екарство от простуды, а все  прочее  не  стоит  ни  гроша",  -
подумала она и дала согласие.


   Итак, няня,  исполненная  самых  мрачных  предчувствий,  недвусмысленно
написанных на ее лице, хорошенько закутала Полли, превратив  ее  в  клубок
шерсти, из которого выглядывали одни глаза, и  посадила  на  обитое  кожей
сиденье рядом с Огастином.
   Огастин  был  первоклассным  автомобилистом:  он  по-юношески  упивался
ездой, чувствуя себя и машину как единое целое. И в это утро, лишь  только
его руки легли на руль, Полли была забыта. Но для самой Полли это не имело
значения. Она тоже умела сливаться воедино с дорогим  ее  сердцу  "бентли"
(еще одним объектом ее любви), и, как только мотор заурчал  и  перешел  на
басовые регистры органа, ее ротик раскрылся и она  принялась  вторить  ему
тоненьким дискантом, и два часа кряду ни она, ни "бентли" не  умолкали  ни
на секунду, проносясь  через  Стейнс  и  Бейзинг-ток,  через  Стокбридж  и
Солсбери, пока не вылетели на пустынное плоскогорье.
   Там, на вершинах меловых холмов, где кончалась  полоса  древних  тисов,
вцепившихся корнями в известковые склоны, на травянистых, сплошь  заросших
тимьяном и общипанных дикими кроликами  лужайках  было  полно  жаворонков.
Полли высвободила руки и замахала  жаворонкам,  предлагая  им  влить  свои
звонкие голоса в ее дуэт с мотором и составить хор.
   Мелтон лежал в глубокой речной долине в окружении этих меловых  холмов.
Спустившись в долину, они  миновали  зеленый  выгон,  рощу  величественных
буков и благородных каштанов и узкими улочками, в которые едва втискивался
"бентли", проехали маленькие, затерявшиеся среди холмов и лесов  деревушки
с  домиками,  сложенными  из   кирпича   или   песчаника,   под   высокими
тростниковыми кровлями. "Бентли" и Полли приветствовали все, мимо чего они
проезжали, своей песенкой.
   Когда "бентли" свернул в вечно раскрытые чугунные ворота и, тихо  урча,
покатил по извилистой  подъездной  аллее  парка,  Полли  уже  окончательно
высвободилась из своего кокона  и  стояла,  вытянувшись  во  весь  рост  и
размахивая руками, словно дирижируя всем оркестром природы.
   - Дома! Дома! Дома! - распевала она на  разные  лады,  и  ей  явственно
слышалось, что все вокруг вторит ее песенке: "Дома!"
   Когда Огастин, остановив машину перед старым  замком,  выключил  мотор,
"бентли" и Полли умолкли одновременно.
   Огастин вытер Полли нос и вынул ее из машины.


   Мелтон был огромен, почти так  же  огромен,  как  отшельнический  приют
Огастина  -  Ньютон-Ллантони.  Это  было  здание   Елизаветинской   эпохи,
облицованное  камнем  и  украшенное  кое-где  чуть  наивным   классическим
орнаментом. Первоначально замок был  построен  в  форме  куба  с  открытым
квадратным двором в центре - наподобие того, как строят колледжи,  -  и  в
середине фасада и сейчас был высокий сводчатый проход, напоминавший ворота
колледжа: когда-то сюда въезжали прямо на конях, не спешиваясь, но  теперь
арка была заложена и в ней проделаны вполне современные ворота.
   Знакомая музыка огастинского автомобиля всегда была слышна издалека, и,
когда машина подъехала, дворецкий уже стоял перед дверью. Дворецкого звали
Уонтидж.
   Это был худощавый, преждевременно поседевший мужчина с  глазами  слегка
навыкате по причине базедовой болезни.



        "13"

