и рассчитывал подлый триумвират, решив  заманить  нашу  Армию
Света в ловушку, в самую глубь города, чтобы там легче было  ее  окружить,
поймать, как в капкан, и уничтожить.
   Сволочи! Прыгая через три ступеньки вниз по лестнице, Лотар каждый  раз
мысленно попирал всей тяжестью своей ноги одного из  триумвиров.  Надо  во
что бы то ни стало разыскать Фрица и Вилли, он должен  во  что  бы  то  ни
стало предупредить их...
   И капитана Геринга...
   Но когда он  выбрался  на  дорогу,  оказалось,  что  весь  город  забит
полицией и половина улиц закрыта для движения.



        "24"

   Ровно пять лет назад, почти день в день, Курт Эйснер в  помятой  черной
шляпе, с развевающейся бородой -  словно  какой-нибудь  захудалый  учитель
музыки - явился в Мюнхен во главе доброй половины мюнхенских  смутьянов  и
пришел к власти.
   Но  седьмого  ноября  1918  года  день  был  на   редкость   теплый   -
превосходнейшая погода для путча. К тому  же  Эйснер  сумел  застать  всех
врасплох: он сначала пришел, а потом провозгласил революцию. Ему почти  не
приходилось опасаться организованного сопротивления, поскольку войска  все
еще были на фронте и весь город в оцепенении от разгрома в войне.
   Девятого же ноября 1923 года день обещал быть пасмурным и холодным,  на
редкость холодным - дул резкий, пронизывающий ветер, время от  времени  со
снегом. Когда марш  наконец  начался,  горнисты  с  трудом  могли  трубить
занемевшими на колючем ветру губами. Фриц и  Вилли  дрожали  от  холода  в
своих бумажных рубашках без курток; когда они пели, у них сводило челюсти,
а,  как  только  они  переставали  петь,  зубы  начинали  выбивать  дробь.
Зрителей, собравшихся  в  "ликующие  толпы",  можно  было  пересчитать  по
пальцам, и все они тоже промерзли до костей.
   Уже  пробило  полдень,  когда  колонна  двинулась   от   пивного   бара
"Бюргерброй" и, пройдя  несколько  ярдов  под  гору,  остановилась  снова.
Высоченный  Фриц,  глядя  поверх  голов,  видел,  что  на  мосту   Людвига
происходит какая-то свалка. Должно быть,  полицейский  патруль  мутит  там
воду - вот тупицы! Потом мимо колонны чуть ли не бегом проследовала  кучка
самых видных мюнхенских евреев - человек пятьдесят, а  то  и  больше  -  и
скрылась в направлении моста. Вдогонку им понеслись дружные взрывы хохота,
ибо, совсем растеряв присущие им степенность и достоинство  (а  многие  из
них были пожилые, весьма видные граждане), они  спешили  куда-то  в  одном
нижнем белье и в носках - в таком виде  провели  они  ночь  под  замком  в
задней  комнате  "Бюргерброй".  Сам  проказник  капитан  Геринг,   с   его
неисчерпаемым юмором, руководил,  по-видимому,  этой  операцией.  Он  даже
пригрозил  утопить  всех  этих  заложников  в  реке,   если   полиция   не
образумится, и почти тотчас колонна снова двинулась вперед и переправилась
наконец на тот берег.
   Однако не прошли они по Старому городу и ста шагов, как  их  остановили
снова. На сей раз причиной остановки были их собственные вожди, пожелавшие
удостовериться, что все они "полностью осведомлены обо всем" во  избежание
каких-либо недоразумений. Все  солдаты  или  отряды  вооруженной  полиции,
которые могут встретиться им на  пути,  патрулируют  город  (так  им  было
сказано) от лица революции, уясните это  себе!  На  Одеонсплац  нас  будут
ожидать регулярные части, возможно даже вооруженные, но... пусть  вас  это
не смущает - они нужны для устрашения хулиганов  и  скандалистов,  которые
могут оказаться в толпе по пути  нашего  следования,  так  что  "встретьте
солдат хорошей песней, ребята, и дружным приветствием... И вот еще что: на
случай каких-либо инцидентов на запруженных толпой улицах вам лучше идти с
незаряженными винтовками".
   На Мариенплац здание ратуши  было  украшено  флагами  со  свастикой,  и
небольшая, но чрезвычайно  возбужденная  толпа,  собравшаяся  на  площади,
приветствовала прибывшую колонну восторженными криками. Толпу  эту  согнал
сюда на скорую руку Юлиус Штрейхер, пустив  в  ход  самое  цветистое  свое
красноречие.  Именно  с  этой  целью  Гитлер  и  отрядил  его  заранее  на
Мариенплац, ибо здесь - если, конечно, Штрейхер справится со своей задачей
- и должен был  возникнуть  тот  людской  заслон,  в  котором  Гитлер  так
нуждался.
   Лишь бы только _достаточное количество_ этих приветствующих их  горожан
отправилось отсюда дальше вместе с марширующей колонной, создавая преграду
между нею и ружьями... И если бы еще не этот мерзкий холод...
   Пронизывающий ветер был и в самом деле невыносимо колюч.  Пробиваясь  к
Мариенплац, Лотар с трудом  прокладывал  себе  путь  среди  плотной  массы
горожан, устремлявшихся в обратном направлении.



