оторым  обладал
Рим.
   Разнообразные желания, подогретые такими мыслями, стали набирать силу и
роптать, и он заставил себя отвергнуть, вероятно, неэтичные и, безусловно,
несвоевременные предложения Шэдвелла.
   -  Не  сейчас,  -  сказал  он.  И  добавил,  напрочь  отбросив   всякую
деликатность: - Ко мне должна прийти девушка. Проваливайте. В другой раз.
   Следы разочарования и досады исчезли с личика Шэдвелла, и оно приобрело
в высшей степени отвратительное плотоядное выражение. "Ну _разумеется_,  -
сказал он. - В другой раз? Конечно. Моя карточка..."  Он  извлек  отрывной
блокнот. "У меня уже есть одна, - сказал Боб. - До свидания".
   Он поспешно скинул зловонные одежды, в которых  прошел  сначала  сквозь
жару, потом сквозь пьянство, а затем сквозь коматозное  состояние,  принял
душ, расчесал мышиного цвета  волосы,  сбрил  розовую  щетину  (только  ее
мерзкий оттенок и помешал ему отпустить бороду) и умастил себя  различными
патентованными средствами. Более удачливым коллегам Т.Петтиса Шэдвелла  по
части рекламы удалось убедить его (используя множество различных подходов,
действуя то вкрадчиво, а то напролом), что они необходимы, если  он  хочет
быть  принят  в  хорошем  обществе;  потом  он  оделся   и,   не   скрывая
предвосхищения, стал ожидать прибытия лишенной целомудрия Норин.
   Она пришла, поцеловала его  и  приготовила  ему  еду:  древние  женские
обязанности,  пренебрежение  которыми  является  несомненным  безошибочным
признаком упадка культуры и регресса. Потом она прочла все, что он написал
за  время,  прошедшее  с  момента  их  последнего  слияния,  и  обнаружила
некоторые недостатки.
   - Ты тратишь слишком много времени на описания вначале, - сказала она с
уверенностью, доступной лишь людям, не продавшим ни одной рукописи. - Тебе
нужно  сделать  так,  чтобы  персонажи  были  как  _живые_  с  первого  же
предложения.
   - Марли был с самого начала мертв, - пробормотал Боб.
   - Что? - рассеянно пролепетала Норин, притворяясь, будто не слышит. Она
старалась не смотреть на своего милого любовника,  и  взгляд  ее  зажегся,
остановившись на чем-то другом. "Что это? - спросила она.  -  У  тебя  так
много денег, что они валяются где ни попадя?  Мне  казалось,  ты  говорил,
будто разорен". И Боб посмотрел на бледно-розовый кончик  пальца,  который
указывал на стол возле двери, где лежали две хрустящие  двадцатидолларовые
бумажки, сложенные в длину.
   - Шэдвелл! - тут же сказал он. И в  ответ  на  движение  приподнявшихся
бровей (которые выглядели бы куда лучше, если их не выщипывать,  но  разве
можно воспрепятствовать чужой воле?) добавил: - Очень мерзкий тип,  вшивый
грубиян, который явился с каким-то гнилым предложением.
   - И у которого к тому же, - сказала Норин, тут же вникнув в суть  дела,
- есть деньги.
   Боб решил никогда их друг с другом не знакомить, если только получится.
"Во всяком случае,  -  снова  заговорила  она,  отложив  рукопись  Боба  в
сторону, - теперь мы с тобой сможем куда-нибудь сходить". Он вяло поспорил
насчет еды, затем насчет ее  приготовления;  она  выключила  газ,  тут  же
засунула кастрюли в морозилку, встала, давая понять, что  готова  идти.  В
тот самый момент  у  него  возникли  и  другие  возражения  против  ухода,
упоминать о  которых  было  бы  неблагоразумно,  ибо,  согласно  моральной
системе Норин, каждый эпизод с  проявлением  страсти  по  окончании  своем
становился инцидентом за семью печатями и не содержал в себе  обещаний  на
повторение в дальнейшем.
