л отсюда. Я добьюсь, чтобы вас  лишили
права лечить!
   - Надеюсь, вы заметили, что вам уже не так трудно  подбирать  слова?  Так
что, может быть, есть какой-то...
   - Катись к чертям собачьим! Иди проссысь!
   Молчание. Тон врача становится еще более ледяным:
   - Возможно, вы  не  подозреваете  об  этом,  мистер  Грин.  Однако  любое
использование образов, связанных  с  дефекацией  или  мочеиспусканием,  есть
симптом продуцируемого определенной культурой  чувства  сексуальной  вины  и
подавления сексуальных импульсов.
   - Отзынь!
   И снова - молчание. Потом - голос сестры:
   - Все пропало, доктор.
   Он слышит раздраженный выдох  доктора  Дельфи;  потом,  после  некоторого
колебания, она убирает колено с кровати и теперь просто стоит рядом.
   - Сестра, боюсь, так мы с этим не справимся. Придется применить ПС.
   Слышится шуршание  ткани.  Снова  встревожившись,  он  со  своей  подушки
бросает испуганный взгляд в сторону доктора Дельфи и  видит,  что  та  сняла
халат и, ничем не прикрытая, протягивает его над кроватью сестре. Смерив его
столь же неприкрыто раздраженным взглядом, она произносит:
   - Вы получаете  это  лечение  исключительно  потому,  что  вы  -  пациент
платный.  Довожу  до  вашего  сведения,  что,  будь  вы  на  государственном
страховании, я бы  не  стала  терпеть  подобное  поведение.  Ни  секунды.  -
Скрестив на груди руки, она продолжает: - Не  говоря  уже  ни  о  чем  ином,
список больных,  ожидающих  мест  в  нашем  отделении,  просто  огромен.  Мы
работаем в постоянном напряжении.
   Он собирается с силами и храбро глядит ей в глаза:
   - Что такое "ПС"?
   - Плексиколический стимулятор (6). -  Она  нетерпеливо  оборачивается  на
дверь: - Сестра, пожалуйста, поторопитесь. Вы же знаете, сколько  больных  у
меня на сегодня назначено.
   Пока они разговаривали, сестра Кори  отошла  к  двери  и  повесила  халат
доктора на крючок. Она не вернулась, а принялась отстегивать белый  передник
- на груди, на спине, потом повесила его туда же, где висел халат. Затем она
занялась пуговицами  на  голубом  форменном  платье.  Услышав  голос  врача,
заспешила, стянула платье через голову, ее смуглые руки аккуратно  поместили
платье поверх передника; все  это  она  увенчала  белой  шапочкой,  а  затем
сбросила туфли. И, ступая легко  и  изящно,  возвратилась  к  своей  стороне
кровати, такая же обнаженная, как и доктор Дельфи. В неописуемой  панике  он
словно загипнотизированный глядел на эти два нагих женских тела -  темное  и
светлое. Женщины были одного роста, хотя двадцатилетняя  сестричка  была  не
такой тоненькой, как доктор Дельфи, и не такой профессионально строгой:  ему
показалось, что он разглядел тень сардонической усмешки  в  устремленном  на
него взгляде, в складке чуть полноватых губ. Доктор Дельфи заговорила снова:
   - Прежде, чем мы начнем, я полагаю, мне следует сообщить  вам,  что  ваше
упорство может оказаться не столь высокоморальным, как  вы  воображаете.  Мы
прекрасно осведомлены о том, что некоторые  из  наших  пациентов  противятся
лечению, так как подспудно надеются, что мы  будем  вынуждены  прибегнуть  к
методам...  так  сказать...  извращенным.  Мы  и  правда  время  от  времени
применяем   их   -   в   случаях   действительно   запущенной    эротической
сопротивляемости. Но не на такой ранней стадии, как ваша. Так что,  если  вы
втайне стремитесь  принудить  нас  к  ценонимфической  или  псевдоспинальной
стимуляции, я могу сразу заявить вам- ни за что! Вы правильно меня поняли?
   - Да Господи Боже мой! Я даже не знаю, что это такое!
   - То же относится и к бразильской вилке.
   - Слыхом не слыхивал.
   Это заставило ее ненадолго замолчать. Доктор Дельфи  приняла  теперь  вид
классной дамы, которая понимает, что ее нарочно провоцируют, чтобы она вышла
из себя. Она подперла бока руками.
   - И последнее, мистер Грин! Мы также не исключаем  весьма  незначительной
возможности применения криптоамнезии. - Она помолчала, желая увериться,  что
он понял предупреждение. - А теперь - на бок, пожалуйста. Лицом ко мне.
