебе  так
захочется. Выбросить в мусорную корзину и даже думать обо мне забыть.
   - Боюсь, для этого нет ни малейшей возможности.
   - Забудешь, забудешь. Как все другие.
   - Какие еще другие?
   - Что за абсурдный вопрос? - Она бросает  на  него  презрительный  взгляд
через плечо. - Ты что, хочешь сказать, что я у тебя - первая?
   - Н-ну... возможно, что не совсем первая.
   - И возможно, что и не последняя?
   - Возможно.
   - Значит, это более чем возможно, что я просто самая последняя  из  целой
серии несчастных воображаемых женщин, которым выпал злой  жребий  попасть  к
тебе в руки.  Чтобы  быть  выставленными  прочь,  как  только  кто-то  более
привлекательный появится на твоем пути.
   - Между прочим, мой послужной список  свидетельствует,  что  мои  с  ними
отношения  всегда  были  -  и  продолжают  быть  -   глубоко   гуманными   и
плодотворными для обеих сторон. В каждом отдельном случае мы всегда остаемся
добрыми друзьями.
   - С твоих слов, они представляются мне чудной  компанией,  где  каждая  -
просто первоклассное воплощение дядюшки Тома в юбке.
   - На такие слова я отвечать вообще не собираюсь.
   - Вот удивил!
   - Не далее как на днях одна из них сама сказала мне, что я предоставил ей
слишком болыпую свободу в рамках нашего союза.
   - Перед тем, как ее уничтожить.
   - Я никогда не уничтожаю женщин, которые были мне друзьями.
   - Ну да! Ты их собираешь всех в одном месте и мумифицируешь. Запираешь  в
погребе и ходишь туда глазеть и наслаждаться, тайно злорадствуя.  Как  Синяя
Борода.
   -  Я  нахожу  это  сравнение  просто  единственным  в   своем   роде   по
оскорбительности!
   - Оно вполне заслуженно. За  множественные  гадостные  привычки.  Их  еще
называют некрофилией.
   Он поднимается на ноги:
   - Ну ладно. Хватит. Ты только что заявила, что лучше тебе возвратиться  в
ничто без меня, чем быть хуже чем ничто - со мною.  Так  что  -  пока!  Сама
сделала выбор. Дверь вон там. - Он тычет большим пальцем в сторону двери.  -
Вот, пожалуйста. Видишь - там  зеленый  халат  висит.  Махровый.  Все  очень
просто. Поднимайся с кровати, шагай к двери, облачайся в  халат,  и  забудем
обо всем, что было. Ничего этого не было. Твой ход.
   Она бросает  взгляд  на  дверь  и  снова  отворачивается.  Молчание.  Она
подтягивает колени к животу и отворачивается еще решительнее.
   - Я замерзла.
   Он идет к двери, берет купальный халат и, вернувшись, небрежно  окутывает
ее плечи зеленой махровой тканью. Затем снова опускается на свой  стул.  Она
не произносит ни слова, но вдруг, странно медленно, будто надеясь, что он не
заметит, позволяет себе расслабиться:  тело  ее  обмякает,  лицо  утопает  в
подушке. Молчание растет и ширится. Ее левая рука осторожно выпутывается  из
складок халата и  подбирается  к  глазам.  Раздается  чуть  слышный,  тщетно
подавляемый всхлип. Человек,  сидящий  на  стуле,  поднимается,  подходит  к
кровати и почти уже протягивает руку -  коснуться  плеча,  но  передумывает.
Слышится новый всхлип. Человек садится на край кровати, спиной к лежащей; он
старается ее не коснуться, но говорит более нейтральным тоном:
   - Мы не очень последовательны.
   Ее голос - почти шепот, на грани срыва:
   -- Потому что ты никогда не признаешь, что хоть в чем-то можешь  быть  не
прав. Ты так недобр ко мне. Не понимаешь, как мне одиноко.
   - Но ведь нам обоим было так хорошо вместе! Пока ты...
   - Мне не может быть хорошо, когда у меня  нет  вообще  никакого  статуса.
Когда я и представления не имею, кем я на самом деле должна  быть.  Когда  я
знаю, что все может кончиться в любой момент.
   - У меня и намерения не было все это кончить.
   - Откуда мне было знать?
   - Просто я тебя поддразнивал. Шутя.
   - Ничего подобного. Ты все время  надо  мной  издевался.  Пользуясь  моей
беспомощностью.
   - А сейчас у тебя просто приступ паранойи.
   - Вовсе нет!