   Со смирением, которое облетала мысль о том, что  четырех  Шэдвелловских
десяток на всю жизнь не хватит и, как ни растягивай вечер, все равно  рано
или поздно они опять окажутся у него в квартире, Боб пошел вместе с ней за
дверь.
   Так и случилось. На следующий день в середине утра после отъезда  Норин
Боб  оказался  в  прекрасном  настроении,  но  без  цента  в  кармане.  Он
раздумывал над  возможностью  получить  аванс  у  своего  агента,  Стюарта
Эммануэля, крохотного подвижного человечка, чьи глаза за двойными  линзами
походили на большие черные пуговицы на туфлях, и тут зазвонил телефон. ЭСВ
[экстрасенсорное восприятие]  это  было  или  не  ЭСВ,  но  звонил  Стюарт
собственной персоной, он пригласил его на ленч.
   - Рад, что хоть _кто-то_ из ваших клиентов получает  деньги,  -  сказал
Боб в высшей степени нелюбезно.
   - О, это не мои  деньги,  -  сказал  Стюарт.  -  Это  деньги  Дж.Оскара
Резерфорда. Один из главных его людей - нет, не Джо Тресслинг, я знаю, что
вы позавчера с ним встречались, да, я знаю, что из этого ничего не  вышло,
это совсем другой человек - Филлипс Энхалт. Я бы хотел, чтоб вы пришли.
   Так что Боб оставил вчерашнюю  недоваренную  жрачку  в  морозилке  и  с
крайне слабой неохотой отправился  на  встречу  со  Стюартом  и  Филлипсом
Энхалтом,  о  котором  прежде  никогда   не   слыхивал.   Первое   рандеву
подразумевало выпивание в  баре,  чье  название  ему  тоже  ни  о  чем  не
говорило, но стоило ему зайти внутрь, как он понял, что это тот самый бар,
в котором он был позавчера, и тут ему стало не  по  себе,  вдвойне  не  по
себе, ведь он бессердечно позабыл, почти совсем, о том, что там произошло.
Сразу стало ясно, что бармен об этом не забыл. Однако, по всей  видимости,
он убедился, бросив  настороженный  взгляд  на  эту  троицу,  что  они  не
представляют собой большой угрозы в плане страхования,  поскольку  никаких
замечаний он не высказал.
   Энхалт оказался мужчиной средних размеров с довольно приятным,  немного
растерянным, выражением лица и серо-стального  цвета  стрижкой  en  brosse
[под бобрик (франц.)]. "Мне очень понравился ваш  рассказ",  -  сказал  он
Бобу и  тем  самым  тут  же  нарушил  неглубокий  сон  маленького  брюзги,
обитавшего  в  писательском  сознании  Боба.  _Конечно_  (завопил  он),  я
_прекрасно_ понимаю, какой именно рассказ вы имеете в виду, ведь, в  конце
концов, я написал один единственный рассказ за всю свою _жизнь_, а  потому
никаких  иных  определений  для  "_вашего  рассказа_"  не  требуется.  Мне
понравился ваш _роман_, м-р Хэмингуэй. Мне очень понравилась ваша _пьеса_,
м-р Кауфман.
   Стюарт Эммануэль, знавший извилистые пути  сознания  писателей  так  же
хорошо, как цифры в выписке из своего банковского  счета,  ловко  ввернул:
"Полагаю, м-р Энхалт имеет в виду "Нераздосадованных на море".
   С твердой вежливостью м-р Энхалт опроверг это  высказывание.  "Я  знаю,
что он получит премию, - сказал он, - и намерен его прочесть, но я имел  в
виду "Зеленую стену".  Так  уж  случилось,  что  этот  совсем  коротенький
рассказик тринадцать  раз  отсылали  обратно,  а  потом  его  приобрел  за
ничтожную  сумму  журнал,  подбиравший  обычно  остатки  крушений,  но  он
принадлежал к числу тех, которые Бобу нравились больше всего. Он улыбнулся
Филлипсу Энхалту, Филлипс Энхалт улыбнулся ему, Стюарт просиял  и  заказал
выпивку.