        "25"

   Когда колонна, покинув Мариенплац, двинулась дальше, Людендорф, стоя во
весь рост на грузовике, занял место  во  главе  ее,  впереди  знаменосцев.
После этого Гитлер и еще двое-трое видных деятелей пробились сквозь  толпу
поближе к нему, убедив себя, что теперь стрельбы действительно  не  будет,
что задуманная хитрость удалась.
   Путь их лежал к Одеонсплац, ибо там, по слухам, поджидали их войска,  и
психологически этот пункт должен  был  стать  решающим  в  их  судьбе.  От
Мариенплац туда вели две  улицы,  образуя  как  бы  большую  букву  "А"  с
поперечиной  короткой  Перузаштрассе   и   нелепыми   псевдофлорентийскими
аркадами Фельдхеррнхалле там, где  обе  улицы  сходились  в  одной  точке.
Колонна двинулась по левой улице, по  Вейн-унд-Театинерштрассе,  и  идущие
впереди руководители уже наполовину ее прошли, когда увидели, что выход на
площадь  действительно  заблокирован   небольшим   отрядом   солдат...   с
винтовками.
   Значит, вот они, здесь наконец  эти  штыки,  которые  Людендорф  должен
отвести от них магической силой своего присутствия! Вот они, эти ружья, на
спусковой крючок которых не решится нажать ни один немецкий солдат...
   Нужно только идти вперед прямо на них, только идти прямо вперед...
   (Может быть, их уверенность уже поколебалась?)
   Как далеко продвинулись они по  этой  улице?  _Топот,  топот  сапог  по
мостовой..._  А  впереди  уже  виден  угол  Перузаштрассе   -   последний,
единственный поворот направо, прежде чем...


   - Глянь-ка, - возбужденно крикнул кто-то Лотару из  редеющей  толпы,  -
вон Людендорф! - Да, это он, легендарный генерал,  кумир  армии,  в  своей
старой охотничьей куртке, двигался прямо навстречу солдатским винтовкам...
- А этот, рядом с ним, - это Гитлер, его верный друг... А вон тот, кто его
знает, кто он такой...


   _Топот, топот сапог_, и реющие над толпой флаги, и пение, и  долетающие
откуда-то звуки труб... _и топот, топот сапог_...
   Вот  уже  большинство  зевак,  промерзнув  и  наскучив  этим  зрелищем,
вспоминают про обед и поворачивают домой.
   Еще тридцать шагов...
   В муках своего предвидения вожаки чувствуют, как  их  ноги,  словно  бы
сами собой, помимо воли, механически  подымаются  и  опускаются  -  вверх,
вниз, - подобно поршням цилиндра, и ни на шаг не продвигают  их  вперед...
_Топот,  топот  сапог..._  Это  не  они  движутся  -  это  дула   винтовок
надвигаются на них... все ближе, ближе.
   Еще двадцать шагов.
   Гитлер уперся  взглядом  в  какую-то  точку  впереди,  но  краем  глаза
отчетливо  видит  девочку-школьницу  на  велосипеде  -  опрятную,  холеную
девочку, которая крутит педалями бок о бок с ним. "Как она  изо  всех  сил
старается ехать _со мной_ в ногу..." А ее удивительно глубокое  контральто
в то же время легко и точно сливается  с  хором  мужских  голосов,  поющих
песню.
   Пятнадцать шагов... десять... И вот уже  зияющий  провал  Перузаштрассе
неотвратимо открывается вправо от них, словно разверстая пасть...
   "Господи, клянусь тебе, я брошу политику! Никогда, никогда больше..."
   Подобно тому как во время спиритического сеанса неожиданно, необъяснимо
блюдечко срывается с места и начинает двигаться куда-то в сторону,  так  в
едином, целеустремленном порыве вся группа вожаков вдруг свернула вправо и
ринулась в открывшийся проход - прочь от винтовок, в спасительное  укрытие
поперечной улицы! Это произошло так внезапно, что ехавшая рядом девушка от
неожиданности свалилась с велосипеда и разорвала чулки, но никто этого уже
не заметил.
   И вся поющая, ликующая, дерущая глотку колонна, ни о чем не подозревая,
ничего не опасаясь, естественно последовала за своими вожаками,  продолжая
горланить песню в честь солдат, чьи  винтовки  были  в  упор  нацелены  на
беззащитные спины свернувших от них на поперечную улицу людей. Но  даже  и
теперь никто из этих людей не имел ни малейшего представления  о  том,  на
краю какой опасности они находились.


