панели, в
боевом  порядке  выстроена  сотня,  если  не  больше,  красивых  бесценных
восточных нюхательных флаконов. Джинна нигде не видно.
   Трэскер  проявляет   величайшее   самообладание,   не   позволяя   себе
задерживаться на чем-либо взглядом, и через  несколько  секунд  видит  тот
самый экспонат, которого так долго жаждал. Отворяется дверь, он засовывает
находку себе в карман и, повернувшись, оказывается лицом к лицу с  высоким
худощавым человеком, который, как это ни странно, держит руку у  _себя_  в
кармане.
   - Ой, ладно, - говорит этот человек, - вы пришли сюда не  затем,  чтобы
любоваться _нюхательными флаконами_. Как вы сюда попали? Дурацкий  вопрос.
Вас, конечно, впустила Гертруда. Что ж, - с покорным вздохом говорит он, -
я ее предупреждал, она не сможет этого отрицать.
   В руке, которую он вынимает из кармана, находится пистолет.
   Джентльмен, чье имя для данного повествования значения не имеет,  сидел
на слишком плотно набитом  стуле  в  комнате,  где  стояло  слишком  много
мебели, и крутил что-то в руках. "Поразительно, - сказал он вслух, -  чего
только не подцепишь за несколько долларов  в  этих  магазинчиках,  которые
скупают всякую всячину из унаследованного имущества. Так трудно перед этим
устоять. - Его-рука с явным удовольствием скользила, касаясь приобретений.
- Яйцо из оникса. Оловянная  коробочка  для  угольного  порошка.  Медальон
армии Шенандоа. Китайский... я полагаю, это китайский... ахх..."
   Последний поворот, последний  рывок,  и  колпачок  соскочил,  и  наружу
вылетел джинн. "А вот _вы_ похожи на  джентльмена,  которому  придется  по
душе выгодная сделка, - сказал он с доверительной ноткой в  голосе.  -  Не
хотите ли приобрести прекрасный, _прекрасный_  керманшахский  ковер?  Нет?
Гашиш? Халву? Непристойные карти-инки? _Замечательный_ нюхательный  флакон
из клюва птицы-носорога?"
   * Кисмет (араб.) - судьба, рок



    Эйв Дэвидсон.
    Людоед-великан в долине

   -----------------------------------------------------------------------
   Avram Davidson. Ogre in the Vly [= The Ogre] (1959). Пер. - О.Воейкова.
   Авт.сб. "Феникс и зеркало". СпБ., "Северо-Запад", 1993.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 3 October 2001
   -----------------------------------------------------------------------



   Когда, словно облачко не больше  человеческой  руки,  впервые  возникла
угроза  приезда  д-ра  Людвига  Занцманна,  двадцатисемилетний  д-р   Фред
Б.Тербифил являлся самым молодым директором музея в стране,  а  теперь,  в
тридцать пять лет, все еще оставался одним из самых молодых.  Более  того,
он с уверенностью, пусть необоснованной, рассчитывал на еще большую  славу
в будущем. Во  главе  списка  благодетелей  и  покровителей  значился  м-р
Уинфилд Скотт Х.Годбоди, почти  покойник  (во  многих  отношениях),  а  он
наверняка завещает большую  часть  своего  состояния  учреждению,  которое
тогда станет Музеем Естественной Истории, директор: д-р  Фред  Б.Тербифил.
Прекрасная зарплата, свободный от налогов изобильный расчетный счет,  а  у
директора найдется вдоволь времени, чтобы завершить свой великий  труд,  в
настоящее время  озаглавленный  "Человек  перед  рассветом",  трудный  для
понимания, но чрезвычайно интересный для чтения.  Уже  имелось  семнадцать
глав, посвященных одной только  Неандертальской  эре  или  эпохе  Среднего
Палеолита. (Ее наверняка будут вечно покупать школы и библиотеки:  большая
книга, плотная на ощупь, богато  иллюстрированная  и  написанная  в  столь
увлекательной манере, что даже ученик  выпускного  класса  средней  школы,
опрометчиво взявшийся за нее в поисках обнаженных тел,  часами  не  сможет
оторваться от чтения.)
   М-р Годбоди был скептиком старомодного типа.  "Где  отыскал  себе  жену
Каин?"  -   вопрос,   служивший   излюбленным   поводом   для   хихиканья,
сопровождавшегося легким толчком костлявого локтя. "Еще не отыскали перьев
с ангельских крыльев?" - вот еще один.
