оего  брата --  скромного, безвестного  борца  за
святое дело  мировой цивилизации.  Я кладу этот наивный и прекрасный  дар на
чашу весов, колеблющихся  на повороте истории,  да  ляжет  он  всей тяжестью
любви, жертвы и гуманности!" И действительно, на остов весов Учитель повесил
ожерелье Айши.
     Это была незабываемая минута. Многие, даже мужчины, даже военный атташе
Черногории, растроганные, плакали навзрыд.
     На следующий день описание церемонии и  подарка Айши было напечатано во
всех приличных  газетах,  а неделю  спустя  Айша, который снова  поселился в
квартире Учителя,  получил телеграмму с извещением о  том,  что  университет
Лиссабона, восхищенный  его беззаветным героизмом в деле защиты цивилизации,
постановил  присудить  ему, Айше, звание  доктора  "гонорис кауза". Но  Айша
отнюдь не возгордился этими почестями. По-прежнему, скаля зубы, он  тихонько
просил  у Учителя мелкую монету, чтобы купить шоколад с начинкой.  Его очень
смущал  не  наполненный  ничем  рукав. Тогда Хуренито  купил  ему  особенную
механическую  руку американской фирмы  "Ультима". Искусственной  рукой  Айша
чрезвычайно  гордился и даже  говорил,  что, не  будь это так больно,  он бы
отрезал другую, обыкновенную  руку,  чтобы получить "Ультиму". Единственное,
чего  он  не мог  делать с "Ультимой",-- это заниматься изготовлением богов.
Учитель посоветовал  ему вместо этого, беря с него пример, ходить в  гости к
чужии  богам, то  есть к  различным  парижским  статуям,  что  Айна  делал с
величайшим  рвением.  Богов  он  толковал по-своему  достаточно  неожиданно:
"Республика"  была, по  его мненнию, богиней плодородия -- "в  животе  дитя,
молоко есть",  "Свобода"  --  .  богиней  танцев,  "веселая,  сейчас полетит
"чик-чик"  ,  Дантон  --  "хороший  бог,  голову  отрезал,  очень  доволен",
"Мыслитель" Родэна --  "плохой бог, сидит,  живот у него болит" и так далее.
Впрочем, всех их  без различия он часто навещал и носил им  пуговицы, старые
перья, даже серебряную бумагу от шоколада, которую сам страстно любил.
     Иногда, по вечерам, в  эти годы  величайшей  катастрофы, сидя в  уютной
столовой  за круглым столом, под лампой  с Учителем и Айшой,  я забывал  обо
всем испытанном и чувствовал себя в тесной неразлучной семье.


Глава шестнадцатая хозяйство мистера куля


     Не  удовлетворенный деятельностью  идеологической  и  филонтропической,
Учитель решил приступить к практической работе. Прежде всего,  он вернулся к
своим  химическим изысканиям; с исключительным терпением и настойчивостью он
стремился  найти  различные,  доселе  неиспользованные  способы  умерщвления
людей. Уже удушающие газы и насосы с  пылающей жидкостью, о которых он писал
в 1913 году, казались ему детской забавой. Он возлагал все  свои  надежды на
известные  эффекты лучей и  на радий. Были забыты виконтессы  и  маркизы, по
целым дням он не выходил из своего кабинета.
     Он  жаловался мне на недостаток средств  -- ему не хватало каких-нибудь
трехсот  тысяч  долларов,  чтобы  купить  необходимое  для опытов количество
редкого металла. Еще  большие затруднения вызывало отсутствие  материала для
проверки,-- ни  кролики, ни собаки  не  могли  заменить  человека.  Хуренито
обратился  к властям с просьбой  предоставить  ему для важных  опытов партию
военнопленных, но из-за предрассудков ему было в этом отказано.
     Однажды Учитель вышел ко  мне веселый  и  оживленный;  несмотря  на все
затруднения, он нашел средство, которое значительно облегчит и  ускорит дело
уничтожения человечества. Он объяснил мне  основы сделанного открытия, но по
моей  прирожденной тупости к физике и математике  я ничего  не усвоил, кроме
того, что можно в течение одного часа на  стоверстном  фронте убить не менее
пятидесяти тысяч человек. "Если  б здесь был  мистер  Куль, он помог бы  мне
осуществить это изобретение!" --  горестно воскликнул  Учитель, понимая, что
ни  я, ни  Айша не  можем ссудить  его нужными  средствами для--изготовления
довольно сложных аппаратов. Обратиться же непосредственно  к  правительству,
после полученного отказа, он не хотел.
