лева возвышалась Священная Гора, высокий холм, на котором во времена
язычества стояла пирамида,  а  теперь  оттуда  доносился  нестройный  звон
колоколов небольшой церквушки. Позади него справа находился бетонный  круг
арены  для  быков.  Впереди  тропинка,  по  которой  он  почему-то  пошел,
оканчивалась развилкой. Правое ответвление вело  к  домику  его  тетки  по
матери,  Марии  Пилар,  женщины  с  сильным  характером,  которая   обычно
пользовалась его нечастыми  визитами  и  просила  починить  ей  крышу  или
прочесть молитвы, а иногда и то, и другое. Он не обнаружил в себе  желания
повидать Tia [тетю (исп.)] Марию Пилар. Уж, конечно, не теперь. Так почему
же он тут оказался?
   Левая тропинка, куда она ведет? Через  некоторое  время  по  ней  можно
дойти до крохотной деревушки Сан Хуан Баутиста. А до  того?  Она  довольно
долго тянется вдоль железнодорожных путей. Выходит к роднику. К  маленькой
речушке, которую часто посещают  прачки  и  залетные  художники-гринго.  К
различным участкам леса. К кукурузным полям. И к уединенному  дому  Исидро
Чаче, curandero.
   Карлос снял фуражку и вытер лоб. Осторожно огляделся по  сторонам.  Как
ни в чем не бывало, совсем как ни в чем не бывало. Далеко-далеко крохотная
фигурка пробиралась через поля, ведя осла с поклажей. Вполне возможно, что
на осле везут топливо, древесный уголь из незаконно  срубленных  деревьев.
Или, что куда проще, сами деревья. Что за наглецы эти ребята!  Но  человек
находился слишком далеко, да и к тому же с этим делом можно повременить до
следующего раза. На данный момент важно одно: что,  по  всей  вероятности,
его, Карлоса, никто не видит.
   Он снова надел фуражку. Затем по-прежнему, как ни в чем  не  бывало,  в
сущности даже смело, он свернул на дорожку, уходившую влево.
   Исидро Чаче  был  маленький  уродливый  жилистый  человечек  с  больным
глазом,  служившим  от  случая  к  случаю  предметом  тихих  настороженных
пересудов. Зрячий он у него или нет? Некоторые утверждали,  будто  зрячий,
будто на самом деле он может в один и тот же  момент  смотреть  глазами  в
разные стороны, как мул. Еще все заметили, какой популярностью  пользуется
Исидро Чаче среди женщин, несмотря на свое уродство.  И  не  только  среди
уродливых.  В  действительности  люди  слышали,  как  некая   Мама   Роса,
бесстыдница, утверждала: "Дон Исидро - бык, а остальные  мужчины  -  всего
лишь бычки! Да он и щедр к тому же..."
   Но у остальных мужчин имелись собственные тому объяснения. "Это все его
амулеты да любовное зелье", -  так  шепотом  гласило  единодушное  мнение.
Зачастую после таких бесед не один мужчина,  громко  похвалявшийся  своими
мужскими достоинствами в ходе разговора в  cantina  [таверна  (ам.-исп.)],
потихоньку отправлялся в одинокий домик за городом, где  одиноко  проживал
целитель, чье постоянное общество  составляли  лишь  попутай,  по  слухам,
родившийся еще до завоевания и говоривший на  всех  языках,  да  странного
вида пес, который не  говорил  ни  на  одном.  Однажды  кто-то  уж  совсем
заговорился и принялся утверждать,  будто  пес  этот  из  породы  нелающих
собак. Однако все знали, что отцом этого человека был  иностранец  (не  то
турок, не то лютеранин, не то гринго, не  то  еврей),  а  потому  подобное
заявление звучало еще более нелепо.
   Вполне очевидным казалось  такое  объяснение:  Исидро  Чаче  лишил  пса
способности лаять при помощи своего колдовства, чтобы показать,  до  какой
степени он не нуждается в предупреждениях собственной собаки. Пес даже  не
отличался свирепостью! Какой нормальный человек на всем белом  свете  стал
бы держать собаку с иной целью? От одного этого задрожишь!
   Тропа врезалась в выступ покатого холма и неспешно  тянулась  мимо  еще
крепких, но сильно заросших каменных стен, то  под  лучами  солнца,  то  в
тени. Может, тишина и не была там глубже,  может,  ему  просто  вдруг  так
показалось. Ему уже чуть ли не хотелось услышать недозволенный стук топора
и его однообразное эхо. Но  он  его  не  услышал.  Лишь  что-то  крадучись
перемещалось в подлеске. Потом он внезапно очутился  возле  дома.  Древний
попугай что-то пробормотал, пес поднял голову  и  равнодушно  опустил  ее.