   Он стал пионером в деле снабжения мельников хлопчатобумажными набивными
тканями для мешков под муку. Когда название  фирмы  стиралось,  бережливые
фермеры пускали узорчатую ткань на детскую одежду и белье. Благодаря этому
он стал богатым человеком и выросла  его  преданность  Науке,  той  Науке,
которая разрушила космогонию М.Е. [Методистско-Епископальной] Церкви Юга и
изобрела несмываемые чернила.
   На  данный  момент  возникла  небольшая  заминка.  Старый  м-р  Годбоди
оказался   потрясен   недавним   скандальным   разоблачением   в   области
антропологической иерархии.  Из  этого  уважаемого  общества,  изображения
представителей которого стали знакомы  каждому  школьнику,  поскольку  они
давно уже заняли места главных и второстепенных  пророков,  присвоив  себе
как престиж, так и уважение, из этого прелестного маленького клуба - кара,
обрушившаяся словно гром небесный, - исключили Пилтдаунского  человека  за
передергивание карт. Если  Пилтдаунский  человек  оказался  фальшивкой,  -
ворчливо спрашивал он, - почему остальные не могут быть  ею?  Питекантроп,
синантроп, австралопитекус транвалензис  -  все  обломки  костей,  гипс  и
желаемое, принятое за действительное? Напрасно уверял  его  Тербифил,  что
компетентные  ученые  уже  многие  годы   относились   к   Г.Пилтдауну   с
подозрением: противный старый м-р Годбоди раздраженно отвечал:  "А  почему
вы мне сразу об этом не  сказали?"  Утратив  в  юности  одну  веру,  принц
набивного текстиля совсем не хотел распроститься на старости лет с другой.
Но д-р Тербифил верил,  что  сомнения  патрона  являются  лишь  преходящей
фазой.  Основным  предметом  для  беспокойства,  тщательно  сдерживаемого,
служил вопрос: позволит ли здоровье м-ру  Годбоди  продержаться  несколько
недель или месяцев, которые позволят ему оправиться от этого удара?
   Короче  говоря,  д-ру  Тербифилу  предстояло   вот-вот   пожать   плоды
благонравия и честного труда, и когда он думал об этом (а такое  случалось
часто), то забавлялся, напевая - чуть фальшиво - песню своего детства  под
названием "Принося охапками". До его появления в Холдене музей  (жемчужину
архитектуры чистейшего позднего Честера А.Артура) возглавлял  дряхлый,  но
достойный демократ, которого вынесло на  эту  должность  приливной  волной
течения Свободной Чеканки. А сам по себе музей!  Д-р  Тербифил  обнаружил,
что в него со всего штата стекались никчемные коллекции  барахла,  которое
никак не продать. Почтовые марки, какими на улице Нассау торгуют  на  вес,
рассыпающиеся  чучела  опоссумов,  подкрашенные  фотографии  пионеров   со
свирепым взглядом, раскрашенный вручную "фарфор",  кучи  наконечников  для
стрел  неопределенного  происхождения,  пуговицы  от  формы  конфедератов,
молоточки судей, чучела рыб, геологические "образцы", собранные людьми, не
имеющими ни малейшего представления о геологии, томагавки - о, этому хламу
не было конца.
   То есть хламу не было конца, пока д-р  Фред  Б.Тербифил  не  вступил  в
должность...  Конечно,  барахло  продолжало  поступать:  прекратить   этот
процесс, действуя в пределах такта, не  представлялось  возможным.  Многим
людям по-прежнему казалось, раз дядя Татум помер, самое естественное,  что
можно сделать с "коллекцией" дяди Татума,  -  это  отгрузить  ее  в  музей
Холдена. Д-р Тербифил разработал собственный  метод  обхождения  с  такими
грузами. Он размещал их (ночью) в  необходимом  количестве  шкафчиков  для
экспонатов, приклеивал бирки с четко обозначенными  именами  дарителей,  а
затем фотографировал плоды своих трудов. Семье, внесшей вклад, -  любезное
благодарственное письмо. Копию письма  -  в  тамошнюю  местную  газету.  И
семье, и в газету - конверт из  плотной  коричневой  бумаги  с  глянцевыми
фотографиями. А затем затхлый хлам дяди Татума,  вместе  с  томагавками  и
всем прочим, погружался в благословенное забвение подвалов. ("Мы пополняем
каталог",  -  объяснял  д-р   Тербифил   немногочисленным   любознательным
субъектам.)
