а,  ни
людоеда.  Собаку  -  да,  но  она  совершенно  мертва.  Раздавлена.   Один
сокрушительный удар. На следующий день они ищут, и  еще  на  следующий,  а
потом больше нет. Возможно,  весной  они  найдут  какие-нибудь  кости  для
христианского погребения..."
   - Ребенка предупреждали: если он уйдет  слишком  далеко  от  дома,  его
утащит людоед. Он _ушел_ слишком далеко от дома, и  людоед  его  _утащил_.
Так. Тысяча пятьсот шестидесятый.
   Д-р Тербифил осмелился слегка  улыбнуться:  "Уже  пять  лет,  как  умер
ребенок". Теперь, зная, что лежит в коробке, он почувствовал себя лучше. В
мозгу  его  возник  четкий  образ  карточки,  которая  никогда,  уж  точно
_никогда_,   не   будет   отпечатана!    "_Кости    ребенка,    сожранного
людоедом-великаном в 1555  г.  Дар  проф.  Людвига  Занцманна,  д-ра  фил.
наук_".
   Специалист по Гете увлеченно продолжал:  "В  1560  году  обнаруживается
ребенок Саймон, который пытается воровать домашнюю птицу со двора фермы  в
соседней толине. Он голый, грязный, с длинными волосами и вшами. Он  рычит
и не может связно говорить. Он дерется. Это очень грустно".
   Директор музея согласился с тем, что это очень  грустно.  (Так  что  же
тогда в коробке?)
   - Ребенок Саймон  связан,  он  доставлен  к  своим  родителям,  которым
приходится запирать его в комнате на ключ, чтобы он не убежал.  Постепенно
он снова учится говорить. И тогда прибывают его повидать  бургомайстер,  и
нотариус, и священник, и барон, и, как я представляю,  половина  населения
области, и они просят его поведать историю, говоря все время правду.
   - Людоед (говорит он) унес его очень отдаленно и высоко, в свою пещеру,
а там в его пещере  находится  его  жена  людоедиха  и  маленький  людоед,
который есть их дитя. Сначала Саймон боится, что они его поглотят, но нет.
Его принесли, чтобы он стал товарищем ребенку людоедов, который  болен.  А
дети адаптивны, очень адаптивны. Саймон  играет  с  ребенком  людоедов,  а
людоед приносит овец, оленину и другие еды. Сначала  Саймону  трудно  есть
сырое мясо, поэтому людоедиха разжевывает для него мясо, чтобы  оно  стало
мягким...
   - Прошу вас! - д-р Тербифил в знак протеста поднял руку,  но  профессор
Занцманн не видел и  не  слышал  его.  Он  по-прежнему  говорил,  уставясь
сияющим взглядом вдаль.
   - Это приходит весна. Семья людоеда резвится в лесу, и Саймон  с  ними.
Затем снова приходит осень и зима, и наконец ребенок людоедов умирает. Это
грустно. Родители не могут поверить в это. Они стонут к нему.  Они  качают
его в объятьях. Бесполезно. В конце  концов  они  хоронят  его  под  полом
пещеры.  _Теперь_  вы  спросите,  -  сообщил  он  Тербифилу,  сидевшему  с
остекленелым взглядом, - мажут ли они тело  красной  охрой,  или  символом
жизни, крови и плоти, как говорят наши ученые? Нет. А почему  нет?  Потому
что он уже намазан. Все они.  Всегда.  Им  так  нравится.  Это  не  ранняя
религия, это ранняя косметика, только.
   Он вздохнул. Д-р Тербифил отозвался эхом.
   - И так, быстро проходят годы, - профессор Занцманн пошлепал  рукой  по
пустому  воздуху,  обозначая  проходящие  годы.  -  Старый   людоед   убит
медведицей, и тогда людоедиха  не  хочет  есть.  Она  хнычет  и  прижимает
Саймона к себе, и вскоре она холодеет, и она мертва. Он один. Остальное мы
знаем. Саймон подрастает,  женится,  имеет  детей,  умирает.  Но  людоедов
больше нет.