Офицер полиции медленно подошел и уверенно оповестил о своем  присутствии.
Никто не откликнулся.  Откуда-то  донесся  высокий  слабый  голос,  не  то
говоривший  нараспев,  не  то  тихонько  напевавший.  Попугай  нахмурился,
внезапно превратился в двух нахмуренных попугаев, но это продлилось  всего
секунду. Карлос, пожалуй, приободрился, а вовсе не  наоборот...  казалось,
мощного воздействия curandero и его дома  достаточно,  чтобы  умерить  его
хворобу, какой бы она ни была. Он снова оповестил о  своем  присутствии  и
толчком распахнул дверь.
   В доме стоял полумрак (естественно, как и  положено)  и  запах  (вполне
отчетливый) дыма горящих дров, трав, рома и ряда прочих вещей, а среди них
- узнаваемый незамедлительно, с первого же раза - самого Исидро  Чаче.  Он
сидел на корточках на полу, напевая свою странную  песню,  разбрасывая  по
полу  разноцветные  семена  из  крашеной  тыквенной  бутыли,   разглядывая
образовавшийся рисунок в свете единственного солнечного луча, затем  опять
собирая семена, чтобы вновь  их  рассыпать.  Песня  его  внезапно  стихла.
"Abuelita [бабуля (исп.)] Ана должна  умереть",  -  сказал  он  прозаичным
тоном. Из слабого и высокого голос его превратился в вязкий и мощный.
   Карлос  весь  сжался.  Неужели  curandero  намеревается...   Потом   он
вспомнил, кто такая Abuelita Ана и успокоился. "Сколько лет ее помню,  она
все умирает", - сказал он. Бабушка Ана под двадцатислойными  одеждами,  ее
поднос с таблетками, целебными мазями, примочками и эликсирами;  пальмовые
ветви, четки и иконы, ее амулеты на счастье и ее патентованные лекарства с
изображениями и подписями  серьезных  бородатых  испанских  докторов...  и
прежде всего, ее длинные, толстые и грязные ногти желто-серого  и  черного
цвета.
   Исидро Чаче кивнул. "Я не давал ей умереть, - сказал он. - Но я  больше
не смогу этого делать. Быть может, сегодня... Быть может, завтра...  -  Он
пожал плечами. - Кто знает?"
   - А как вы себя чувствуете, Сэр Целитель?
   - Я? Очень хорошо. Господь и святые любят меня, - он усмехнулся.
   Карлос вспомнил,  что  он  -  полицейский,  а  к  славным  обязанностям
полицейского никто не относится с  презрением,  и  сказал:  "Надеюсь,  вас
никто не беспокоил".
   Знахарь широко раскрыл оба глаза, и  больной,  и  здоровый.  "Беспокоил
_меня_? Да кто бы посмел? - сказал он, - вот _вас_ кто-то беспокоил".
   Взгляд Карлоса Родригеса Нуньеса  замер.  Он  вздохнул,  и  этот  вздох
перешел в рыдание. Не вполне владея голосом, он поведал целителю  о  своих
бедах... какие жуткие голоса ему слышатся, какие жуткие видятся лица,  как
болит тело и голова, как она кружится, как двоится у него  в  глазах,  как
недружелюбно и враждебно относятся к нему люди и - наконец - как он боится
потерять работу.
   Если не хуже того.
   Выражение  лица  curandero,  слушавшего,  кивая  головой,   не   сильно
отличалось от выражения на лице доктора Оливеры. "Pues  [так  (исп.)].  Не
думаю,  чтобы  в   данном   случае   мы   имели   дело   с   последствиями
непочтительности, - неторопливо, как бы размышляя, произнес он.  -  Вы  не
охотник, не лесоруб, вряд ли вам  случалось  оскорбить  Олений  Народ  или
Маленький Народец... а даже если и  так,  они,  как  правило,  мстят  иным
образом.  Повторяю:  _как  правило_.  Но  -  пока  что  -  мы  не   станем
останавливаться на этом".
   - Так что же? Сглаз? Много приходится слышать чепухи по этому поводу. В
сущности, взрослые люди крайне  редко  оказываются  жертвой  Сглаза;  кого
действительно нужно беречь, это детей...
   Он оговорил различные возможности, не обошел и расстройства желудка или
его неспособность действовать  с  необходимой  частотой,  недомогание,  от
которого, у него, Исидро Чаче, имеется множество  отличных  трав.  "Но,  -
возразил полицейский, - дело не в этом, уверяю вас".
