ли.
   - Смоттлеб слушает, - сказал Смоттлеб, засунув палец в ухо и  вроде  бы
прислушиваясь. На лице его возникло испуганное выражение. - Мы  немедленно
возвращаемся, - сказал он. Оба они встали  и  кратко  что-то  обсудили  на
языке пришельцев.
   - Дурные известия? - сочувственно спросил один из представителей ООН.
   - Скончался наш Верховный Ульдж.
   Таиландец сказал, что разделяет их темноту.
   - И правильно делаете, это был наш отец, - сказал Смоттлеб.
   Все трое пробормотали слова соболезнования.
   - Вы вернетесь после похорон? - спросил посол Ли.
   Близнецы сказали, что надеются на это.
   Принц спросил: "У вас принято кремировать или хоронить?"
   Поскольку ни один из них не ответил, Пандит  Парсибхои  спросил:  "Или,
может быть, вы выставляете своих, э-э-э, усопших для всеобщего обозрения?"
   Смоттлеб и Кумпо переглянулись.
   - _Пшшт_! - сказал один.
   - _Смеррш_! - сказал другой.
   Они скрестили на груди руки и исчезли.
   К тому времени, когда машина прибыла в  Центральный  парк,  от  корабля
пришельцев не осталось и следа, лишь огромные  толпы  людей  топтались  на
месте и, вытягивая шею, смотрели в пустое небо, да  несколько  полицейских
повторяли то и дело: "Давайте, давайте, сойдите-ка с газона..."
   Представители Америки и Индии простонали хором: "Да  что  же  мы  такое
_сказали_?"  Но  даже  неизменно   бодрый   таиландец   ничего   не   смог
предположить.
   Новый Верховный Ульдж обратился с приветствием к вернувшимся близнецам:
"Свет солнца, источник счастья... Очень мило, что вернулись  и  все  такое
прочее".
   - Не стоит. Мы вас поздравляем, - сказали братья.
   Верховный пожал плечами в знак возражения. "Всего-навсего удачный удар,
пронзивший селезенку".
   Братья восхищенно захлопали в  ладоши.  "Трудно  пожелать  нашему  отцу
лучшей смерти", - сказали они согласно ритуалу.
   Они прошли в обеденный зал рука об руку  с  его  преемником.  Пока  все
рассаживались по местам, он спросил: "Ну, а что ваше путешествие?  Повезло
хоть немного? Есть признаки _овлирб-тав_?"
   - Признаки есть, - сказал Смоттлеб, - но  не  более  того.  Знаете  ли,
некоторые из них выставляют покойников на всеобщее обозрение.
   Все сидевшие за  высоким  столом  закачали  головами  в  ответ  на  это
откровение.
   - Более того, - доверительно сообщил Кумпо, - прочие кремируют их.
   Новый Верховный несколько натянуто сказал: "Мы можем обсудить это после
обеда, если не возражаете".
   Но сын его предшественника все говорил, как будто стремясь освободиться
от бремени: "А все остальные, уж прошу мне поверить, на самом деле хоронят
дорогих им усопших!"
   Раздался  приглушенный  крик,  и  две  девушки-рабыни  вывели  из  зала
вдовствующую Наложницу-Ульджессу, крепко прижимавшую салфетку к губам. Как
раз в это время прибыл камергер с яствами. Все гости с отменным  аппетитом
взялись за угощение. Покойный Верховный Ульдж был человеком пожилым, но он
всегда старался быть в хорошей  форме  и  (как  все  заверили  гордых  его
сыновей) отличался прекрасным вкусом.



    Эйв Дэвидсон.
    Сила всякого корешка

   -----------------------------------------------------------------------
   Avram Davidson. The Power of Every Root (1967). Пер. - О.Воейкова.
   Авт.сб. "Феникс и зеркало". СпБ., "Северо-Запад", 1993.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 3 October 2001
   -----------------------------------------------------------------------



   Карлос Родригес Нуньес,  офицер  муниципальной  полиции  Санто  Томаса,
сидел в частной приемной  д-ра  Оливеры,  раздумывая  о  своем  положении.
Может, ему вообще не следует здесь находиться? И  не  то  чтобы  именно  в
частной приемной: она, как правило, пустовала, и  лишь  в  течение  недели
вслед за большими праздниками  ее  обычно  заполняли  младшие  сыновья  из
процветающих семей, которые (младшие сыновья) посещали столицу федерации и
обходили ее библиотеки,  театры,  музеи  и  прочие  здания,  где  хранится
национальное наследие, а вовсе,  вовсе  не  las  casitas  [публичные  дома
(исп.)].