   Рука медсестры скользнула под его плечо, мягко подталкивая повернуться.
   - Ну же, мистер Грин! Что  миссис  Гранди  (7)  говорит?  Будьте  хорошим
мальчиком!
   С подозрением и неприязнью он взглянул на улыбающееся темнокожее лицо, но
все-таки  повернулся  на  бок.  Точно  выверенными  движениями  и  абсолютно
одновременно, что,  несомненно,  говорило  о  значительном  профессиональном
опыте, обе его  медопекунши  тоже  оказались  в  кровати,  каждая  со  своей
стороны. Сестра Кори  -  у  его  спины,  а  доктор  Дельфи,  приведя  его  в
абсолютное замешательство, - спиной к нему, впереди.  Тут  он  почувствовал,
как обе они одновременно подвинулись - одна  вперед,  другая  соответственно
назад,  чтобы  более  плотно  зажать  его  между  своими  телами.  Ничем  не
спровоцированное  движение  бедер  темнокожей  девицы  у  самых  его  ягодиц
подтвердило самые худшие его подозрения на ее счет.  Он  не  сводил  глаз  с
темных волос доктора Дельфи, с шарфика,  оказавшегося  у  самого  его  носа.
Молчание длилось  недолго.  Доктор  Дельфи  заговорила.  Тон  ее  был  более
спокойным, будто она пыталась, правда не очень успешно, подойти  к  проблеме
не столь безапелляционно:
   - Так. Теперь положите левую руку мне на грудь.
   Она поднимает свою  руку  высоко  вверх.  Поколебавшись,  он  следует  ее
указанию, как мог бы, по указанию инструктора, положить руку на какой-нибудь
тумблер или выключатель. Доктор опускает свою руку. Ладонь ее ложится на его
пальцы, удерживая их на месте.
   - Теперь слушайте меня внимательно, мистер Грин. Попробую в последний раз
объяснить вам. Память тесно связана с  нашим  "эго".  Ваше  "эго"  проиграло
битву  с  вашим  же  "супер-эго",  возымевшим  намерение  его  подавить  или
цензурировать. Сестра Кори и я всего-навсего хотим  попытаться  призвать  на
помощь третий компонент вашего  духа  -  "ид"  (8).  Ид  и  есть  тот  самый
сплющенный орган вашего  тела,  что  прижат  сейчас  ко  мне  пониже  спины.
Потенциально именно он является самым верным вашим другом. И моим, поскольку
я ваш врач. Вы понимаете, о чем я говорю?
   В этот момент сестра Кори поцеловала, а  затем  лизнула  ему  шею  пониже
затылка.
   - Это - возмутительное нарушение права личности на уединение.
   -  Боюсь,  это  говорит  ваше  "супер-эго".  Данная   процедура   подобна
применению искусственного дыхания "изо  рта  в  рот",  так  же  как  амнезия
подобна утоплению. Вы следите за моей аргументацией?
   Он не сводит глаз с ее волос.
   - Все равно я протестую.
   Она вздыхает, но голос ее остается нарочито ровным и безразличным:
   - Мистер Грин, я вынуждена заявить вам, что ожидала бы  такого  отношения
от человека культурно недоразвитого. Но от вас - с  вашим  происхождением  и
образованностью!
   - Заявляю протест по моральным основаниям.
   - Не могу этого принять. Мне нужна помощь вашей психики.
   - Знаете, может, в данный момент я и не знаю, кто я такой. Но я, черт  бы
меня побрал, совершенно уверен, что тот, кем я был, никогда в жизни не...
   - Простите, но это вряд ли можно считать логичным доводом. Вы не  знаете,
кто вы такой. Отсюда следует, что с равной  математической  вероятностью  вы
вполне  могли  быть  неразборчивы  в  сексуальных  связях.  С  точки  зрения
статистики  могу  сообщить  вам,  что  упомянутая  вероятность   оказывается
несколько более чем равной. Учитывая  особую  социальную  среду  и  ваш  род
занятий. А он, кстати говоря - и  об  этом  я  должна  предупредить  вас,  -
характеризуется весьма длительной и хорошо документированной историей  вашей
неспособности встречать лицом к лицу факты реальной жизни.
   - Эта чертова баба успела вам наговорить гадостей.
   - Гораздо менее гадких, чем ваше враждебное к ней отношение.
   - Просто я не мог вспомнить, кто она такая.