   Чаче пожал плечами: "Ну, а что вы сами предполагаете?"
   Тихим-тихим голосом Карлос пролепетал: "Колдовство. Или яд".
   Чаче  медленно  печально  закивал.  "Восемьдесят   процентов   телесных
недомоганий, - согласился он, - происходит по одной из этих двух причин".
   - Но кто?.. Но почему?..
   - Вы говорите, как идиот! - рявкнул знахарь. - Вы - офицер  полиции,  у
вас сто тысяч врагов, и у каждого сто  тысяч  причин.  _Почему_  не  имеет
большого значения, а вот _кто_: знание об этом пригодилось  бы,  тогда  мы
смогли бы наложить встречное заклятие, но и это не главное. Мы _не_  знаем
_кто_, нам известно только о _вас_,  и  именно  _вами_  мы  должны  теперь
заняться.
   Карлос робко промямлил: "Я понимаю. Понимаю".
   Он смотрел,  как  Чаче  снова  рассыпает  зерна,  делает  ему  guardero
[амулет] из ракушек,  камешков  и  клочков  ярко-красной  шерсти,  как  он
окуривает его удушливыми травами и кадит над ним ароматическими смолами, и
совершает  прочие  знахарские  ритуалы;  в  завершение  указаний  целитель
предупредил его  о  необходимости  соблюдать  осторожность  во  всем,  что
касается еды и питья.
   В отчаянии офицер полиции вскинул вверх голову и руки. "Будь у человека
хоть тысяча глаз, все равно его можно отвлечь на необходимое время:  стоит
мне на секунду отвернуться в cantina, и кто-нибудь подбросит  мне  щепотку
чего-нибудь в еду или в питье..."
   - Значит, употребляйте в пищу только еду, приготовленную вашей женой, а
что касается питья, я дам вам небольшой амулет, который будет охранять для
вас ром или агуардьенте.
   На вопрос о размерах гонорара Чаче ответил расплывчато и  сказал  лишь,
что стоимость первого визита составит двадцать песо, включая оплату за оба
амулета. Он велел, чтобы Карлос пришел снова через три дня. Тот  удалился,
унося с собой новую уверенность и старый страх. Запах  магических  курений
все еще стоял у него в ноздрях, но постепенно к  исходу  дня  его  сменили
другие.
   Все кругом окуталось дымкой. Вопреки увещеваниям властей от имени науки
и патриотизма безграмотные  мелкие  фермеры  и  люди  с  индейских  ejidos
[общинные поля и выгоны (исп.)], чьи земли кольцом окружали муниципальные,
начали, как и каждый год, жечь поля и густой кустарник, готовясь  к  сбору
кукурузы. Пожалуй, orestal выбрало не лучшее время, чтобы запретить  рубку
и сжигание леса без разрешения: на любом расстоянии трудно  отличить  один
дым от другого, а ночью разобрать,  где  какой  костер.  Наступило  время,
когда страна как бы возвращалась к эпохе язычества; в  любой  час  повсюду
виднелись костры, и зачастую какое-нибудь растерянное напуганное  животное
обнаруживало, что оно отрезано, окружено со  всех  сторон,  и  погибало  в
огне. Однако Карлос предоставлял заботиться об этих преступлениях  против,
скажем, оленьего народа, индейцам-преступникам и curandero.
   Над городом и ближайшими его окрестностями повисла иная,  более  легкая
дымка. Она возникала дважды в день,  ранним  утром  и  в  сумерках:  дымка
сгорания дерева и угля, к  которой  примешивался  слабый,  но  характерный
запах маисовых лепешек, жарящихся  на  сковородках;  он  напоминал  об  их
слабом, но характерном привкусе. И о том, как жарящие  их  женщины  делают
руками: "шлеп-шлеп-шлеп".
   Карлос теперь больше любил  темноту.  Он  не  видел  в  ней  враждебных
искаженных лиц. Он видел меньше предметов, и поэтому меньшее их количество
зловеще двоилось, тревожа его. Если бы еще эти нерегулярные боли и мучения
шли в это время на убыль... Кажется, они притихли,  слегка.  Но  слегка  -
недостаточно. Может, благодаря тому, что проделал curandero  Исидро  Чаче,
они еще сильней  утихнут.  Среди  сгущавшейся  темноты  Карлос  торопливо,
украдкой, опустился на колени и быстро прочел короткую молитву,  взывая  к
La Guadalupana [Божья Матерь Гуаделупе (исп.)].
   Он думал о том, что в конце концов полное  имя  его  жены  -  Мария  де
Гуаделупе.