   - Перегрузка, сэр доктор. Несомненно, просто  перегрузка!..  Горе  мне,
сэр доктор! Какая огромная игла! Право же... всего лишь  из-за  маленькой,
крохотной перегрузки?
   Врач мягко улыбался, произносил слова утешения и продолжал  набирать  в
шприц пенициллин.
   Все это не имело отношения к офицеру полиции Карлосу. По сути дела  это
не имело отношения и к младшим сыновьям из непроцветающих семей,  которые,
во-первых, во время праздников могли себе  позволить  посетить  разве  что
столицу округа (или, в лучшем случае, штата), а во-вторых,  не  обращались
по поводу вытекающих из этого осложнений к врачу, они  ходили  за  этим  к
curandero [знахарь (исп.)]. И тут Карлос подумал:  не  следует  ли  и  ему
поступить  так  же?  Нет...  Нет...  Социальный  статус   государственного
служащего, должностного лица может оказаться под угрозой  из-за  посещения
местного знахаря и кудесника.  Кроме  того,  общественная  приемная  врача
именно таковой и являлась: общественной. Если  его  здесь  увидят,  пойдут
слухи. Дон Хуан Антонио станет задавать вопросы. Дон Хуан Антонио был jefe
de policia [начальник полиции (исп.)], и Карлосу казалось, что в последнее
время в отношении начальника к нему не стало сердечности. Впрочем, Карлосу
казалось, что сердечности не стало и во всеобщем отношении к нему.  Он  не
мог  понять,  почему.  Он  был  очень  добрый  полицейский:  брал   только
традиционные  мелкие  взятки,  сильно  не  напивался,  давал   заключенным
сигареты. Часто.
   Он не мог понять, почему же, глядя на  него,  люди  внезапно  -  иногда
всегда  на   несколько   секунд   -   менялись,   становились   дьявольски
омерзительными. Лица их распухали, они казались ему  страшней,  чем  маски
moros [мавров (исп.)] и  judases  [соломенных  чучел,  сжигаемых  в  конце
Великого Поста (исп.)] во время  праздничных  шествий  в  детстве.  Воздух
сильно нагревался, голоса принимались хрипеть и бормотать гадости,  подчас
ему становилось трудно дышать. А голова...
   Большая овальная подкрашенная фотография старой доньи  Каридад,  матери
д-ра Оливеры, свирепо поглядела на него со стены. Губы ее изогнулись.  Она
нахмурилась. Карлос поспешно поднялся на ноги. Непредвиденная и совершенно
ничем не обоснованная враждебность  доньи  Каридад  оказалась  ему  не  по
силам. Он  протянул  руку,  собираясь  открыть  дверь  на  улицу,  но  тут
отворилась дверь, ведущая в глубину дома, и возле нее появился сам врач  -
он на миг удивился, но к нему тут же вернулась  обычная  учтивость.  Он  с
поклоном пригласил  Карлоса  в  кабинет.  Донья  Каридад  снова  выглядела
невозмутимо и бесстрастно, как всегда.
   Последовал обмен любезностями согласно правилам.  Затем  молчание.  Д-р
Оливера указал рукой на лежавшее на столе издание. "Я  как  раз  читал,  -
сказал он, - медицинский журнал. О  яйцах.  Современная  наука  так  много
узнала о яйцах". Карлос кивнул. Д-р Оливера сложил кончики пальцев вместе.
Он вздохнул. Затем встал и, всем видом выражая  сочувствие,  жестом  велел
Карлосу спустить брюки.
   - Ах, нет, сэр медико, - поспешил сказать офицер. - Нет-нет, это совсем
другое.
   У  д-ра  Оливеры  отвисла  челюсть.  Казалось,  он   колеблется   между
раздражением и замешательством. Карлос шумно вдохнул воздух, затем выпалил
залпом:  "У  меня   разламывается   голова.   У   меня   случаются   боли,
головокружения, у меня распухают глаза, у меня жжет в  груди  и  там,  где
сердце, тоже и... и..." Он остановился. Он не смог рассказать о  том,  как
менялись лица людей. Иди, например,  вот  только  что,  у  доньи  Каридад.
Нельзя с уверенностью рассчитывать на то, что д-р Оливера не проговорится.
Карлос начал давиться и попытался проглотить слюну.
   Выражение лица врача  постепенно  становилось  все  более  спокойным  и
уверенным. Он поджал губы и кивнул. "Желудок действует? - осведомился  он.
- Часто? Достаточно часто?"