   Официант, принесший бухалово,  передал  Бобу  Розену  сложенный  листок
бумаги. "Его оставила дама", - сказал он.  "Какая  дама?"  -  "Блондинка".
Литературный  агент  и  работник   по   рекламе   улыбнулись,   обменялись
подходящими к случаю замечаниями, а Боб  скользнул  взглядом  по  записке,
заметил, что почерк - его собственный,  не  разобрал,  что  там  написано,
скомкал ее и запихал в карман.
   - М-р Энхалт, - сказал Стюарт, уставившись на  своего  клиента  темными
глазами под большими веками, - занимает весьма  значительное  положение  в
компании Резерфорда: у него угловой кабинет.
   Мягкая, чуть усталая улыбка Энхалта, который сменил тему и заговорил  о
своем доме в Дариене и о том, как он сам лично над ним трудится.  Меж  тем
они покончили с напитками и пешком отправились  в  ресторан  в  нескольких
кварталах от бара.
   Боб  испытал  невероятное  облегчение,  заметив,  что  Энхалт  не  стал
заказывать яиц-пашот с тертым  шпинатом,  мелко  нарезанной  солонины  или
чего-нибудь в такой же степени простого, полезного,  отвратительного  и  в
некотором роде подавляющего склонности самого Боба. Энхалт  заказал  утку,
Стюарт - бараньи котлеты, а Боб выбрал рубец с луком.
   - Джо Тресслинг говорит, что вы  собираетесь  написать  что-нибудь  для
сырной программы, - сказал Энхалт, когда они начали приводить в беспорядок
блюдо с солениями. Боб слегка приподнял брови, улыбнулся. Стюарт с мрачной
задумчивостью разглядывал  внутренности  маринованного  помидора,  как  бы
повторяя про себя: "Десять процентов  от  17  долларов  72  центов,  права
Монегаск на детектив".
   - В нынешнее время в Соединенных Штатах едят больше сыру, чем  двадцать
пять лет назад, - продолжал Энхалт. -  Гораздо,  гораздо  больше...  Из-за
рекламы? Такой, как "Час тети Кэрри?" Повлияла ли она  на  вкусы  публики?
Или... вкусы публики переменились, скажем, по иным причинам, а  мы  просто
скользим вместе с волной?
   - Человек, который смог бы ответить на этот вопрос,  -  сказал  Боб,  -
позавчера умер.
   Энхалт сделал выдох. "Откуда вам известно, что он это мог?"
   - Он так сказал.
   Энхалт, державший в руке недоеденный  маринованный  огурчик,  осторожно
положил его в пепельницу и наклонился вперед. "Что еще он говорил?  Старик
Мартенс, я хочу сказать. Вы ведь _имеете в виду_ старика Мартенса, верно?"
   Боб сказал, что так и есть, и  добавил,  неумышленно  солгав,  что  ему
предлагали за подобную информацию тысячу долларов,  но  он  отказался.  Не
успел он поправиться, как лицо Энхалта,  обычно  чуть  розовое,  приобрело
чуть ли не красный цвет, а  глаза  Стюарта  Эммануэля  стали  огромными  и
засверкали; оба они в один голос сказали: "_Кто предлагал?.._"
   - Что выходит из трубы?
   Стюарт пришел в себя первым (Энхалт сидел,  уставясь  в  одну  точку  и
ничего не говорил, пока краска отливала от его лица) и сказал:  "Боб,  это
не шутка. По этой причине мы  здесь  и  встретились.  Тут  замешаны  очень
большие деньги, для тебя, для меня, для Фила Энхалта, для, ну,  для  всех.
Практически для всех. Так что..."
   У него вырвалось. "Для Т.Петтиса Шэдвелла?" - спросил Боб.