   - Tu cafe [твой кофе (исп.)], - сказала она и сразу же, как  он  вошел,
стала его наливать, горячий, крепкий, сладкий. -  Tu  quieres  una  torta?
[Хочешь лепешку? (исп.)]
   Сначала он обращался с ужином осторожно. Однако было похоже, что в этот
вечер горло не станет ему никак препятствовать, несмотря на расстроенное у
него чувство вкуса, за счет которого ему почудился странноватый привкус  в
еде. Потом, когда она уже заканчивала мытье посуды, он подошел и обнял ее,
одна рука обвилась вокруг  талии,  другая  легла  на  грудь;  он  нежно  и
задумчиво прикусил ей зубами кончик уха. Как обычно,  она  сказала:  "Como
no?" [Да, конечно (исп.)]
   Но не сказала вслед за этим: "Ay,  bueno!"  [Ай,  славно  (исп.)],  как
делала всегда. А еще вслед за этим, огорчившись из-за неудачи и утомившись
от отчаяния, он принялся думать о другом, и в голову ему пришла мысль.
   Конечно  же,  если  ему  удастся  сделать  потрясающий  ход,   например
арестовать для разнообразия кого-нибудь помимо бузотера-burracho  [пьяницы
(исп.)], конечно же, это восстановит столь сильно  поколебавшееся  доверие
департамента полиции, то есть дона Хуана Антонио. По крайней мере, так  он
рассуждал. У него имелось смутное подозрение, что план  этот  не  является
совершенством, и, если внимательно над ним поразмыслить, в  нем,  пожалуй,
вскроются недостатки. Но ему  не  хотелось  так  уж  внимательно  над  ним
размышлять: слишком это большое усилие, чересчур много голосов, бормочущих
гадости, отвлекая и тревожа его, а кроме того, если он откажется от  этого
плана, зачем тогда вообще вставать? Боли усилились, и он понимал,  что  не
сможет уснуть снова. Значит, надо встать, а  раз  так,  ничего  больше  не
остается, как выйти из дома.
   А потому надо все-таки попытаться осуществить этот план.
   Он встал, оделся, застегнул ремень с кобурой,  проверил,  на  месте  ли
фонарик, и вышел на улицу.
   Ничто на горизонте не возвещало о приходе зари. Огромные  белые  звезды
сверкали в черном небе. Он принялся искать самую огромную из них,  Венеру,
припомнив рассказы о ее значительности  во  времена  прежней  религии,  до
завоевания, однако то ли она еще не взошла и не стала утренней звездой, то
ли он не там искал, то ли ее загородило какое-нибудь дерево или хлом...
   Фонарик ему пока не понадобился, ведь он знал здесь все дорожки так же,
как собственный дом или собственную жену. Знаком ему был и  пень,  который
вдруг... но не так, чтобы неожиданно... начал злобно  хрипеть:  "Carlo  el
loco. Carlo el loco [Карло - сумасшедший (исп.)].  Скоро  ты  окажешься  в
Мизерикордии. Ja ja! Loco Carlo! [Ха-ха! Сумасшедший Карло (исп.)]"
   Офицер вытащил револьвер, потом засунул его обратно. Без сомнения, пуля
тут не поможет. "Погоди, - сказал он. -  Как  только  станет  светло  и  я
справлюсь с  прочими  обязанностями,  я  вернусь,  разрублю  тебя,  оболью
petroleo [бензином (исп.)] и сожгу. Погоди".
   Пень тут же смолк и попытался спрятаться в темноте. Но Карлос прекрасно
знал, где именно он находился; он пошел дальше, думая о нем и угрюмо тряся
головой. Он напряг слух, но шума,  который  он  рассчитывал  услышать,  не
было. Конечно, злоумышленники занимались своим самобытным делом  за  много
километров  отсюда,  на  лесистых  склонах  гор.  Охотившиеся  на   оленей
браконьеры обычно прочесывали каждый участок вдвоем; один  из  них  держал
яркий фонарь, который привлекал и завораживал зверя, а  второй  стрелял  в
него, пока тот стоял, выйдя из укрытия. Одному человеку  вполне  под  силу
унести половину оленьей туши. Таким браконьерам не  нужны  ни  дороги,  ни
тропинки на пути туда или обратно; бесполезно пытаться их поймать.