   - Никогда больше.
   - Естественно, я обворожен. Я спрашиваю крестьян,  где  имеется  пещера
под названием Пещера Людоедов? Они смотрят на меня искоса, но не отвечают.
Я терпелив. Я  приезжаю  снова  каждое  лето.  Тысяча  девятьсот  тридцать
первый.  Тысяча  девятьсот  тридцать  второй.  Тысяча  девятьсот  тридцать
третий. Все меня знают. Я делаю маленькие  подарки  детям.  В  одиночку  я
брожу по холмам и ищу пещеры.  Тысяча  девятьсот  тридцать  четвертый.  На
горных пастбищах есть ребенок,  ухаживающий  за  коровами.  Мы  друзья.  Я
говорю о пещере  неподалеку  оттуда.  Она,  говорю  я,  называется  Пещера
Людоедов. Ребенок смеется. Нет-нет, говорит  он,  потому  что  это  другая
пещера, она находится там-то и там-то.
   - И я нахожу ее там, где он говорит. Но я осторожен.  Я  жду  еще  год.
Затем я приезжаю и делаю свои частные раскопки. И... я... нахожу... это.
   Он рывком открыл коробку и, сняв множество  слоев  ваты,  достал  нечто
коричневатое и костлявое и положил это перед д-ром Тербифилом.
   - Там был совершенно целый скелет, но я взял только череп  и  челюстную
кость. Разумеется, вы его сразу же узнали. И вместе с ним я нашел,  как  и
ожидал, медальон Карла и Фердинанда. Саймон  позволил  им  похоронить  его
вместе с ребенком людоедов, потому что он его любил. Все  это  записано  в
светокопиях бумаг... В 1936 году нацисты...
   Д-р Тербифил не сводил глаз с черепа. "Нет, нет, нет, нет", - прошептал
он. Череп был не очень большой. "Нет, нет, нет", -  шептал  он,  неотрывно
глядя на покатый лоб и массивную челюсть без подбородка, на выпуклые  края
глазниц.
   - Так теперь скажите мне,  сэр  директор  музея:  разве  это  не  более
замечательная находка, чем большие зубья в пекинской лавке лечебных  трав?
- Взгляд его казался очень ясным и очень молодым.
   Д-р Тербифил спешно размышлял. Не хватало как раз чего-нибудь  в  таком
роде, чтобы воскресные ассигнования и  м-р  Годбоди  пошли  прахом,  чтобы
навеки погубить репутацию Холденского музея и его собственную. Долгие годы
работы... семнадцать глав об одной только эпохе Среднего Палеолита в книге
"Человек перед рассветом"... посмертный дар старого м-ра Годбоди...
   Затем в мозгу его возникла полностью сформировавшаяся мысль.  Там,  где
был _один_  скелет,  должны  быть  и  другие,  не  испорченные  абсурдными
принадлежностями шестнадцатого века, которым там в любом случае не  место.
Он встал, положил руку на плечо профессора Занцманна.
   - Друг мой, - сказал он теплым золотым  нежным  голосом.  -  Друг  мой,
пройдет некоторое время, прежде чем экспедиция  Занцманна  из  Холденского
музея сможет отправиться в путь. Пока вы  будете  заниматься  необходимыми
личными приготовлениями, чтобы  привести  нас  на  место  вашего  поистине
поразительного открытия, пожалуйста, сделайте  мне  одолжение:  ничего  не
говорите о нем представителям нашей - увы - далекой от  науки  и  зачастую
падкой на сенсации прессы.