   (_Но д-ра Занцманна в подвал не упрячешь, верно?_)
   Благодарственные письма составлялись из оборотов столь  же  неизменных,
сколь буддистская литания. В  них  превозносилась  деятельность  почившего
пионера,  воздавалась  заслуженная  хвала  наследникам,  столь  чутким   к
интересам общественности, и выражалась надежда на то, что  и  другие  люди
проявят такое же участие к важной работе Музея Холдена.  Как  правило,  за
этим следовал литургический ответный возглас,  облеченный  в  форму  чека,
каковая сумма не облагалась подоходным налогом, на что  с  легким  сердцем
указывал д-р Тербифил. Om manu padme  hum!  [Слава  драгоценности  лотоса!
(Тибетская Книга Мертвых)]
   Ах,  славный  был  денек,  когда  они  открыли  Зал  Прикладной  Науки!
Губернатор,   представитель   верхней   палаты   сената    США,    ректора
университетов, исполнители народной музыки и прочие общественные деятели в
огромном множестве.  Там  был  настоящий  нефтяной  насос,  который  качал
настоящую  нефть,  и  настоящий  волокноотделитель,  очищавший   настоящий
хлопок. Именно машины задавали  тон  среди  экспонатов,  но  д-р  Тербифил
больше всего гордился огромными фотомонтажами, установленными  так,  чтобы
создавалось впечатление трехмерного изображения. На одном из них м-р  Оупи
Слосон (Нефть и Природный Газ Слосона) указывал на нефтяное  месторождение
в типичной нефтеносной области,  вид  в  разрезе  (цвет  натуральный).  На
другом м-р Перви Смит (Хлопок П.С. и  Пищевые  Продукты  П.С.)  глядел  на
своих призовых кастрированных бычков, уткнувшихся носом в хлопковый  жмых,
в то время как точные копии египетских тощих  коров  пристальным  голодным
взглядом смотрели  на  клочок  травы.  Были  и  другие.  И  сколько  стало
приходить чеков! И еще продолжало приходить!
   (_Но доктор философии Людвиг Занцманн тоже скоро придет_.)
   Месяцы ушли на подготовку того, что в  конце  концов  оказалось  просто
престижной экспозицией, на выставку о жизни индейцев Буш Персе до  прихода
белого человека. Огромный полукруглый задник создавал иллюзию перспективы.
Удобно в не слишком большом  отдалении  паслись  бизоны,  а  дикие  лошади
мчались по гребню холма. Первобытные Буш Персе перемалывали зерно,  играли
в игры, скоблили шкуры, ткали ткани,  наносили  боевую  раскраску,  качали
маленьких индейцев,  а  шаман  племени  оказывал  им  помощь,  которая  не
подверглась национализации. В наличии имелись подлинные индейские  хижины,
поддельные костры и настоящий череп бизона.
   Буш Персе ("Нефтяные индейцы") съехались на  своих  паккардах  со  всей
округи, и чувство племенной гордости взлетело до таких высот,  что  вскоре
после этого они предъявили  федеральному  правительству  иск  на  тридцать
миллионов долларов. (В конце концов им присудили четыре миллиона,  большую
часть которых правительство удержало на покрытие собственных  расходов  по
предоставлению Буш Персе возможности  оставаться  жертвами  мошенничества,
обмана  и  голода  во  время  жизни   трех   поколений,   предшествовавшее
обнаружению нефти.) Совет племени проголосовал за  то,  чтобы  музей  стал
хранителем их обрядовых регалий, а д-р Тербифил получил несколько почетных
степеней и стал членом научных сообществ. Противодействие его  усилиям  во
благо культуры американских индейцев оказала лишь старейшая и единственная
оставшаяся в живых чистокровная представительница Буш Персе. Ее звали Тетя
Сэлли Вынесивсе, она  являлась  выдающейся  деятельницей  Вспомогательного
Союза  Баптисток   и   ответила   решительным   отказом   на   предложение
сфотографироваться на фоне всех этих  там  языческих  пережитков  и  голых
теток. Она также добавила,  что,  случись  ее  старому  дедушке  хоть  раз
застать какую-нибудь Буш Персе за тканием одеял _Навахо_, вроде  вот  этой
шлюхи на картинке, он бы ей горло перерезал.
   Вся неприятность состояла в том, что Тетя Сэлли Вынесивсе _не приедет_,
а д-р Занцманн _приедет_. И уже вот-вот.
   Д-р Тербифил ждал этого визита много лет. Д-р Занцманн упоминал  о  нем
при каждой встрече. Иногда  его  голос  звучал  игриво  и  оптимистически,
иногда как мрачный предвестник беды, а иногда - отрывисто и решительно.