   Дело,  однако,  обстояло  иначе  с  лесорубами,   этими   расхитителями
природных ресурсов и национального наследия, лишавшими  холмы  покрывающих
их лесов и тем самым подвергавшими их эрозии! Чем дольше он о  них  думал,
тем яснее осознавал, какое зло  причиняют  их  преступления.  Более  того,
подумать только, как безобразно они  мошенничают  даже  в  городе...  Если
вспомнить, как эти двоюродные братья Эухенио и Онофрио  Крус  (отъявленная
парочка!) мололи языком и насмехались над ним всего лишь вчера на рыночной
площади. По сути дела, не только вчера, если призадуматься. А почему? Безо
всякой причины. Так что прежняя позиция Карло  -  неправильна,  это  ясно.
Лесорубы - не  просто  бедолаги,  тяжким  трудом  зарабатывающие  себе  на
пропитание,  которым  в  данный  момент  burocratas  [бюрократы   (исп.)],
преследующие собственные нечестные цели, запретили даже  трудиться;  вовсе
не достаточно противостоять людям с топорами и предупреждать их. Над тьмой
лесов протянулись сполохи, красные, малиновые, алые. Нужно  хорошенько  их
проучить, раз и навсегда. Ladrones. Hijos de  putas  [Воры.  Шлюхины  дети
(исп.)].
   Но даже двое мужчин не смогут дотащить из леса в  город  столько  дров,
чтобы усилия оправдались. Лесорубу необходима лошадь, мул  или,  на  худой
конец, осел. А потому ему приходится придерживаться мощеных  или  хотя  бы
утоптанных дорог. По эту сторону города таковых находилось никак не меньше
двадцати, но по мере приближения к нему они  все  чаще  сливались  друг  с
другом, так что на данный момент  из  практических  соображений  их  число
можно свести  к  пяти.  Дорога  Сан  Бенито  вела  к  главной  автостраде,
пролегавшей чересчур далеко  в  южной  стороне:  с  наступлением  светлого
времени они окажутся на виду. Дорога к старому монастырю  проходила  через
контрольный пункт. Третья - излишне длинна  и  извилиста,  четвертая  -  в
последние месяцы совместилась с одним из местных  ручьев.  Карлос  не  был
особенно силен в арифметике, однако с  изрядной  уверенностью  решил,  что
остается всего одна дорога. Он обнаружил, к  собственному  удивлению,  что
как раз  вышел  на  нее,  вероятно,  за  то  время,  пока  считал.  Теперь
оставалось решить, где именно или хотя бы примерно, находится лучшее место
на этой дороге для emboscada [засады (исп.)]. Окажись он слишком близко  к
лесу, преступники снова смогут в нем укрыться. А  если  слишком  близко  к
городу, им удастся спрятаться в каком-нибудь  доме  или  патио.  Идеальным
было бы такое место, где дорожная колея углублялась бы, а по обе  стороны,
не слишком далеко и не слишком близко, шли бы стены. Такое место оказалось
не только идеальным, но и реальным; более того, там обнаружилась  ниша,  в
которой некогда стояла статуя Ла Гуадалупана, до  того  как  в  республике
отделили церковь от государства. Карлос захихикал, подумав,  как  удивятся
негодяи, когда он вдруг выскочит из этой ниши с пистолетом в руке!
   Он все  еще  хихикал,  но  тут  что-то  вцепилось  ему  в  ногу,  и  он
растянулся.
   При падении он ударился спиной и всеми прочими костями.  От  этого  ему
стало тошно, а все  задремавшие  было  боли  разгорелись  с  новой  силой.
Заулюлюкали, затараторили насмешливые голоса, лица показывали ему рожки  и
плевали в него. Он лежал там, на дороге, борясь с удушьем  и  с  безумием,
всхлипывая. Постепенно дыхание возвратилось к нему.  Темнота  вновь  стала
просто темнотой. Он принялся ощупывать землю вокруг, пальцы его во  что-то
уткнулись и с отвращением отдернулись. Он продолжал шарить рукой  и  нашел
фонарик. Желтый луч осветил лежавшую на дороге  фигуру,  и  он  разразился
долгим пронзительным криком, исполненным ужаса и муки:  на  спине  в  луже
крови лежало тело мужчины.  Рубашка,  брюки,  руки  и  ноги,  -  все,  что
положено человеку, находилось на месте.
   Но у него не оказалось головы там, где положено.
   Медленно-медленно светлело небо. Туман смешивался с дымом,  заволакивая
солнце. Карлос Родригес ходил взад-вперед по дороге, ощущая жгучую  резкую
боль в глазах. Он ходил так уже час, два часа, три -  кто  знает,  сколько
именно? Он не решался заснуть. Что, если кто-нибудь украдет  тело?  Он  не
решался вернуться в город и доложить об убийстве по той  же  причине.  При
бд