   Тысячи морщинок появились на румяном лице д-ра Занцманна, слезы радости
и  благодарности  покатились  по  его  щекам.  Д-р  Тербифил   великодушно
притворился, будто ничего не видит.  "Представьте,  какой  это  произведет
переворот, - сказал он, как бы  размышляя  вслух.  -  Наши  бедные  кузены
дожили до нынешних времен, а вовсе не вымерли начисто пятьдесят тысяч  лет
назад. Поразительно!  Придется  заново  переписывать  все  ваши  временные
таблицы..."  Голос  его  постепенно  затих.  Его  глаза  остановились   на
профессоре Занцманне,  который  завязывал  свой  пакет,  кивая  головой  и
радостно шмыгая носом.
   - Кстати, дорогой мой профессор, - продолжал он, - пока вы не  ушли,  я
должен показать вам любопытные  черепки,  выкопанные  менее,  чем  в  миле
отсюда.  Вы  будете  в  восторге.  Влияние  ацтеков!  Сюда...   осторожно,
ступеньки. Боюсь, у нас в подвале в настоящий момент некоторый беспорядок,
мы пополняли каталог...  эта  потрясающая  коллекция  прежде  принадлежала
одному из пионеров, покойному м-ру Татуму Томкинсу.
   За небольшой горкой упаковочных ящиков д-р Тербифил  неожиданно  ударил
профессора Занцманна  в  висок  томагавком  дяди  Татума.  Злой  ученый  с
континента тихо упал, его розовые губы раскрылись, но не успели произнести
придыхательный звук. Д-р Тербифил ухитрился похоронить его в самом дальнем
углу подвала и нагромоздил над его могилой пирамиду не внесенных в каталог
кошмаров, которую, если будет на то воля  Божья  и  Годбоди,  не  придется
ворошить еще несколько столетий.
   Вытирая руки и  насвистывая  -  чуть  фальшиво  -  гимн  под  названием
"Принося охапками", д-р Тербифил вернулся в кабинет над лестницей. Там  он
открыл атлас и  принялся  разглядывать  крупномасштабные  карты  Германии.
Деревня под названием Мальденхаузен  в  долине...  (Там,  где  был  _один_
скелет, должны быть и другие, не испорченные  абсурдными  принадлежностями
шестнадцатого века,  которым  нечего  там  делать.)  Его  пальцы  радостно
скользили по карте, и умственным взором он уже видел себя в этих долинах с
милыми  названиями:  Фриденталь,  Йоханнесталь,   Хохсталь,   Неандерталь,
Вальденталь... прекрасные долины! Зеленые,  отдаленные,  завораживающие...
полные тайн.



    Авраам Дэвидсон.
    О всех морях с устрицами

   -----------------------------------------------------------------------
   Avram Davidson. Or All the Seas with Oysters (1958).
   Пер. - П.Вязников.
   -----------------------------------------------------------------------



   Оскар встретил посетителя "О. и  Ф.  -  велосипеды"  бодрым  "Привет!".
Затем он повнимательнее вгляделся в клиента,  -  человека  средних  лет  в
деловом костюме и очках - наморщил лоб и, вспоминая, прищелкнул пальцами.
   - Э, послушайте,  да  я  вас  знаю!  -  провозгласил  он.  -  Мистер...
мистер... э-э... вот вертится на языке и никак... черт...
   Оскар был  здоровяком  с  бочкообразным  торсом  и  огненно-рыжей,  как
апельсин, шевелюрой.
   - А как же, конечно знаете! - ответил  посетитель,  оправляя  пиджак  с
эмблемой Лайонз-клуба в петлице. - Помните, я покупал у вас велосипед  для
девочки,  с  переключением  скоростей?  Мы  еще  говорили  о  том  красном
французском велосипеде, гоночном, с которым работал ваш партнер...
   Оскар хлопнул огромной ладонью по кассовой книге, закатил глаза:
   - Ну конечно - мистер Уотни! (Мистер Уотни просиял.) Конечно! Как я мог
забыть! Мы с вами потом пошли в  бар  напротив,  взяли  по  паре  стаканов
пива... Так как ваши дела, мистер Уотни? Велосипед... вы взяли  английскую
модель, верно? Да-да. Надо полагать, остались довольны, не  то  пришли  бы
жаловаться, а?