   - Но вы, кажется, предпочитали смотреть на меня, хоть и вовсе  не  знали,
кто я такая.
   - Вы показались мне более понимающей. В тот момент.
   - И более привлекательной? -Он колеблется.
   - Возможно. - Помолчав, добавляет; - Физически.
   - Выражаясь бытовым языком - вы меня захотели?
   - Слушайте, я очень болен. Секс - последнее, что могло  бы  занимать  мои
мысли. И ради Бога, скажите, чтобы сестра  перестала  присасываться  к  моей
шее!
   - А вы предпочли бы, чтобы  она  присасывалась  к  другим  местам  вашего
тела?
   Он молчит. Потом:
   - Это отвратительно!
   - Почему, мистер Грин?
   - Вы и сами прекрасно знаете почему.
   - Нет. Я вовсе не знаю почему.
   - Слушайте, уважаемая, я, может, и забыл какие-то факты. Но  не  забыл  о
приличиях. Если бы я и о них забыл, я  бы  уже  придушил  вас  обеих.  Почти
наверняка.
   Она плотнее прижимает его пальцы к своей груда.
   - Именно это сильнее всего меня и озадачивает, мистер Грин.  Почему  ваше
столь явное отвращение к нашим методам находит свое выражение лишь в словах?
   - Не понимаю, что вы хотите сказать.
   - Вы не сделали ни одной попытки оттолкнуть нас,  выскочить  из  кровати,
уйти из палаты. Не совершили ни одного из тех действий,  на  которые  вполне
способны. И которые явились бы адекватным физическим эквивалентом  состояния
вашей психики.
   - При чем же тут я, если я наполовину еще под наркозом?
   - Ах вот оно что! Но вы вовсе не под наркозом, мистер Грин. Вы могли  так
себя чувствовать, когда только начали просыпаться. Но проснулись вы как  раз
оттого, что я ввела  вам  антиуспокоительное.  Стимулянт.  Оно  давным-давно
должно было оказать свое действие.  Так  что,  боюсь,  объяснить  этим  свое
бездействие  вам  не  удастся.  -  Он  чувствует  себя,  словно   шахматист,
неожиданно угодивший в расставленную ловушку. Доктор снова плотнее прижимает
к себе его руку. - Я вовсе не хочу  критиковать  вас,  мистер  Грин.  Просто
задаю вопрос.
   - Потому что... потому что я  же  ничего  не  помню!  Полагаю,  тот,  кто
отправил меня сюда, все-таки знал, что делает.
   - Если я правильно понимаю, вы допускаете,  что  наши  методы  имеют  под
собой некоторые основания?
   - Просто я не выношу вашу манеру вести себя.
   Некоторое время доктор молчит; потом спокойно убирает его руку  со  своей
груди, чуть отодвигается и поворачивается  на  другой  бок,  лицом  к  нему.
Теперь ее  глаза  оказываются  так  близко,  что  ему  трудно  сфокусировать
собственный взгляд, но что-то в них, да и в выражении ее лица, говорит  ему,
что она поняла - силовые методы больше применять не  следует.  На  этот  раз
глаза опускает она. И говорит шепотом, так тихо, будто не  хочет,  чтобы  ее
услышала сестра Кори у него за спиной:
   - Мистер Грин, наша работа здесь не так уж легка. Мы ведь тоже  не  вовсе
лишены обычных человеческих чувств. Бывают пациенты... ну, честно говоря,  с
которыми установить контакт легче, чем с другими. Мне не следовало бы  этого
говорить, но, когда я обследовала вас при поступлении, я  не  испытала  -  а
это,  признаюсь,  со  мной  иногда  бывает  -  сожаления,  что  не  занялась
педиатрией, как поначалу намеревалась. Я, между прочим, даже  с  нетерпением
ждала, когда можно будет начать интенсивно работать  над  вашим  излечением.
Отчасти потому, что, судя по некоторым специфическим чертам, могла  ожидать,
что вы и сами с увлечением станете работать в полном единении со  мной.  Ну,
строго говоря, насколько это возможно для пациента. Я со  всей  искренностью
прошу вас простить меня, если я слишком понадеялась на этот свой прогноз.  С
другой стороны, хотелось бы верить, что вы поймете:  в  нашем  отделении  не
может  работать  тот,  кто  не  ставит  здоровье  пациента   превыше   своих
собственных  чувств.  Кто  не  научился  жертвовать  чисто   факультативными
понятиями стыдливости и права личности на уединение, возложив их на  великий
алтарь неотложных человеческих нужд. - Она серьезно и вдумчиво глядит ему  в
глаза. - Надеюсь, это-то вы можете принять?