   Полли радостно, но чуточку церемонно поздоровалась с мистером Уонтиджем
(по указанию матери он был для нее мистер  Уонтидж).  Едва  войдя  в  дом,
Полли тотчас уселась на краю большого бухарского ковра и принялась  ждать,
ибо, как всегда, по возвращении домой  она  желала,  чтобы  ее  немедленно
отвезли на санках, запряженных храпящей упряжкой в лице мистера  Уонтиджа,
прямо на Северный полюс, через все  ледяные  паркетные  просторы  большого
зала.
   Ибо теперь в замке Мелтон не существовало больше открытого  квадратного
двора, по которому даже в дождь сновала туда  и  сюда  мелтонская  челядь.
Одному из Уэйдеми, жившему уже в Викторианскую эпоху, не понравился  такой
образ жизни - под открытым небом. Вдохновленный видом лондонских  вокзалов
и Пэкстоновского Хрустального дворца, он приказал  покрыть  весь  огромный
квадрат двора куполом из стекла и стали. Вот каким образом в  центре  дома
образовалось  огромное,  почти  в  квадратный  акр  величиной,   устланное
паркетом  пространство  с  разбросанными   кое-где   восточными   коврами,
заменившими прежние газоны и мощенные плитами  дорожки.  А  в  глубине,  у
подножия каменных ступеней, ведущих в парадные  покои  и  верхние  комнаты
замка, возле старого каменного столба с кольцом - бывшей коновязи -  стоял
концертный рояль.
   Помещение это именовалось ныне бальным залом. Редкий замок в Англии мог
похвалиться бальным залом хотя бы вполовину столь  внушительных  размеров.
Семейная легенда гласила, что на одном из празднеств во  времена  королевы
Виктории, на котором присутствовал принц Уэльский с супругой, в зале  этом
танцевало две тысячи пар. Но свет по-прежнему лился в этот огромный зал со
стеклянного  неба  над  головой.  Древние   каменные   стены   по-прежнему
оставались неоштукатуренными. Окна замка  и  даже  балкончики  по-прежнему
глядели в зал. И только закованные в латы  руки,  выступавшие  из  стен  в
промежутках между этими окнами и балкончиками, сжимали в  своих  одетых  в
железные рукавицы дланях уличные  электрические  фонари,  ибо  Мелтон  был
одним из первых домов в Великобритании, применивших новый вид освещения  -
электричество,  использовав  для  получения   тока   собственную   водяную
мельницу.
   Хотя Полли и Уонтидж отправились, как мы знаем, искать Северный  полюс,
нашли они, прибыв в противоположный конец зала,  только  Минту,  служанку.
Минта мгновенно подхватила на руки Полли, и Полли спокойно ей подчинилась,
потому что она всегда была послушна, когда чувствовала себя счастливой,  а
сейчас она была переполнена счастьем, переполнена до краев.
   Как только Минта завладела Полли, а Огастин пошел вымыть руки,  Уонтидж
обеспокоенно зашагал в столовую. Ему хотелось самолично убедиться  в  том,
что на буфете приготовлено решительно все, что могло потребоваться мистеру
Огастину для его одинокого завтрака. Уонтидж давно уже по опыту знал, что,
хотя Огастин предпочитает, чтобы ему никто не прислуживал за  столом,  тем
не менее он бывает чрезвычайно недоволен, если ему  приходится  звонить  и
просить, чтобы подали что-либо упущенное из виду. Если уж  это  сейчас,  в
двадцать три-то года, не раз думал Уонтидж, так что же будет  в  пятьдесят
три? "Всех заставит ходить на цыпочках, поджав хвост, уж будьте  покойны!"
- предрекла как-то миссис Уинтер. Если не женится, конечно.
   Уонтидж поправил вилку, которая лежала  как  будто  немного  косо:  все
остальное было вроде бы в порядке.