   Для вожаков же это было лишь небольшой передышкой: еще несколько  шагов
- и короткая Перузаштрассе выведет их на Макс-Йозефсплац.  И  тогда  слева
откроется узкий каньон Резиденцштрассе - другой, быть может не столь зорко
охраняемый, путь к Одеонсплац... Тот путь,  который  им  надлежало  теперь
избрать... Но, собственно, почему?  Ведь  отсюда  вниз  к  реке,  в  прямо
противоположном направлении, спускался еще широкий-преширокий бульвар, где
их не подстерегали никакие опасности - манящая дорога отступления.
   Там, возле памятника, стоял желтый, манящий к  отступлению  автомобиль.
Когда они приблизились к перекрестку, молодой фон  Шойбнер-Рихтер  (правая
рука Людендорфа) сразу узнал автомобиль Гитлера и присвистнул про себя. Не
медля  ни  секунды,  он  крепко  взял  Гитлера  под  локоть.   Уж   он-то,
Шойбнер-Рихтер, позаботится о том, чтобы старый генерал не был  покинут  в
беде.


   Но тут откуда-то  снова  поступил  приказ  остановиться  -  _еще  одна_
проверка оружия.
   По маняще-желтому автомобилю пробегала  едва  заметная  дрожь.  Значит,
мотор работает, все приведено в готовность! Макс Эрвин фон Шойбнер-Рихтер,
неподвижно стоя рядом с Гитлером, крепче, по-приятельски прижал к себе его
локоть. А в это время позади них, в задних рядах, у Вилли сводило скулы от
холода, и окоченевшие пальцы едва справлялись с затвором  винтовки.  Когда
же будет конец этим проверкам? Ему уже все  осточертело.  А  Фриц  дул  на
пальцы и чертыхался - он сломал ноготь. Неужто все революции  такая  тоска
зеленая? Наконец колонна двинулась  дальше,  и  рядовые  участники  похода
вздохнули с облегчением.


   Когда сотни винтовок были предъявлены для  осмотра  и  до  напряженного
слуха   полицейских,   выстроившихся   между   статуями    под    аркадами
Фельдхеррнхалле,  долетело  громыхание  затворов,  они  поняли  эти  звуки
по-своему. А, эти бунтовщики заряжают  винтовки!  Хотят,  пользуясь  своим
численным  перевесом,  смести  нас!  Отряд  полицейских  был   совсем   не
многочислен... Но эти последние  сто  ярдов  Резиденцштрассе  могли  стать
Фермопилами - пятьдесят человек, если они будут исполнены решимости, могли
противостоять здесь целой тысяче.