   Карлосу хотелось ответить, что действует, но горло у него так еще и  не
пришло в порядок, поэтому раздался лишь неуверенный хрип. К тому  времени,
когда ему удалось сделать глоток, senor medico [господин врач (исп.)]  уже
снова заговорил.
   - Девяносто процентов телесных недомоганий, - сказал  он,  издавая  при
этом носом серьезные выразительные звуки,  -  возникает  из-за  того,  что
желудок действует с  недостаточной  частотой.  За  счет  этого  происходит
отравление  тела  и  организма.  Сэр  офицер  полиции  -  отравление!  Нас
интересуют результаты... Мы обнаруживаем... - он быстро повел  головой  из
стороны в сторону и воздел руки над головой, - что наблюдаются  боли.  Они
наблюдаются не только в области желудка, но  и,  -  он  стал  перечислять.
Загибая пальцы, - головы, груди, глаз, печени и почек, мочеточной системы,
верхней части спины, нижней части спины, ног. Сэр, ослабевает целиком  все
тело. - Он понизил голос, подался вперед, не то прошептал, не то прошипел:
"_Человеку недостает сил_..." Он  закрыл  глаза,  сжал  губы  и  откинулся
назад, ноздри его затрепетали, а голова мелко  затряслась  вверх-вниз.  Он
резко открыл глаза и вскинул брови: "А?"
   Карлос сказал: "Доктор, мне тридцать лет, до нынешнего времени я всегда
отличался отменным здоровьем  и  мог,  например,  поднять  железнодорожную
шпалу. Моя жена очень довольна. Когда бы  я  ее  ни  спросил,  она  всегда
отвечает: "Como no?" [Да, конечно (исп)]. А потом она говорит: "Ny, bueno!
[Ай, славно! (исп.)] Мне  _вполне_  хватает..."  В  общественной  приемной
закричал младенец. Д-р Оливера поднялся, достал ручку.
   - Я выпишу вам рецепт на отличное  лекарство,  -  сказал  он,  поставил
изящный росчерк и  написал  в  верхней  части  листка  крупным  витиеватым
почерком "Ср.  К.  Родригес  Н."  Он  добавил  несколько  строк,  поставил
подпись, промакнул и отдал бумагу Карлосу.
   - По одной штуке перед каждым приемом пищи в течение четырех  дней  или
до тех пор,  пока  желудок  не  начнет  действовать  часто...  Вы  желаете
получить лекарство у меня или в farmacia? [аптека (исп.)]
   Карлос пал духом, но не утратил вежливости; он сказал: "У вас,  доктор.
А... Ваш гонорар?"
   Доктор Оливера небрежно сказал: "Считая лекарство... десять  песо.  Для
вас как должностного лица. Благодарю вас... ах! А  также:  избегайте  яиц.
Яйца тяжело перевариваются, в них очень, очень большие молекулы".
   Карлос  вышел  через  частную  приемную.  Донья  Каридад  с  презрением
отвернулась. На улице двоюродные братья Эухенио  и  Онофрио  Крус,  грубые
ребята, лесорубы, подтолкнули друг друга локтями, усмехнулись.
   Он пошел через рыночную  площадь,  смутно  ощущая  запах  жарящихся  на
решетке свиных carnifas [котлеты (исп.)], спелых  фруктов,  дыма  горящего
дерева. Голова его, глаза и горло опять плохо себя вели. Он вспомнил,  что
Forestal [Лесное управление  (исп.)]  на  месяц  запретило  рубку  леса  в
качестве меры по сохранению и что он собирался присмотреть  за  возможными
нарушениями. Беззубая индеанка с босыми серыми ногами прошлепала мимо, жуя
кусочек жареной рыбы. Лицо ее скривилось, стало  огромным,  омерзительным.
Он закрыл глаза, споткнулся. Спустя мгновение ему стало лучше, и он  пошел
дальше вверх по лестнице крытого рынка в  excusado  [туалет  (исп.)].  Как
всегда он испытал легкое удовольствие  оттого,  что  не  пришлось  платить
двадцать сентаво за вход. Он закрыл дверь  в  кабину,  бросил  таблетки  в
унитаз, спустил воду. Сэкономил двадцать сентаво, потратил  -  выбросил  -
десять песо. На стене взошел новый урожай граффити. "Шлюха - мать  Карлоса
Родригеса Н." - гласила одна из надписей.  В  обычных  обстоятельствах  он
прочел бы ее безо всякой злобы и даже восхитился бы искусной  сдержанности
оскорбления: автор приписал ему две фамилии, хотя и свел одну  из  них  до
инициала, и таким образом  не  стал  утверждать,  будто  он  -  внебрачный
ребенок. Еще он, вероятно, подметил бы результаты введения  более  раннего
возраста обязательного поступления в школу, неприличные надписи на  стенах
писали все ниже и ниже.