   Мистер Уотни ответил, что  велосипед  был  отличный,  просто  отличный.
Затем осторожно добавил:
   - А вот  у  вас,  похоже,  кое-какие  перемены.  Вы  теперь  один.  Ваш
партнер...
   Оскар, выпятив губу, посмотрел вниз, покивал.
   - Значит слышали, а?  Эхе-хе.  Я  теперь  один.  Вот  уже  больше  трех
месяцев.
   Партнерству пришел конец три месяца назад, но первые признаки появились
куда раньше. Ферд любил книги, долгоиграющие пластинки и умные  разговоры;
Оскар предпочитал пиво, кегельбан и женщин. Любых. И в любое время.
   Магазинчик  их  помещался  неподалеку   от   парка,   и   они   неплохо
зарабатывали, сдавая напрокат велосипеды приезжающим  на  пикник.  Если  о
клиентке уже можно было сказать "девушка" и еще нельзя - "старуха" и  если
она была при этом одна - Оскар спрашивал обычно:
   - Как вам машина? Все в порядке?
   - А?.. Да... как будто...
   Тогда Оскар брал второй велосипед и говорил:
   - Ну, я немного проедусь с вами - просто чтобы быть уверенным. Я мигом,
Ферд: туда и обратно.
   Ферд угрюмо кивал. Он-то знал, что "мигом" не  получится  и  что  позже
Оскар скажет: "Надеюсь, ты без меня поработал в магазине не хуже, чем я  -
в парке".
   - Ну да, ты всю  работу  на  меня  сваливаешь,  -  бурчал  Ферд.  Оскар
вспыхивал:
   - Ах так? В следующий раз ты поедешь развеешься, а я останусь. Я-то  не
буду завидовать!
   Но конечно он знал, что  Ферд  -  высокий,  тощий,  пучеглазый  Ферд  -
никогда не поедет с клиенткой.
   - Полезная штука, -  говаривал  Оскар,  похлопывая  себя  по  волосатой
груди. - Мужчина ты в самом деле или нет? Попробуй хоть разок!
   Ферд бормотал в ответ, что ему  и  так  неплохо.  При  этом  он  искоса
смотрел на руки. От локтя до кисти те густо поросли черным волосом, но вот
выше локтя были гладкими и белыми. Они были такими еще в школе,  и  другие
ребята часто смеялись над ним и дразнили "Птичкой".  Ферди-Птичка.  Знали,
что он обижается, и все равно дразнили. Как так можно, он никогда этого не
понимал - отчего люди часто специально обижают других, причем тех, кто  им
ничего дурного не сделал? Как так можно?
   Ферда беспокоили и другие мысли. Все время.
   - Эти мне коммунисты... - качал он  головой,  читая  газеты.  Оскар  же
обычно в двух коротких словах излагал свое мнение о коммунистах  и  заодно
давал хороший совет о том, как решить их проблему в целом. В тех  же  двух
словах.
   Или взять смертную казнь.
   - О, как ужасно, что невиновный может быть казнен! - стенал Ферд. Оскар
на это отвечал, что, видать, не повезло мужику.
   - Лучше дай-ка мне сюда ручной вулканизатор, - заключал он.
   А Ферд переживал по малейшему поводу. Как в тот  раз,  когда  прикатила
супружеская пара на тандеме с корзинкой-багажником для ребенка. Они только
шины подкачали (бесплатная услуга!); а затем жена решила  поменять  малышу
пеленки, и одна из булавок сломалась.
   - Ну куда деваются английские булавки? - возмутилась женщина, перерывая
свой багаж. - Никогда их не напасешься!..
   Ферд, издавая сочувственные звуки, отправился  на  поиски  булавок.  Но
хотя он был точно уверен, что в конторе (так они называли свою подсобку) у
них есть булавки, ему не удалось найти ни одной.
   Парочка так и укатила без булавки, завязав пеленку безобразным узлом.