   Вилли показалось, что на углу сквера  он  приметил  молодого  Шейдемана
возле тихо  урчащего  желтого  автомобиля.  Шейдеман  вроде  бы  делал  им
какие-то знаки, и Вилли даже пихнул Фрица локтем в бок". Но  конечно,  это
был не Лотар - больно уж унылый у этого малого вид!
   Странно, однако, как вдруг опустели улицы -  куда  подевались  все  эти
возбужденные зеваки, запрудившие Мариенплац? Когда голова колонны свернула
влево на Резиденцштрассе, уже ни единого человека не последовало за ней  -
только исполненная сознания собственной важности чудная маленькая  собачка
в зимней попонке из клетчатого шотландского пледа.
   Когда русская приятельница Мици княжна  Наташа  (упавшая  с  велосипеда
девушка) поднялась на ноги, голова колонны уже  скрылась  из  виду  и  вся
Перузаштрассе была заполнена марширующими  рядами.  Однако  Наташа  тотчас
сообразила, что колонна должна снова свернуть налево - на Резиденцштрассе.
Если она хочет что-нибудь увидеть, надо  добраться  до  Одеонсплац  раньше
них. Наташа была исполнена решимости ничего не упустить, ибо этой  молодой
изгнаннице холод был нипочем, к тому же всеобщее возбуждение передалось  и
ей, и она упивалась этим пением, чувством единства, мельканием марширующих
ног! Наташа вскочила на велосипед и промчалась несколько оставшихся  ярдов
вверх по Театинерштрассе - так,  словно  там,  впереди,  не  было  никаких
солдат (а их, в сущности, и было-то совсем немного).
   - Черт бы ее побрал! - выругался командир. - Она же  у  меня  прямо  на
линии огня! - И он дал ей проехать.
   Таким образом Наташа оказалась единственным гражданским лицом в  центре
пустой Одеонсплац - наедине со множеством смотревших на нее окон. Впрочем,
она не растерялась - это было не в ее характере. На хорошей  скорости  она
обогнула стоявший на площади броневик, но из броневика  никак  на  это  не
реагировали.  Чудесно!  Верхняя  часть  спускавшейся   от   площади   вниз
Резиденцштрассе  была  еще  пустынна,  и  Наташа  решила:  она  поедет  им
навстречу. До нее уже доносился топот приближающейся колонны, а доехав  до
угла улицы, она различила блеск штыков. Но в эту минуту из Фельдхеррнхалле
появился вооруженный отряд полиции и рассыпался  впереди,  поперек  улицы.
Это была  совсем  жиденькая,  смехотворно  жиденькая  цепочка,  но  Наташе
все-таки пришлось нажать на тормоз и соскочить с велосипеда. _Топот, топот
сапог..._ Выглядывая из-за спин полицейских, Наташа видела  приближающуюся
колонну: нацисты  шли  с  винтовками  наперевес,  с  примкнутыми  штыками,
оберландовцы - без оружия; они шагали бок о бок, по шесть человек в ряд  -
целое полчище! Эта жалкая цепочка полицейских  была  для  них  не  большим
препятствием, чем финишная ленточка на пути бегунов: полицейских  затопчут
в одну секунду, если они не уберутся с дороги  подобру-поздорову.  _Топот,
топот сапог..._ Наташа,  стоя,  тоже  притоптывала  ногой  в  такт.  Какая
несокрушимая сила!
   Теперь уже они шли молча, без песен, и  Наташа  слышала,  как  один  из
идущих впереди вожаков вдруг крикнул полицейским:
   - Не  стреляйте,  это  Людендорф!  -  и  какой-то  полицейский  тут  же
выстрелил.
   Они  казались  несокрушимой  силой,  но,  когда  прогремел   нестройный
ружейный залп, их как ветром сдуло.



        "26"

   При звуке этого первого выстрела Гитлер так  стремительно  бросился  на
землю (падение было еще  ускорено  весом  тела  сраженного  пулей  Ульриха
Графа, повалившегося на него), что вывихнул себе  в  плече  руку,  слишком
крепко прижатую к боку Шойбнер-Рихтера. Впрочем, это спасло ему жизнь, так
как секундой позже молодой Шойбнер-Рихтер, шагнувший на  его  место,  упал
мертвым с зияющей  раной  в  груди.  Почти  все  вожаки,  чьи  нервы  были
взвинчены до предела, тоже бросились на землю столь  же  молниеносно,  как
Гитлер, инстинктивно отдавая  древнюю  солдатскую  дань  уважения  летящей
пуле. Это  на  какой-то  миг  подставило  под  пули  шагавших  позади  них
ошеломленных людей, которые, быстро  опомнившись,  тоже  распластались  на
земле, но как раз среди них-то оказалось больше  пострадавших,  чем  среди
вожаков.
   Полицейские, стрелявшие не очень охотно, почти все старались  направить
дула своих карабинов вниз, в мостовую, но это мало кого  спасло,  так  как
отскакивавшие рикошетом от брусчатки расплющенные пули наносили еще  более
тяжелые раны. После нескольких секунд беспорядочной  стрельбы  многие  уже
были ранены, а шестнадцать человек либо убиты наповал, либо агонизировали,
глядя незрячими глазами в сгущающийся над ними мрак.
   Все - и мертвые и живые вперемешку - лежали, распластавшись на земле...
все, кроме Людендорфа. Ибо генералы, теряя с  годами  проворство,  теряют;
вместе с ним и инстинкт самосохранения,  заставляющий  падать  ничком.  Но
магический ореол Старого вояки тут-то наконец сделал свое дело, ибо  никто
не выстрелил в Людендорфа. Генерал споткнулся и едва не упал, но  сохранил
равновесие и продолжал идти вперед, держа руки в карманах своей охотничьей
куртки, - прямо вперед сквозь расступившуюся  перед  ним  цепочку  зеленых
полицейских мундиров - и ни разу не обернулся,  ни  разу  не  взглянул  на
раненых, умирающих, перепуганных  людей  у  него  за  спиной.  Он  казался
погруженным в глубокую  думу.  Когда  он  проходил  мимо  Наташи,  до  нее
донеслось невнятное бормотание:  "...один  плюс  девять,  плюс  два..."  И
генерал проследовал дальше.
   Ни один из полицейских не выстрелил дважды, но этого и не  требовалось.
Как только выстрелы стихли, все, кто в состоянии был  двигаться,  вскочили
на ноги и бросились бежать. И впереди улепетывала со  всех  ног  маленькая
собачка в шотландской попонке, но Гитлер, оставшийся невредимым - если  не
считать вывихнутого плеча,  которое  болело  и  мешало  движениям,  -  еще
несколько секунд продолжал неподвижно лежать среди всеобщего бегства.
   Звуки  выстрелов,  долетев  до  конца  колонны,  рассеяли  и  остальных
участников шествия. Полицейские стояли в полном ошеломлении. Дюжина  людей
могла бы сейчас смять их в одну минуту. Но этой дюжины не было.