   Это произвело, как говорили в доатомную  эпоху,  электрический  эффект.
Стюарт издал нечто среднее между стоном и шипением, очень похожее на звук,
который издает человек, доверчиво  спустивший  штаны  и  вдруг  совершенно
неожиданно севший на льдинку. Он вцепился в руку Боба. "Вы  ничего,  упаси
Боже, не _подписывали_?" -  провыл  он.  Энхалт,  который  в  прошлый  раз
покраснел,   теперь   побелел,   но   по-прежнему    сохранил    некоторую
застенчивость, а потому лишь положил руку на обшлаг пиджака Боба.
   - Он - хам! - сказал он дрожащим голосом. - Он - свинья, м-р Розен!
   - "Презреннейший из всех людей на свете",  -  процитировал  м-р  Розен.
("Именно", - сказал Энхалт.)
   - Боб, вы, упаси Боже, ничего не _подписывали_?
   - Нет. Нет. Нет. Но у меня появилось  ощущение,  что  секретов  с  меня
вполне хватит. И если я не получу информации, что ж, господа, я и пуговицы
не расстегну. - Подошел официант с едой  и  согласно  правилам  и  обычаям
союза официантов подал каждому не то блюдо. Когда они с этим  разобрались,
Стюарт доверительно сказал: "Да, конечно, Боб. Информация. Ну  разумеется.
Нам нечего скрывать. Скрывать от _вас_, - сказал он со смешком. -  Давайте
беритесь за еду. Я буду есть и говорить, а вы ешьте и слушайте".
   Таким  образом,  уплетая  рубец  с  луком.  Боб  слушал,   как   Стюарт
рассказывает в высшей степени удивительное  предание  сквозь  своего  рода
барьер из пережевываемой бараньей  котлеты.  В  каждом  поколении,  сказал
Стюарт, появлялись вершители моды, третейские судьи  стиля.  Петроний  при
дворе Нерона. Франт Брюммель  в  Англии  в  эпоху  Регентства.  Начиная  с
какого-то момента в прошлом и в настоящее  время  все  знают  о  парижских
дизайнерах и об их влиянии. А в области литературы ("Ах-ах!" - пробормотал
Боб, мрачно разглядывая собственную вилку  с  тушеным  бычьим  рубцом),  в
области литературы, сказал Стюарт, поспешно глотая для  большей  четкости,
всем нам известно, какое воздействие  может  оказать  на  творчество  даже
совершенно  неизвестного  писателя  рецензия  на  первой  странице  "Санди
таймз", в литературном разделе, написанная любым  из  носителей  некоторых
определенных имен.
   - Она вознесет его к высотам славы и богатства со  скоростью  света,  -
сказал Стюарт.
   - Переходите к сути. - Но теперь Стюарт пережевывал кусок зажаренной на
решетке баранины, и ему удалось лишь издать  какое-то  бульканье,  махнуть
вилкой и вскинуть брови. Энхалт оторвался от унылого  процесса  низведения
утки до массы волокон с апельсиновым привкусом и повернулся, словно затем,
чтобы извлечь слова изо рта Стюарта, набитого бараниной.
   - Суть, м-р Розен, заключается в том,  что  бедный  старик  Мартенс  за
прошедшие годы исходил Мэдисон авеню вдоль  и  поперек,  утверждая,  будто
открыл способ предугадывания течений и стилей в  моде,  но  никто  ему  не
поверил. Честно говоря, я не поверил. А теперь верю. И вот  что  заставило
меня изменить  свое  отношение.  Когда  я  позавчера  узнал  о  его  столь
неожиданной смерти, у меня возникло ощущение, будто у меня  _есть_  что-то
из его бумаг, он оставил их мне, чтобы я сразу просмотрел,  а  я  их  взял
просто, чтобы от него отделаться. И, да, пожалуй, я почувствовал за  собой
некоторую вину и, несомненно, несколько огорчился, и  поэтому  я  попросил
секретаршу принести их.  Ну,  вы  же  понимаете,  у  работников  Дж.Оскара
Резерфорда, как и в Природе, ничто  бесследно  не  исчезает...  -  Филлипс
Энхалт улыбнулся своей несколько  застенчивой,  довольно  милой  и  слегка
растерянной улыбкой. - Так что  она  принесла  мне  бумаги,  и  я  на  них
взглянул...  Я...  -  Он  приумолк,  заколебался  в  поисках   mot   jusfe
[подходящего слова (франц.)].