   За ланчем Ферд опять жаловался на  жизнь  -  на  этот  раз  темой  были
булавки. Оскар вместо ответа впился зубами в сэндвич. Отхватил  порядочный
кусок, прожевал, проглотил. Ферд любил  экспериментировать  с  сэндвичами:
больше всего ему нравился монстр, начиненный  плавленым  сыром,  оливками,
анчоусами и авокадо (все залито майонезом), - Оскар же неизменно потреблял
прозаические бутерброды с розовым колбасным фаршем.
   - Вот, наверно, хлопот с  ребенком,  -  продолжал  Ферд,  откусывая  от
своего чудо-сэндвича. - Не то что ездить  с  ним  -  вообще  там  растить,
воспитывать...
   - Господи, - ответил Оскар, - да ведь аптеки-то просто на каждом  углу.
Неграмотный и то найдет, и вывеску читать не надо...
   - При чем тут аптеки?.. А, ты про булавки...
   - Ну да. Про них.
   - Но... а знаешь... она была права. Когда нужны булавки - их не  найти.
Их просто нет.
   Оскар сдернул колпачок с бутылки пива, покатал во рту первый глоток.
   - Ага, точно! Зато вечно  пропасть  проволочных  плечиков  для  одежды.
Выкидываешь, выкидываешь, а через месяц глядь - шкаф от них только что  не
лопается. Вот, слушай, чем бы тебе в свободное  время  заняться.  Придумай
какую-нибудь машинку, чтоб переделывала плечики в булавки.
   Ферд кивнул, о чем-то размышляя.
   - Ты же знаешь, я в свободное время чиню тот французский гоночный...
   Французский гоночный велосипед был поистине прекрасной машиной. Легкий,
удобный, быстрый, он сиял красным лаком, и езда на нем  казалась  полетом.
Но как бы он ни был хорош, Ферд чувствовал,  что  можно  сделать  его  еще
лучше. Каждому, кто заглядывал в их магазин-мастерскую, он показывал  этот
велосипед - пока сам немного не охладел к нему.
   Новым хобби Ферда стала природа. Вернее, чтение книг о природе.  Как-то
возвращавшиеся из парка ребятишки гордо продемонстрировали Ферду  жестянки
из-под консервов, куда они посадили свою добычу - тритонов и  жаб.  С  тех
пор работа над  красным  гоночным  несколько  замедлилась,  так  как  Ферд
проводил все свободное время за чтением книг по естественной истории.
   - Мимикрия! - воскликнул он как-то. - Это просто потрясающая штука!
   Оскар заинтересованно оторвался от газеты с результатами чемпионата  по
кеглям.
   - Это да. Мимики - это здорово. Вот вчера  по  телеку  показывали  Эдди
Адамса - как он Мерилин Монро пародирует. Класс!
   Ферд раздраженно потряс головой.
   - Да нет же, я о мимикрии. Это, например, когда насекомые и всякие  там
пауки прикидываются листиком, или сучком, или еще чем  -  чтобы  не  съели
птицы или другие насекомые и пауки.
   Оскар хмыкнул недоверчиво.
   - Ты говоришь, что они меняют свою внешность? Не пудри  мне  мозги,  не
бывает.
   - Да нет же, это правда!.. А иногда мимикрия нужна хищнику. Например, в
Южной Африке водится черепаха, с виду ни дать ни взять -  камень.  Поэтому
рыбы ее не боятся, подплывают близко, тут она их и ловит.
   Или взять этого паука с Суматры.  Когда  он  лежит  на  спине,  его  не
отличить от птичьего помета. Он так на бабочек охотится.
   Оскар засмеялся.  На  его  мясистой  физиономии  читались  недоверие  и
некоторое отвращение к предмету. Он опять уставился  в  газету,  задумчиво
ероша густые рыжие заросли под рубашкой. Затем похлопал  себя  по  заднему
карману.
   - Где этот чертов карандаш?.. - пробормотал он. Протопал  в  "контору",
открыл ящик стола и вдруг воскликнул:
   - Эй!..