   Появились санитары с носилками.
   У  ног  Наташи  лежал  молодой  помощник  Людендорфа  Макс  Эрвин   фон
Шойбнер-Рихтер: кусок легкого виднелся в рваной ране на его груди.  Бедный
Макс Эрвин! Наташа встречалась с ним на званых вечерах: в нем была  бездна
обаяния... А рядом с  ним  лежал  еще  кто-то,  забрызгавший  мозгами  всю
мостовую на десять  ярдов  вокруг.  Вебер,  вождь  "Оберланда",  с  трудом
поднявшись на ноги, стоял, прислонясь к стене  дворца,  и  лицо  его  было
залито слезами. Молодой Геринг с двумя пулевыми ранениями в  паху  пытался
укрыться за одним из каменных львов перед зданием дворца.
   Улица ало сверкала от крови. Когда запах пороха рассеялся, запах  крови
стал ощутим, и тогда какое-то безумие охватило  Наташу.  Она  вскочила  на
велосипед и бешено помчалась вниз по улице, зигзагами виляя между мертвыми
и умирающими. Заплескать, как можно сильнее заплескать колеса велосипеда в
их крови (особенно в крови Гитлера, если это удастся, ведь он  же  упал  -
она видела!). Но Гитлер, еще прежде чем Наташа вскочила в седло, уже успел
сбежать: доковылял до Макс-Йозефсплац, забрался  в  ожидавший  его  желтый
автомобиль и был таков. Лотар видел мельком, как он садился в  автомобиль:
одна рука у него как-то странно торчала вбок, словно он нес в ней  что-то.
И Наташе пришлось удовлетвориться чьей-то безымянной кровью  -  по  чистой
случайности преимущественно кровью Вилли.
   Людендорф, не встречая  никаких  помех,  продолжал  идти  через  пустую
площадь. Как только он кончил складывать в уме цифры этого рокового  года:
1 - 9 - 2 - 3 - и получил в итоге цифру 15,  все  мысли  внезапно  куда-то
исчезли и в мозгу его образовалась пустота. Он продолжал шагать  вперед  -
машинально, словно заводная игрушка, без всякой  цели;  шагал  и  шагал  -
просто  потому,  что  на  пути  не  встречалось  препятствий...   _Топ-топ
сапогами..._
   Так он свернул уже на Бриннерштрассе... _Топ-топ сапогами..._  И  вдруг
остановился, словно громом пораженный:  мозг  внезапно  ожил  и  заработал
бешено. Ну разумеется! "Пятнадцать!" Ведь эту же сумму составляют и  цифры
1 - 9 - 1 - 4! Но цифра девять повторяется дважды, и в первом случае и  во
втором. А девятая буква алфавита - это "И"!  И  с  этой  буквы  начинаются
слова  "Иегова"  и  "Иисус"!  Следовательно,   _оба_   эти   года   должны
благоприятствовать обоим врагам Германии - иудеям и иезуитам!
   Год 1914... "Год Иеговы и Иисуса". Год, когда петля  интернационального
еврейско-папистского союза впервые так стянулась на  горле  Германии,  что
страна принуждена была нанести ответный, но безрезультатный  удар.  И  вот
теперь год 1923... Не удивительно, что мы проиграли!
   Но в эту минуту какой-то  полицейский,  набравшись  наконец  храбрости,
обратился   к   Людендорфу   и    вежливо    предложил    проводить    Его
Превосходительство до полицейского участка. В участке, однако, были уже не
столь  вежливы.  Одноглазый  и