   Оба они оказались в Холдене  друг  вслед  за  другом  с  промежутком  в
несколько  месяцев.  Д-р  Тербифил  -  после  двухгодичного  пребывания  в
Бостонском Музее Естественной Философии,  а  профессор  Занцманн  -  после
жалкого существования в Нью-Йорке в качестве переводчика, куда он приехал,
будучи изгнан из своей родной страны. В  политическом  отношении  Занцманн
был совершенно чист, без малейшей примеси как  крайне  правого  характера,
так и умеренно левого: на самом деле он был специалистом по  Гете,  а  что
может быть чище специалиста по Гете? Он занимал должность  в  университете
местного вероисповедания: профессор германских и восточных  языков,  ловко
минуя подозрительных славян. Д-р Тербифил, не лишенный великодушия, вполне
спокойно наблюдал, как  профессор  Занцманн  в  полной  мере  наслаждается
успехами в области лингвистики.
   Но доктор философии Людвиг Занцманн оказался также любителем в  области
антропологии, палеонтологии и собирателем древностей общего  характера,  а
от этого у любого директора и даже куратора музея кровь  стынет  в  жилах.
Такие любители представляют собой профессиональную опасность. Они принесут
вам вонючую коровью кость и сделают  это  с  гордым  выжидательным  видом,
уверенно  предвкушая  провозглашение  об  открытии   новой   разновидности
мегатерия или бронтозавра. Хотя д-р Занцманн (пока что) _такого_ не делал,
Тербифилу по его поводу часто приходил на ум стишок:

   Поверхностные знания опасны для людей;
   Уж либо пей как следует или совсем, не пей.

   Ах, ладно, лучше уже разобраться да и покончить с  этим.  Нужно  только
проявить твердость, а там уже и все! Конец  намекам  на  бесценные  тайны,
открытия, которые потрясут мир,  тщательно  оберегаемые  сокровища  и  все
такое прочее.
   Когда профессор прибыл, д-р Тербифил быстренько провел левой  рукой  по
волнистым каштановым волосам - по-прежнему густые, слава Богу! - улыбнулся
своей знаменитой теплой мальчишеской улыбкой и протянул  правую  руку  для
рукопожатия. И с ужасом заметил,  что  Занцманн  привез  с  собой  большую
картонную коробку. Хуже некуда! Ох, с чем только не  приходится  мириться!
Если не м-р Годбоди, так теперь профессор...
   - Дорогой мой д-р Тербифил! Я так долго ждал этой встречи! Сказать  вам
не могу... - Но, разумеется, скажет. Он пожал протянутую руку, сел,  держа
коробку так, как будто в ней -  свадебный  торт,  достал  носовой  платок,
обтер свое румяное лицо и запыхтел. Потом он заговорил.
   - Д-р Тербифил! - это имя прозвучало словно обвинительный  акт.  -  Что
есть то, что нам всегда говорили  раньше?  Urmensch  [первобытный  человек
(нем.)],  первобытный  человек  то  есть,  он  был  маленькой   недорослой
тва-а-рью, словно шимпанзе с молибденовой недостаточностью,  и  он  -  что
значит сказать мы - становился все больше и больше. И так далее.  Пока  мы
при помощи  статистик  страховых  обществ  не  достигли  нынешних  больших
размеров и продолжительности жизни.  И  мы,  по  всей  ви-и-идимости,  еще
больше вырастем.
   - Но! - д-р Тербифил задрожал мелкой дрожью. -  Что  свершается  затем?
Антрополог заходит в Apotheke - метикамент-магазин, да? - в  Пекине  -  о,
прекра-а-асный город, я там бывал, я люблю его всем сердцем! - он  заходит
в местную китайскую аптеку, и что же это он  находит  там?  Он  находит  -
среди сушеных костей дракона, порошков из летучих мышей,  желчных  пузырей
тигров, носорожьих рогов и змей в маринаде - два гигантских коренных зуба,
подобных человечьим. И  тогда,  глядите,  ибо  это  чудесно.  Вся  картина
меняется!
   "Ну и ну! Ну и ну!" - подумал д-р Тербифил.
   - Теперь первобытный  человек  становится  огромен,  громаден,  подобно
сыновьям Анака из Первой Мозес-Книги. Теперь  мы  должны  положить  ему  в
основу предков, подобных большим обезьянам вашего Эдгара Берроуз-Райса.  И
насколько же это мы, его дети, съежились! Пла-чев-но! Вместо  того,  чтобы
свиньям превратиться в слонов, слоны превратились в свиней! - Д-р Занцманн
щелкнул языком.