   Часы показывали время, положенное для отдыха, и Уонтидж мог  бы  сейчас
дать своим ногам покой. Но надо было еще позаботиться о  чемодане  мистера
Огастина! Проходя  через  людскую,  Уонтидж  самым  ядовито-ледяным  тоном
приказал похожему  на  пасторального  пастушка  мальчишке-лакею  взять  из
автомобиля чемодан мистера Огастина  и  отнести  его  по  черной  лестнице
наверх.
   Ядовито-ледяной  тон  ровно  ничего  не   означал:   это   был   просто
педагогически правильный способ  обращения  Старших  Слуг  к  Младшим  (по
правде говоря, Уонтидж питал даже некоторую слабость к Джимми  и  надеялся
сделать из него со временем вполне приличного помощника  дворецкого).  Тон
этот значил так же мало, как благожелательно-почтительный  тон,  каким  он
всегда разговаривал со всеми представителями благородного  сословия  -  по
его наблюдениям, они были по большей части либо  дураки,  либо  никчемные,
опустившиеся пьяницы. Правда, они умели держать слово, но вели  себя,  как
избалованные дети...
   Впрочем, далеко _не все_ дети были избалованными - вот уж  чего  нельзя
сказать про нашу маленькую мисс Полли! Ее няня  -  другое  дело,  вот  она
действительно избалованная особа! Эта миссис  Холлоран  -  прямо  божеское
наказание... И Минта, ее помощница, норовит во всем взять с нее пример.  А
ведь маленькой сучке едва сравнялось восемнадцать!  Ну,  что  вы  скажете!
Отшлепать бы ее ночной туфлей по заднице, глядишь, сразу бы поумнела!
   Миссис Уинтер придерживалась такого же мнения  относительно  этих  двух
особ,  но  в   соответствии   с   правилами   детская   была   автономным,
самоуправляющимся государством, для которого даже рескрипты экономки  были
не указ.
   Поясница  Уонтиджа  давала  себя  знать,  однако   прежде   надо   было
распаковать этот чемодан, а потом уже можно и отдохнуть.
   Понятие "свободные часы" теперь, после войны,  утратило  всякий  смысл,
так как людей не хватало повсюду. В былое время, помнится,  здесь  держали
четырнадцать лакеев, а теперь - стыдно сказать - в Мелтоне  дворецкий  сам
должен исполнять обязанности лакея при джентльменах, приехавших погостить!
У миссис Уинтер вон столько девчонок под  началом,  а  у  него  один  этот
бедняга Джимми, так поди попробуй не урони свой авторитет в ее глазах!..
   Правда, эти девчонки... Миссис Уинтер, в ее черном шелковом  платье,  с
ключами у пояса, вообще не ставит их ни в грош.  Но  что  поделаешь,  если
теперь дворянство (настоящее  дворянство,  а  не  разбогатевшие  за  войну
выскочки)  так  низко  пало,  что  всю  домашнюю  челядь  у  них  заменили
_девчонки_. Да что говорить: в некоторых домах - и притом вполне почтенных
- теперь даже позволяют женщинам чистить  серебро!  Горничные  в  парадных
покоях!.. Благодарение богу, Мелтон еще не пал так низко.
   И вообще какой теперь смысл стоять во главе всех слуг в доме,  когда  у
тебя в подчинении нет ни одного  слуги,  только  служанки?  Вот  это-то  и
уязвляло. За стенами дома - там еще есть два лесничих, охранник при водных
угодьях, плотник; в саду еще держат  шестерых  работников  и  троих  -  на
конюшне (даже не считая изгнанного оттуда  Триветта).  А  домашнюю  челядь
свели, можно сказать, к нулю, вот что несправедливо.
   Убожество! Хозяину следовало бы помнить, к чему его обязывает положение
сэра Уэйдеми из Мелтон-Чейза...
   Вставляя запонки в белую вечернюю  рубашку  Огастина,  Уонтидж  глубоко
вздохнул, вздох перешел в икоту, и в пищеводе появилось противное ощущение
изжоги. Одно красивое название - вот к чему свелось все его продвижение по
службе, с тех пор как он пошел в услужение к господам.



        "14"