   - Если это необходимо.
   - Мистер Грин, через минуту или две я  закрою  глаза.  Мне  хотелось  бы,
чтобы вы поцеловали меня в губы,  затем  повернулись  и  поцеловали  сестру.
Просто в знак человеческого отношения друг к другу  в  ситуации,  достаточно
трудной для всех троих. И тогда, может быть, мы сумеем начать все сначала  и
помочь вам достичь эрекции и проявить тот эротизм, на который, я уверена, вы
весьма способны.
   Прежде, чем он успел ответить, она  протянула  ему  губы;  теперь  в  ней
ничего не оставалось от врача, от классной дамы, даже от  взрослой  женщины:
словно застенчивая племянница ожидала поцелуя от дядюшки.  Он  почувствовал,
как его мягко подталкивают в спину, осторожно  поощряя  сделать  то,  о  чем
просят. Он взглянул на лицо, что было так близко  от  его  собственного,  на
темные ресницы, опущенные  на  бледную  кожу  щек,  на  классический  нос  и
прекрасных пропорций рот. В иных условиях можно было  бы  назвать  это  лицо
красивым, в нем превосходно уравновешивались  одухотворенность  и  потаенная
чувственность. Он заколебался, все еще сопротивляясь, все  еще  ощущая,  что
несправедливо загнан в  ловушку.  Но  необходимо  было  что-то  сделать.  Он
вытянул шею, торопливо коснулся сжатыми губами протянутых ему губ  и  тотчас
же отстранился.
   - Благодарю вас, мистер Грин. - Глаза ее раскрылись, перед ним снова  был
врач. - Ну что ж. Теперь я уверена, что вы не расист, но вы были не очень-то
добры с сестрой Кори. Опасаясь, что некоторые факты могли быть забыты вами в
связи с утратой памяти, напомню, что  вклад  Вест-Индии  в  успешную  работу
нашей больницы всегда был весьма существенным. Я уверена,  что  сестра  Кори
оценит, если вы повернетесь и одарите ее таким  же  знаком  взаимопонимания,
как и меня.
   Она чуть отстранилась, и он  почувствовал,  что  тело  медсестры  сделало
точно такое же движение. Профессионально строгие  глаза  доктора  Дельфи  на
мгновение удержали его взгляд, и вполне возможно, что именно для того, чтобы
уйти от этих глаз, он в конце концов повернулся. Руку он решительно и твердо
держал вытянутой вдоль бока, будто стоял по стойке "смирно".  Ладонь  сестры
Кори поднялась к его плечу. Глаза ее, как раньше у  доктора,  были  закрыты,
полноватые губы протянуты ему так же покорно, по-детски, в ожидании поцелуя.
Но тело ее казалось теплее, изгибы его - более плавными и податливыми, чем у
доктора  Дельфи,  и,  хотя  она  лежала  совершенно  неподвижно,  он  ощутил
дремлющую в ней живую силу.
   Он наклонил голову - запечатлеть и на ее губах знак  взаимопонимания.  Но
на этот раз не встретил той же пассивности. Ладонь  сестры  Кори  скользнула
ему за голову. Не успели их губы разъединиться после  его  быстрого,  словно
клевок, поцелуя, как слились снова. Ее рот слегка приоткрылся, и он различил
тот же самый смолистый аромат, что и у доктора.  Вероятно,  в  жидкость  для
полоскания рта входил тот же антисептик, что и в мыло, и пользовался им весь
штат больницы. Прошла минута, две, он попытался отстраниться,  но  ладонь  у
него на затылке настоятельно удерживала голову в том же положении, а девичье
тело прижалось теснее. Ее язык проник к  нему  в  рот.  Потом  смуглая  нога
приподнялась и, согнувшись в колене, тихонько  всползла  на  его  ногу,  еще
теснее сблизив их тела.
   Он был теперь нисколько не менее напуган и шокирован, чем раньше,  однако
ему  по-прежнему  не  хватало  воли  оттолкнуть  эту  молоденькую  и   такую
настойчивую медсестру. В конце концов, она не так уж и виновата... к тому же
он испытывал некоторую приятность от  возможности  натянуть  нос  докторице,
проявив больше желания сотрудничать с ее подчиненной. И он не ошибся в своем
суждении о скрывавшейся в ней живой силе: это беспокойное и гибкое  существо
заставило его снова откинуться на подушку и почти накрыло его  своим  телом,
как бы желая продемонстрировать собственную способность продлить и  углубить
поцелуй. Миг, другой, и сестре  удалось  улечься  на  него  целиком.  Доктор
Дельфи тем временем, видимо, успела слезть с кровати. Он  почувствовал,  как
сестра Кори нащупала его неподвижно лежащую на подстилке ладонь  и  положила
на упруго округлый контур своей правой... ну, скажем, щеки. К ставшим теперь
бесстыдно недвусмысленными синекдохам (9) ее языка добавилось  содрогание  и
трепет обнаженной плоти под его ладонью.  В  напрасной  попытке  утихомирить
сестру, он приподнял правую руку и опустил ее на другую щеку.