   Но теперь... теперь...
   Ополоумев от  ярости,  он  с  криками  кинулся  на  улицу.  И  чуть  не
столкнулся со своим начальником, доном  Хуаном  Антонио,  главой  полиции.
Который посмотрел на него  со  странным  выражением,  ставшим  теперь  уже
привычным, и спросил: "Почему вы кричите?" И принюхался к его дыханию.
   Смирившись с этим дополнительным оскорблением, Карлос пролепетал что-то
насчет попрошайничающих на рынке мальчишек. Дон Хуан Антонио отмахнулся от
этих объяснений и указал рукой на противоположный край  рыночной  площади.
"Двадцать автобусов с учащимися средних школ и  колледжей  государственной
столицы  остановятся  здесь  перед  тем,  как   отправиться   дальше,   на
Национальный Съезд Молодежи. Что же,  мне  самому  регулировать  движение,
пока вы гоняетесь за попрошайками-мальчишками?"
   - Ах, нет, senor jefe! [господин начальник (исп.)]  -  Карлос  поспешно
отправился к автобусам, медленно въезжавшим друг за другом на  площадь,  и
стал направлять их движение к несколько ограниченному месту  для  стоянки:
остальное пространство  уже  заняли  торговцы  черной  керамикой  с  грубо
очерченными рыбами; коричневой  керамикой  с  написанными  на  ней  самыми
популярными женскими именами, птенцами попугаев, бананами из Табаско, ярко
раскрашенными стульями с плетеными сидениями; ананасами с надрезами, чтобы
была видна сладкая мякоть, обувью, сандалиями с подошвами из автомобильных
покрышек,  иконами  и  свечами,   rebozos   [шалями   (исп.)],   mantillas
[кружевными накидками  (исп.)],  кусками  деревенского  масла  грушевидной
формы, длинными узкими кусками жареной  говядины,  сотнями  разновидностей
бобовых, тысячами разновидностей стручкового перца, рубашками для  работы,
яркими  юбками,  пластикатовыми  скатертями,  патриотическими   картинами,
вязаными чепцами, сомбреро - безграничное разнообразие  латиноамериканской
рыночной площади;  он  окликнул  шофера  и  постучал  рукой  по  автобусу,
показывая,  что  ему  надо  чуть-чуть  подать  назад...  еще  чуть-чуть...
капельку...
   Бум!
   Следуя его указаниям, автобус столкнулся как раз с  новым  автомобилем,
принадлежавшим дону Пасифико, presidente municipal! [мэру  города  (исп.)]
Шофер выскочил из автобуса и стал ругаться, мэр выскочил из машины и  стал
кричать, студенты вышли из автобуса,  вокруг  собрался  народ,  с  воплями
примчался начальник полиции, сеньорита Филомена  -  пожилая  девственница,
тетка мэра - заорала, прижимая увядшие руки к увядшей груди; заголосили ее
многочисленные внучатые племянники и племянницы... Карлос  лепетал,  делая
неловкие движения руками,  а  этот  бычина,  начальник  полиции,  печально
известный как человек, которому недостает образования  и  который  склонен
громко публично критиковать полицию, он рассмеялся.
   Сборище превратилось в толпу, враждебную толпу, и люди в ней  постоянно
двоились, чтобы напугать и запутать  несчастного  офицера  полиции  своими
раздвоенными фигурами и жуткими лицами. Это был чудовищно.


   Люди всегда замечали, что тело Лупе существует совершенно независимо от
платья Лупе. Оно не нуждалось в его поддержке, не ссорилось  с  ним  и  не
силилось выскочить из него, - нет, крепкое гладкое приятное тело  заявляло
о своем присутствии и  о  своей  автономии  и,  как  само  платье,  всегда
оставалось чистым, милым и ярким. Может, другие и сомневались  в  верности
миловидной жены, но только не Карлос.