   Он чувствует, что она подвинулась за его  спиной,  и  оборачивается.  Она
смотрит на него, укрывшись до подбородка халатом; глаза ее все  еще  влажны,
лицо - само воплощение всех обиженных и беспомощных женских  лиц  от  начала
времен, выражающих одновременно и упрек и мольбу о сочувствии.
   - Всего несколько часов тому назад меня и на свете не  было.  Я  чиста  и
невинна, как новорожденное дитя. А ты этого не осознаешь (1)
   Лицо ее в слезах еще более  прекрасно  и  соблазнительно,  чем  в  других
состояниях. Он резко отворачивается:
   - Не я все это начал.
   - Ну как же не ты! Это же ты дал мне изложить весь этот невозможный  бред
про сатира, а потом сразу обвинил меня во лжи. Ты сказал, что я так же чиста
и невинна, как стриптизерка в дешевом ночном клубе. Знаешь,  это  все  равно
как если бы сутенер обозвал одну из своих девочек проституткой.
   - Беру эту фразу назад. Считай, что я ее стер.
   - Тогда я подумала, а что я здесь делаю,  с  этим  совершенно  чужим  мне
человеком, позволяя ему унижать меня,  оскорблять,  извращать  мою  истинную
суть, то, какая я в реальности? Ну, я  хочу  сказать,  я  сознаю,  что  -  в
техническом смысле - я ничто. Но то, какой - я чувствую - я была бы, если бы
не была этим "ничто". Мою истинную, серьезную суть.
   - Ну я же признал уже, что был не прав по отношению к ней. К Эрато.
   - Да она меня вовсе не заботит. Речь идет обо мне!
   - Хорошо.
   - Я совсем не такая. Я уверена, что не такая.
   - Ну я уже сказал - хорошо.
   - Это было так грубо. Так вопиюще вульгарно.
   -Я вполне готов признать, что было ошибкой с моей  стороны  сделать  тебя
такой невероятно прекрасной.
   - Ты ни на шаг не приблизился еще  к  пониманию  того,  зачем  существуют
женщины, подобные мне.
   - Я понимаю, мне надо было наделить тебя  тяжелым  подбородком,  толстыми
ногами, косоглазием, прыщами, дурным запахом изо рта... не  знаю,  чем  еще.
Всем, что могло бы заставить твою истинную, серьезную суть  воссиять  сквозь
такую оболочку.
   Молчание.
   - С этим ты несколько запоздал.
   - Ну почему же.  Я  как  раз  подумал.  Ведь  я  уже  дважды  менял  твою
внешность.  На  сей  раз  это  будет   после   основательной   консультации,
разумеется. Ты  сама  подскажешь  мне  специфические  черты,  которые  могут
сделать тебя совершенно непривлекательной для мужчин.
   - Ты изменял только мою одежду. Вовсе не специфические черты моего  тела.
Это было бы просто абсурдно!
   - Я всегда могу вытащить deus ex machina (56). Дай-ка подумать. Мы вместе
уходим отсюда. Уезжаем в  автомобиле.  Попадаем  в  ужасную  катастрофу.  Ты
изуродована ужасно, становишься  инвалидом  на  всю  жизнь;  я  снова  теряю
память, через десять лет мы случайно встречаемся снова и я влюбляюсь в тебя,
обреченную передвигаться в инвалидном кресле. Из чисто духовных  побуждений,
разумеется.
   Он украдкой бросает взгляд на ее лицо. Оно спрятано в подушку. Со слезами
покончено,  но  теперь  во  всей  ее  фигуре  заметна  угрюмая  замкнутость,
погруженность в себя - такая бывает у детей после капризной вспышки:  первое
печальное провидение того, что несет с собой взрослость. Когда она  начинает
говорить, голос ее звучит ровно и холодно.
   - А я-то полагала, вы предпочитаете классические формы союза.
   - С Эрато - да. Но теперь, когда мы от нее отказались...
   - Мне это представляется ужасно надуманным. Автомобильная катастрофа.
   - Тогда - как насчет одного из тех восхитительно неопределенных концов?
   И опять она медлит с ответом.
   - Я не вполне понимаю, что вы имеете в виду.
   - Ну вот, пожалуйста. У нас не сработало. Мы демонстрируем, какие мы  оба
замечательно зрелые и современные,  согласившись  признать,  что  у  нас  не
сработало. Одеваемся, уходим... Да, я уже вижу это,  это  мне  нравится.  Мы
выходим, покидаем больницу, проходим через двор, останавливаемся  на  улице.
Обыкновенные  мужчина  и  женщина  в  мире,  где  вообще  ничто  никогда  не
срабатывает.
   Нам даже не удается поймать т