   Этот крик встревожил Ферда, и тот во мгновение ока  оказался  в  тесной
комнатке.
   - Что случилось? - спросил он. Оскар ткнул пальцем в ящик.
   - Помнишь, ты как-то недавно жаловался, что у нас нету булавок? Так вот
тебе: весь чертов ящик ими просто набит!
   Ферд заглянул в ящик, поскреб в затылке и  неуверенно  сказал,  что  он
точно помнит, что искал и в ящиках...
   Из магазина донеслось приятное контральто:
   - Кто-нибудь есть?..
   Оскар, услышав голос, мигом забыл и про ящик,  и  про  его  содержимое,
крикнул:
   - Одну секундочку, я сейчас! - и исчез. Ферд медленно вышел следом.
   У прилавка ждала  молодая  женщина.  Весьма  плотно  сложенная  молодая
женщина с крепкими икрами и пышной грудью. Она показывала Оскару на  седло
своего велосипеда,  а  тот  бормотал  "Угу,  угу..."  -  глядя  больше  на
посетительницу, чем на ее машину.
   - Оно слишком сильно выдвинуто, видите? Немного, но неудобно. Мне нужен
только ключ ("Угу"). А я как назло забыла взять инструменты. Так глупо!..
   - Угу, - автоматически повторил Оскар, но тут же поправился: - То  есть
сию секунду сделаю.
   И действительно  сделал,  сколько  посетительница  ни  настаивала,  что
она-де и сама справится. Правда,  нельзя  сказать,  что  сделал  это  "сию
секунду". От денег он отказался, зато разговор затянул насколько сумел.
   - Ну вот, большое вам спасибо, - сказала женщина наконец.  -  А  теперь
мне пора...
   - Теперь все в порядке? Удобно?
   - Вполне. Спасибо.
   - Вот что, я немного проедусь с вами - просто чтобы...
   Великолепная грудь посетительницы колыхнулась от смешка.
   - Вам за мной не угнаться. У меня ведь гоночный велосипед!
   Ферд увидел, как Оскар метнул взгляд в угол, и сразу понял, что на  уме
у его партнера. Но его "Нет!.." - потонуло в бодром:
   - Ну так что ж, по-моему, вот этот велосипед не уступит вашему!
   - Посмотрим, - женщина засмеялась  глубоким  грудным  смехом  и  вышла.
Оскар, не обращая внимания на попытку  Ферда  задержать  его,  вскочил  на
французский велосипед - и был таков. Ферд, выйдя на порог,  увидел  только
две удаляющиеся фигуры, согнувшиеся  над  рулями  велосипедов,  -  парочка
поднажала и скрылась в парке. Ферд медленно вернулся в магазинчик.
   Оскар прикатил назад ближе к вечеру - потный, но  сияющий.  От  уха  до
уха.
   - Ух, ну и киска попалась! -  воскликнул  он  с  порога.  Он  покачивал
головой, он присвистывал, он шумно выдыхал и  пытался  жестами  изобразить
обуревавший его восторг. - Ну и денек выдался - чтоб мне сдохнуть!
   - Давай сюда велосипед, - только и сказал Ферд. Оскар сказал,  что  да,
разумеется, конечно, - отдал  велосипед  и  пошел  мыться.  Ферд  осмотрел
машину: красный лак покрыт грязной  коркой;  тут  запеклись  пыль,  глина,
грязь, ошметки высохшей травы... Машина выглядела  не  просто  грязной,  а
оскверненной, обесчещенной, униженной. А ведь он чувствовал  себя  на  нем
стремительной птицей... Он летал!..
   Вышел Оскар -  мокрый  после  душа  и  все  еще  сияющий.  Увидев,  что
происходит, он вскрикнул и бросился к Ферду.
   - Не подходи, - сказал Ферд, взмахнув ножом. И продолжил свое  занятие:
он резал шины, камеры, седло и чехол се