   Лупе оказалась лучше всего, что находилось на ranchito [маленькое ранчо
(исп.)] Родригес, однако там имелось еще много хорошего; по сути дела  оно
всем  было   хорошо.   Стены   из   тщательно   изготовленных,   тщательно
обработанных, тщательно уложенных крупных коричневых  кирпичей;  крыша  из
черепицы, которая никогда не трескалась, не соскакивала и не протекала.  В
деревянных клетках,  чирикая  и  напевая,  прыгали  с  насеста  на  насест
pajaritos [птички (исп.)],  уступавшие  в  яркости  красок  лишь  цветущим
растениям, рассаженным по маленьким горшочкам или жестяным банкам. Карлосу
и  Лупе  никогда  не  приходилось  покупать  кукурузу,  чтобы  приготовить
nixtamal [отварную кукурузу (исп.)], тесто для лепешек и тамалей [пирог из
кукурузной  муки  с  мясом  и  специями  (исп.)]:  они   выращивали   свою
собственную и таким образом обеспечивали себя  и  листовыми  обертками  от
початков, чтобы заворачивать и варить  в  них  тамали,  а  когда  высыхали
кочерыжки початков, из них выходило хорошее топливо. Там стояла  яблоня  и
большая высокая старая pinole [пиния (исп.)], снабжавшая их  серо-голубыми
орешками, чьи ядрышки слаще яблок. Козе  всегда  хватало  корма  вдосталь,
свинья  была  славная  и  толстая,  а  полдюжины  кур  избавляли   их   от
необходимости как-либо зависеть от рыночных торговок и  яиц  сомнительного
качества. Не последним в перечне прелестей ranchito стоял урожай мясистой,
агавы магуэй, из сока которой получалось aguamiel  [гуапаро,  тростниковая
водка (исп.)], а из ее смеси с более выдержанным и крепким madre de pulque
[неочищенным  пульке  (исп.)]  выходит   восхитительный   чистый   напиток
молочного цвета, а потому ни Карлосу, ни  Лупе  не  было  нужды  постоянно
посещать  засиженные  мухами  захудалые  и  убогие  pulquerias   [таверны,
торгующие пульке (исп.)], где пахло чем-то прокисшим.
   Детей у них не было, это правда,  но  ведь  они  всего  два  года,  как
женаты. Благодаря наблюдениям Карлос знал, что иногда  проходит  и  больше
времени, прежде чем начинают  появляться  дети,  зато  уж  стоит  родиться
одному, как следом пойдут другие в достаточном количестве.
   Ranchito  хорошее,  очень-очень  хорошее,  однако  существует  огромная
разница между положением должностного лица, имеющего сельскую  усадьбу,  и
положением крестьянина. Фигура Лупе с маленькими,  но  красивыми  изгибами
постарела бы раньше времени, стала бы жилистой, согбенной. Карлос носил бы
мешковатую  заплатанную  хлопчатобумажную  одежду  campesino   [крестьянин
(исп.)] вместо своих изящных габардиновых костюмов, т.е.  если  бы  только
потерял  работу.  Он  не  знал,  какую  одежду  носят  эти  несчастные  из
Мизерикордии, больницы для душевнобольных, обнесенной высокими стенами.
   Это учреждение,  давно  уже  перешедшее  в  руки  гражданских  властей,
изначально имело религиозное происхождение, и, вспомнив  об  этом,  Карлос
задумался над возможностью обсуждения своих проблем с местным священником.
Он недолго над этим  раздумывал.  Совершенно  верно,  Карлос  был  человек
верующий и носил на мощной своей груди целых два образка, не меньше. Верно
и другое: он никогда  не  ходил  в  церковь.  Это  занятие  для  женщин  и
стариков. К тому  же  служителям  отделенного  от  церкви  государства  не
полагалось  ни   подвергать   преследованиям,   ни   оказывать   поддержку
отправлению религиозных ритуалов. Помимо того, священник, этот добродушный
общительный человек, мог случайно сказать что-нибудь не то кому-нибудь  не
тому. Разумеется, опасаться, что он нарушит тайну исповеди, не приходилось
ни на минуту. Но это - кошмар, преследовавший Карлоса в последнее время  -
это не предмет для исповеди. Это не грех,  а  несчастье.  Он  уже  не  мог
просить у cura  [приходской  священник  (исп.)]  дружеского  совета.  Этот
достойный человек  часто  проводил  время  в  обществе  caciques  [касике,
крупный землевладелец, местный  заправила  (исп.)],  имевших  политическое
влияние. Достаточно  одного  сочувственного  замечания  в  адрес  "бедняги
Карлоса", и "бедняга Карлос" мог уступить свой служебный пост  племяннику,
двоюродному брату, зятю cacique - точная степень родства вряд ли имеет тут
значение.
   При этом слова предостережения дона Хуана Антонио до сих пор звучали  в
его мозгу.
   - Еще одна ошибка, молодой человек! Еще хоть одна!..
   Карлос моргнул. Он и не заметил, что ушел так далеко от города.  Позади
него с