   Стюарт сделал мастерский  глоток  и  кинулся  на  амбразуру  с  палашом
шотландских горцев в руке. "Он остолбенел!"
   Изумился, внес поправку Энхалт. Он изумился.
   В конверте, адресованном Питеру Мартенсу, со  штампом  10  ноября  1945
года лежала цветная фотография молодого человека в многоцветном жилете.
   - Только, знаете ли, м-р Розен, в 1945 году никто не носил многоцветных
жилетов. Они появились  лишь  несколько  лет  спустя.  Откуда  же  Мартенс
_узнал_, что они войдут в моду? Еще там был  снимок  молодого  человека  в
костюме цвета сажи и в розовой рубашке. В сорок  пятом  году  никто  таких
ансамблей не носил... Видите ли, я  сверился  с  регистрационным  списком:
пожилой джентльмен оставил мне эти бумаги в декабре того года.  Должен  со
стыдом признать, что я попросил секретаршу его как-нибудь спровадить, если
он опять придет... Но вы только подумайте;  многоцветные  жилеты,  костюмы
цвета сажи, розовые рубашки в 1945 году. - Он  подавленно  размышлял.  Боб
спросил, не нашлось ли в  конверте  чего-нибудь  насчет  серых  фланелевых
костюмов, и на лице Энхалта возникла слабая мимолетная улыбка.
   - Ах, Боб, да Боб же, - Стюарт поджал губы в знак легкого  (и  жирного)
упрека. - Вы, похоже, так и не поняли, что это СЕРЬЕЗНО.
   - И вправду серьезно, - сказал Ф.Энхалт. - Стоило мне сообщить об  этом
Мэку, так знаете,  что  он  сказал,  Стю?  Он  сказал:  "Фил,  не  жалейте
лошадей". И они степенно закивали, словно небеса ниспослали им мудрость.
   Боб спросил: "Кто такой Мэк?"
   Изумленные взгляды. Мэк, сказали ему, причем собеседники излагали это в
тандеме и au pair [на пару, на равных (франц.)],  это  Роберт  Р.Мэк  Йан,
глава счастливой корпорационной семьи Дж.Оскара Резерфорда.
   - Разумеется,  Фил,  -  заметил  Стюарт,  ловко  управляясь  с  печеной
картошкой, - я не стану спрашивать, почему вы  связались  со  мной  только
сегодня утром. Если бы речь шла о какой-нибудь другой компании, я  мог  бы
заподозрить, что они, вероятно, пытаются прикинуть, не удастся ли им самим
что-нибудь обнаружить, чтобы не пришлось делиться куском пирога с этим вот
нашим  юношей,  который,  во  всяком  случае,   является,   так   сказать,
наперсником и моральным наследником старика. (Услышав такие  эпитеты.  Боб
вытаращил глаза, ничего не сказал. Пусть все идет своим ходом, пока можно,
подумал он.) Но не в отношении компании Резерфорда.  Она  слишком  велика,
слишком этична для подобного. - Энхалт не ответил.