   Когда Уонтидж получил наконец возможность отдохнуть,  он  на  этот  раз
отправился не к себе в буфетную,  а  в  комнату  экономки  и  опустился  в
удобное глубокое кресло, поближе к растворенному окну.
   Миссис Уинтер сидела возле камина на твердом стуле  с  прямой  спинкой,
накрытом куском цветастого ситца. Она сидела выпрямившись, сложив руки  на
коленях. Миссис Уинтер никогда не разрешала себе разваливаться  на  стуле,
словно у нее никогда не возникало такого желания, даже если бы ей позволил
корсет. Уонтидж внимательно  присматривался  к  ней.  Выглядела  она  так,
словно ее отлили когда-то в форму и она навсегда застыла в ней. Разве  что
форма становилась чуть-чуть тесновата, но до того, чтобы расплыться,  дело
еще не дошло. И вместе с тем "формы", конечно,  уже  не  те.  Трудно  даже
поверить, что "миссис Уинтер" была когда-то Мэгги, тоненькая,  длинноногая
младшая горничная, охочая, как все, похихикать и повозиться с парнями.
   Это было в замке  Стамфорт,  за  много  лет  до  того,  как  они  снова
встретились в Мелтон-Чейзе; он сам был тогда  еще  зеленым  юнцом,  только
начинал служить  лакеем.  Продолжая  вспоминать,  Уонтидж  облизнул  губы.
Однажды он позволил себе зайти с ней  слишком  далеко,  черт  побери!  Оба
могли лишиться места, но им повезло, и у Мэгги все обошлось благополучно в
конце концов...
   Он наткнулся на нее совсем случайно наверху, в башне,  в  кладовой  для
перин; она сидела на полу, набивая  перину  и  наполовину  сама  утонув  в
перьях, из-под которых торчали ее лодыжки. Он увидел ее лодыжки и  все  ее
"формы" в пене нежных белых перышек, и это сразило его. Он не устоял, ну и
она, понятно, тоже.
   Но _потом_! Как он весь в  поту  от  страха,  что  опоздает  явиться  к
назначенному времени в холл, стряхивал с  ливреи  пушистые  перышки...  Их
были сотни, этих пушинок... Как он боялся, что какая-нибудь  останется  на
ливрее и это будет замечено...
   - О чем вы задумались, мистер  Уонтидж?  -  вкрадчиво  спросила  миссис
Уинтер.
   - О бренности всего земного, Мэгги, - уклончиво отвечал мистер Уонтидж.
   Впервые за  много  лет  он  снова  назвал  ее  "Мэгги"!  Миссис  Уинтер
приподняла с колен свои пухлые белые руки, свела вместе кончики пальцев  и
в задумчивости уставилась на них.
   - Да, конечно, времена меняются, - сказала она.
   Мистер Уонтидж закрыл глаза.
   Внезапно он открыл их снова: Полли карабкалась к нему на колени.  Полли
была единственным существом во всем доме - от  парадного  хода  до  черной
лестницы,  -  которое  осмеливалось  так  бесцеремонно  вторгаться  в  эту
священную обитель.
   - Я пришла! - без особой нужды заявила она и добавила: - У этого Джимми
на голове корона!
   - Осторожней, цыпленочек, - сказал мистер Уонтидж. - Не забывай про мою
больную ногу.
   - А что с твоей ногой? - спросила Полли.
   - У нее там внутри кость! - трагически  сообщил  дворецкий.  -  А  ведь
Минта будет тебя искать,  -  добавил  он,  и  его  выпуклые  глаза  лукаво
блеснули.
   - Ну да,  будет!  -  восторженно  подтвердила  Полли.  -  Будет  искать
всюду-всюду!
   - Будет рыскать по всему дому! - продолжал мистер Уонтидж. - И  кому-то
не поздоровится, если она обнаружит тебя здесь!
   Но мистер Уонтидж знал - и Полли знала тоже, - что в эту святая  святых
даже Минта никогда не посмеет вломиться.
   Мысли миссис Уинтер перенеслись к мистеру Огастину: она думала о нем  с
нежностью. Вот ведь, брат и сестра, а  до  чего  же  они  разные  -  он  и
Хозяйка! И при этом, однако, обожают друг друга. Какая жалость, что он сам
обрек себя на такой странный образ жизни -  ничего  путного  из  этого  не
получится, нельзя забывать о  своем  Положении,  это  никому  не  проходит
даром... И ведь душа-то у него добрая:  сколько  он  сделал  хотя  бы  для
старухи матери Неллиного Гвилима, сколько труда положил, чтобы устроить ее
где-то в своих владениях, после того как в тех местах, где она родилась  -
и до чего ж она о них тосковала, - стали сооружать  водонасосную  станцию.
Мистер Огастин на самом деле лучше, чем старается казаться,  бывают  такие
люди...
   Но тут у миссис Уинтер заурчало в животе, и она поглядела на часы. И  в
ту же секунду раздался ожидаемый стук  в  дверь,  она  распахнулась,  и  в
комнату  ворвался  гул  молодых  голосов,  простонародный  говор,   взрывы
заливистого смеха, и на миг в раме дверного проема, как  в  кадре,  возник
образ "этого Джимми" с гофрированной бумажной короной от  свиного  окорока
на  голове  и  с  длинной,  как  скипетр,  вилкой  для  гренков  в   руке,
отплясывающего в кругу целого роя "этих девчонок".
   Лили, пятнадцатилетняя судомойка, разрумянившаяся, с  не  погасшим  еще
веселым блеском в глазах,  внесла,  как  было  заведено,  поднос  с  чаем,
горячие, прямо с пылу с жару, булочки с маслом и вишневый пирог.
   - Хочешь кусочек сладкого  пирога,  детка?  -  спросила  миссис  Уинтер
Полли. Даже глазированные вишни  в  пироге  были  из  мелтонского  сада  и
собственного, миссис Уинтер, приготовления. Но Полли отрицательно покачала
головой. От простуды у нее испортился аппетит.  Чтобы  вознаградить  себя,
она начала совать руку во все по очереди карманы мистера Уонтиджа, надеясь
обнаружить там что-нибудь интересное. А он  стал  осторожно  разжимать  ее
пальчики, стараясь высвободить свои очки.  Однако  она  настояла  на  том,
чтобы собственноручно водрузить их ему на нос.
   Миссис Уинтер тоже надела очки, так как на чайном подносе  лежало,  как
всегда, еженедельное письмо от ее младшей сестры Нелли... Бедняжка  Нелли!
Самая большая умница в  семье,  и  как  жестоко  обошлась  с  ней  судьба.
Впрочем, у Нелли есть зато крошка Рейчел, ее утешение...