   Словно в  ночном  кошмаре,  он  сознавал,  что  неминуемо  скатывается  в
пропасть и нет  сил  предотвратить  падение.  И  все  же  где-то  в  глубине
ослепленной души его этическое "я" восставало против такого малодушия, такой
позорной уступки самым низменным инстинктам. В восстании участвовало  и  его
эстетическое "я", "я" человека, обладающего тонким вкусом,  истинного,  хоть
временно и потерявшегося Майлза Грина, который - он понимал это  всем  своим
существом - ни за что  в  жизни  не  позволил  бы  себе  оказаться  в  таком
вульгарном и физически унизительном положении, ни  на  секунду  не  стал  бы
прислушиваться к обманчиво-благовидным объяснениям  доктоpa  Дельфи.  Вдруг,
вызвав радостное волнение,  ему  пришла  в  голову  мысль,  что  интуитивное
представление о том, каким он никогда не мог быть, возможно, станет ключом к
осознанию того, кем он был на  самом  деле,  и  он  принялся  размышлять  (с
некоторым трудом, ибо сестра Кори приподнялась на руках и  взялась  щекотать
его лицо и губы сосками полных и упругих юных грудей) о том,  каков  же  был
род его занятий. И почти тотчас же он получил свидетельство,  что  находится
на верном пути и что доктор Дельфи, смутно  намекнув  на  что-то  далеко  не
почтенное и довольно низкого разбора, опять-таки сознательно вводила  его  в
заблуждение.
   Ниоткуда, каким-то чудесным образом, пришло первое воспоминание о  чем-то
несомненно автобиографическом, имевшем прямое отношение к его  закрытому  от
взора прошлому. И хотя оно явилось ему всего  лишь  смутным  представлением,
без конкретных деталей, он знал, что  это  как-то  связано  с  бесчисленными
рядами увлеченно внимающих лиц и что внимали они именно ему. В этом  он  был
совершенно уверен. Это был настоящий прорыв, и в радостном волнении он,  сам
того не сознавая, впился пальцами в ягодицы сестры  Кори;  она,  разумеется,
поняла этот жест совершенно превратно, так что ему пришлось в ответ  вынести
пароксизм страсти, выразившийся в бурных движениях как верхней, так и нижней
части ее тела. Но он вовсе не желал отвлекаться от хода собственных  мыслей.
Поэтому  разумнее  всего  было  поощрить  ее  не  отвлекаться  от  хода   ее
собственных мыслей. Исправив положение рук на  обнаженных  щеках  и  пережив
новый  приступ  ее  содроганий,  он  смог  опять  сосредоточиться  на  своем
открытии.
   Однако  его  искалеченная  память  отказывалась  предоставить  ему  более
надежные ключи к разгадке прошлого; тем не менее он не сомневался,  что  ему
было привычно так или иначе выступать перед публикой.  Он  рассеянно  ласкал
отвердевший сосок кончиком языка, просто чтобы утихомирить  лежащее  на  нем
смуглое  тело,  одновременно  пытаясь  пробудить  в  себе   воспоминание   о
какой-нибудь  престижной  и  вполне  достойной  профессии.  Это,   по   всей
видимости, было что-то весьма далекое от фривольности всяческих искусств, от
развлекательности... юриспруденция, может быть? Церковь? Вряд  ли  подходит.
Директор  частной  школы?  Возможно,  а   может,   военный   флот?   Капитан
Королевского флота Майлз Грин...  звучит  вполне  правдоподобно,  однако  не
вызывает в мозгу более точных и окончательных ассоциаций.  Мелькнула  мысль,
что одна из театральных  профессий  могла  бы,  вообще-то  говоря,  по  всем
статьям подойти, поскольку брезжило что-то чарующее, полускрытое мглой в том
расплывчатом и все же достаточно определенном ощущении внимающей  аудитории.
А с другой стороны, актеры ведь не были социально ответственными  людьми,  а
истинный