   Помолчав секунду, Стюарт заговорил снова: "Да, Боб,  это  действительно
крупное дело. Если идеи покойного м-ра Мартенса можно успешно  разработать
- я уверен. Фил не рассчитывает, что вы разгласите тайну  прежде,  чем  мы
будем готовы оговорить Условия, - они  окажутся  поистине  бесценными  для
таких людей, как промышленники-предприниматели, редакторы модных журналов,
дизайнеры,  торговцы  и,  последние  по  порядку,  но  не  по  значимости,
рекламные агенты.  На  этом  буквально  можно  сделать  или  спасти  целые
состояния.  Неудивительно,  что  этот  грязный  пес,  этот  тип,  Шэдвелл,
попытался сюда пролезть. Да вот послушайте... однако, боюсь, нам  придется
прервать эту милую беседу. Бобу надо пойти  домой  и  привести  в  порядок
материалы... (Какие материалы? - подумал Боб.  Ай,  ладно,  пока  что:  40
долларов от Шэдвелла и бесплатный ленч за счет Энхалта)... а  мы  с  вами,
Фил, поговорим о тех лошадях, которых Мэк просил не жалеть".
   Энхалт кивнул. Розену показалось, что рекламному агенту  явно  неловко;
неловко из-за того, что он отмахнулся от Питера  Мартенса,  пока  тот  был
жив; неловко из-за того, что он  оказался  в  числе  стервятников  теперь,
когда старик умер. И, размышляя над этим, Боб понял, испытав  не  особенно
легкий приступ стыда, что и сам теперь принадлежит к числу стервятников, и
тогда спросил о приготовлениях к похоронам. Однако  выяснилось,  что  этим
вроде бы занимается масонский орден: покойный Питер Мартенс уже на пути  в
свой родной город, Мариетта, штат Огайо, где  собратья  по  ложе  проведут
прощальную церемонию: фартуки, веточки  акации  и  все,  что  положено  по
ритуалу. И Боб подумал, а почему бы и нет? И испытал своего  рода  сильное
облегчение.
   Сидя в автобусе, направлявшемся в жилые  кварталы,  который  он  выбрал
вместо более быстрого, более жаркого, более грязного метро,  он  попытался
собраться с мыслями.  Как  он  мог  надеяться,  что  вспомнит  из  пьяного
разговора нечто осмысленное с точки зрения окружающих,  не  говоря  уже  о
том, чтобы это могло принести деньги? "Истоки  Нила",  -  говорил  старик,
свирепо уставясь на него кроваво-красным глазом. Что ж, Шэдвеллу эта фраза
тоже известна. Может быть, Шэдвеллу понятно, что она означает. Потому  что
ему. Бобу Розену, уж точно ни черта не понятно. Но эта фраза действует  на
воображение. Мартенс провел многие годы - кто знает, сколько именно?  -  в
поисках истоков своего собственного Нила, великой реки Моды, точно так  же
как Манго  Парк,  Ливингстон,  Спик  и  другие  полузабытые  исследователи
провели множество лет в своих поисках. Все они  терпели  лишения,  сносили
страдания, враждебность людей, получая отпор...  и  в  конце  концов  одни
поиски привели к гибели Манго Парка, Ливингстона, Спика, а другие  сгубили
старого Питера Мартенса.
   Однако что же еще говорил Питер  помимо  уверений  в  том,  что  истоки
истоков _существуют_ и ему известно, _где_ они? Как же это он, Боб,  тогда
напился? Вероятно, толстая блондинка из-за соседнего столика, та самая,  с
ядовито-зеленым  напитком  и  гадкими  приемными  детьми,  вероятно,   она
запомнила  большую  часть  рассказа  старика,  усвоенного  в  осмотическом
процессе между столиками, чем сам Боб.
   И тут ему  послышался  голос  официанта  из  того  бара,  сказавшего  в
полдень: "_Ее оставила дама... Какая дама?.. Блондинка..._"  Боб  принялся
рыться в кармане и выудил записку.  На  мятом  потном  клочке  бумаги  его
собственным почерком или ужасным подобием оного было  накалякано:  "_Диткс
сагс су Бимсох ох_..."
   - Что  за  чертовщина!  -  пробормотал  он,  наморщил  лоб  и  принялся
разбирать продикто