   Применительно к самой миссис Уинтер слово "миссис" было лишь престижным
символом  ее  профессионального  положения,   вроде   как   "доктор"   или
"преподобный", а Нелли была женщиной замужней. Она вышла замуж очень  рано
за валлийского паренька, работавшего на рудниках,  но  готовящегося  стать
священником. Способный был малый, да только  сызмальства  какой-то  хилый.
Нелли обвенчалась с ним, как только ему предложили приход в долине Ронты.
   Когда началась война, его не призвали, потому что он был священником, и
как же Нелли радовалась тогда! Но только и ей пришлось  хлебнуть  лиха.  В
пятнадцатом году - третий год они тогда были женаты - у них родился первый
ребенок. Уродец с большой головой! Головная водянка...  Через  полгода  он
умер, когда Нелли уже снова была в положении.
   И словно мало было у нее тогда тревог - все думала: каким  он  родится,
второй ребенок? - а тут еще Гвилим (такое у него было чудное  имя)  подлил
масла в огонь. Он вдруг повел себя как-то  странно.  Решил,  что  это  бог
покарал его за какие-то грехи и, значит, надо искупить свой грех, иначе  и
второй ребенок родится уродом.
   Негоже ему, видите ли, сидеть на своем  тепленьком  местечке  в  долине
Ронты и под тиканье церковных часов проповедовать слово божье, в то  время
как другие умирают на фронте! Вот что он себе в голову вбил. Но  армия  не
нуждалась в лишних священниках, и тогда он сказал, что  пойдет  санитаром.
Носилки-то он сможет носить. Он это,  понимаете  ли,  делал  ради  будущей
маленькой Рейчел и потому не мог даже подождать, пока она  родится.  Нелли
не сумела его удержать.
   Ничего не могли поделать с ним и его собратья  священники,  -  они  все
были большими пацифистами и здорово обозлились: что таскать  носилки,  что
стрелять в людей - это все едино, говорили они, и, если он наденет военную
форму, такую или этакую, обратного пути в церковь  ему  уже  не  будет.  И
когда он все же пошел на фронт, они выгнали Нелли из пасторского дома.  Не
желали они, чтобы этот солдатский ублюдок родился там.
   Когда пришла пора отнять Рейчел от груди, Нелли поступила на  работу  в
приют для военных сирот в Глостере.
   А  Рейчел  подрастала  -  такое  маленькое  сокровище!  Смышленая,  как
обезьянка, и хорошенькая, как ангелочек. Не удивительно, что  мать  в  ней
души не чает! Миссис Уинтер даже  пугала  порой  эта  неистовая,  яростная
привязанность Нелли к ребенку,  но,  впрочем,  и  сама  она  не  могла  не
восхищаться этой чудесной малюткой и тоже души в ней не чаяла.



        "15"

   Вот почему для миссис Уинтер Полли не могла  стоять  на  таком  высоком
пьедестале, как для всех остальных обитателей замка:  ведь  миссис  Уинтер
невольно сравнивала Полли с маленькой Рейчел,  дочкой  Нелли.  Полли  была
славная девчушка, спору нет, но не сказать, чтобы какая-то особенная.
   Правда, Рейчел была годом старше Полли, но и куда умнее, куда красивее,
да и характером куда лучше. Настоящая маленькая фея. А уж фантазии у  нее!
Послушать только, что она _выдумывает_! Письма  Нелли  всегда  полны  были
удивительными  "высказываниями"  маленькой  Рейчел,  и  тетушка  не  могла
удержаться - каждый раз читала их вслух мистеру Уонтиджу.
   У Полли же никаких таких замечательных высказываний, которые стоило  бы
записывать в тетрадку, не было. И все-таки, она, подрастая,  будет  всегда
получать от жизни больше... Миссис Уинтер не  могла  избавиться  порой  от
ревнивого чувства, но  старалась  подавить  его  в  себе.  Полли  ведь  не
виновата, что родилась в сорочке; глупо и несправедливо было  бы  вымещать
это _на ней_.
   Когда Гвилим возвратился  домой  с  фронта,  священники  сдержали  свое
слово: они не пожелали даже  видеть  его.  Ему  пришлось  взять  приход  с
крошечной миссионерской церковью в Глос