   - Но это ничто. Ничто совсем. Так зачем же я явился к вам сейчас?  Дабы
поведать вам про нечто куда более поразительное. Я  должен  начать  прежде
наших времен. Карл Пятый!
   Д-р Тербифил мелко задрожал: "Простите?"
   - Карл Пятый, Габсбург. В 1555 г.  император  Карл  отказывается,  нет,
уходит в отставку? Отрекается от престола. Его брат Фердинанд сменяет  его
в качестве монарха всех владений Габсбургов, а Карл уходит в монастырь.

   "Заботами, недугами, годами сокрушен,
   В покое монастырском забвенья ищет он".

   - Ах-х-х, профессор Занцманн, - начал было д-р Тербифил, но замолчал  и
заморгал.
   - Да-да, я отвлекся.  Так.  Карл  и  Фердинанд.  Выбит  медальон,  одна
сторона - Карл, другая - Фердинанд. И дата:  1555.  Вот  медальон.  -  Д-р
Занцманн сунул руку во  внутренний  карман  и  вытащил  маленькую  плоскую
коробочку, такими пользуются ювелиры. Он открыл ее.
   Внутри лежал почерневший  диск  размером  приблизительно  с  серебряный
доллар и кусочек бумаги с двумя оттисками - два мужских профиля, девизы на
латыни и дата: 1555. Пребывая в полнейшей  растерянности,  все  сильней  и
сильней ощущая жалость к самому себе, д-р Тербифил  поглядел  на  румяного
седовласого посетителя, выразил слабым жестом свое недоумение.
   - Скоро, скоро вы все поймете. Тысяча девятьсот тридцатый. Мой отпуск -
я все еще в Хеер-мании - я провожу в  Мальденхаузене,  маленькой  сельской
деревушке в долине. Тогда все спокойно. Ах, эти хеер-манские толины! Такие
зеленые, отдаленные, очаровательные, полные тайн! Я пью вино и пиво,  курю
трубку и совершаю долгие прогулки по окрестностям. И поскольку я - ученый,
а собака вечно возвращается к своей плевотине - я также  провожу  какое-то
время в теревенских  архивах...  Много  интересного...  Ребенок  по  имени
Саймон... В 1555 году людоед-великан украл ребенка по имени Саймон.
   Д-р Тербифил прижал ко лбу кулак и слабо застонал. "Ребенка...  _что_?"
- раздраженно спросил он.
   - Пожалуйста. Видите дырочку в этом медальоне? Ребенок по имени  Саймон
носил его на шнурке вокруг шеи. Они были  весьма  почтительные  люди,  эти
крестьяне. Имперский медальон, их носят на груди. Фотокопия  свидетельских
показаний. - Профессор Занцманн открыл коробку, вынул бумаги. Среди них  и
вправду были фотокопии рукописей, записанных, однако, монахами  на  латыни
готическим шрифтом. Д-р Тербифил почувствовал, что у него заболели  глаза.
Он закрыл их Профессор Занцманн, ужасный человек, по-прежнему  говорил:  -
Там были два свидетеля, старик по  имени  Сигизмунд  и  мальчик  по  имени
Лотар. Была зима. Был снег. Ребенок Саймон выбегает  со  своей  собакой  в
поле. Он кричит. Ему страшно. Из-под  снега  у  него  за  спиной  вылезает
людоед. Он такой, какими всегда представляли людоедов-великанов: огромный,
волосатый, сгорбленный, одетый в шкуры, с дубиной. Ужасно.
   - Лотар бежит за подмогой. Старик не может бежать, поэтому остается.  И
молится. Людоед-великан хватает ребенка по имени Саймон и бежит  вместе  с
ним через поля к холмам, пока снег не скроет их из виду.
   - Люди взволнованы, они напуганы, но не удивлены. Такое случается. Есть
волки,  есть  медведи,  есть  людоеды-великаны.  Этим  чревата  жизнь   на
отдаленных фермах.
   Д-р Тербифил поежился. По коже у него пробежал мороз. Он растер пальцы,
чтобы согреть их. "Фольклор, - ворчливо сказал он. - Бабушкины небылицы".
   Д-р Занцманн замахал руками, потом положил их на  светокопии.  "Это  не
Братья Гримм, - сказал он. -  Это  сообщения  очевидцев  того  времени.  Я
продолжаю. Люди выходят в метель с собаками, с вилами, даже с  несколькими
мушкетами, и поскольку они жмутся друг к другу в страхе, а снег укрыл  все
отпечатки ног, неудивительно, что они не находят  следов  ни  ребенк