     Мы пробовали разыскивать  мистера Куля в церквах, в публичных  домах, в
клубах. Справлялись о нем в библейском обществе, в банках, но никто  не знал
его адреса. Как-то, совсем отчаявшись,  после безрезультатных  розысков,  мы
сидели в маленьком баре у Северного вокзала  и пили дрянное винцо., когда  к
нам  подсел  солдатик, только что приехавший с  фронта.  Он  был на участке,
смежном с  англичанами,  и рассказывал о  них  много забавного:  "Какие  они
чистые и глупенькие! Во-первых, моются каждый день! Да не лицо, а  все тело!
Ну, что вы скажете? Потом ходят в церковь и там все поют, да так весело, как
будто это трактир.  Есть  такие, что  ходят не в штанах, а в юбках. Я раньше
думал, что  у них снизу всетаки как-никак, а штаны. Даже поспорил с кухаркой
английского генерала. Так та на лестнице подсмотрела. Ничего! Каково? Потом,
как приезжают, сейчас: "Где французское вино?" Одному  дали уксус, он выпил,
не  сморгнул. "Иес!"  А как уезжают  к себе -- в парфюмерный магазин:  женам
подарки.
     В  Амьене  каждый день  хвост. И чего им только не  подсовывают! Вместо
духов  --  клопиную жидкость,  вместо  маникюра  -приборы  для  выпиливания.
Чудаки!  Или  еще,--  английские  летчики  сбрасывают  стрелы,  а на стрелах
надписи, гимн,  что ли! Вот посмотрите,  я  одну  везу  в  подарок сыночку!"
Солдат  показал нам стрелу,  на ней  по-английски значилось  "Брат,  войди в
царство  небесное!"  Увидав это, Учитель,  в величайшем.волнении,  закричал:
"Это мистер  Куль,  не  иначе!"  И побежал  в  английское консульство, чтобы
завизировать  наши паспорта.  В течение  нескольких недель  мы искали  следы
мистера Куля  в военном  министерстве и в различных департаментах снабжения.
Нельзя сказать, чтоб  это занятие пришлось нам  по вкусу,  В нас заподозрили
немецких  шпионов,  арестовали,  тщательно   допрашивали,  интересуясь,  чем
занимался и .1898 году двоюродный дядя Хуренито, живший в Мексике, и есть ли
у  моей  двоюродной  сестры  в Новгород-Северском недвижимая  собственность.
Потом нас заставили широко раскрывать рты, ища в них чего-то,  кроме зубов и
языка, терли вонючей  жидкостью, от  которой на теле  должны были  выступить
предполагаемые  записи,   и   наконец,   после   энергичного   вмешательства
мексиканского  посла, выпустили.  Зато именно  в день ареста мы узнали адрес
завода  в  штате  Миссури,  отливающего  стрелы  для   авиации.  Мы  послали
немедленно  каблограмму по указанному адресу, причем  Учитель был  настолько
уверен, что  эти стрелы изготовляются при  участии  нашего друга, что депешу
адресовал непосредственно на  его  имя. Ответа не было,  и мы решили ехать в
Америку. За два часа до отхода нашего парохода
     Учитель получил телеграмму из Кале: "Жду. Отель Британии. Куль".
     Мы застали мистера Куля  в разгаре  работы.  Приветствуя нас  возгласом
"э!"  и энергичным движением ноги, лежавшей на письменном столе, он попросил
у нас  разрешения  закончить  самые  неотложные дела. Мы  сели,  слушали его
беседы с различными людьми,-- приходившими, или  по телефону, но я  никак не
мог понять, чем именно занимается предприимчивый американец. Зато  я  узнал,
что  в  Австралии бараны  хворают  какой-то заразительной  болезнью,  что  в
автомобилях  "Бэрмон"  сто  восемь  составных частей, что  испанские девушки
чрезвычайно  выносливы,  что слезоточивые газы вещь недорогая и много других
полезных сведений, Отпустив последнего посетителя, который зачем-то принес с
собой огромный круглый  сыр, мистер  Куль отдался  дружеской беседе с  нами.
Прежде  всего, указав рукой на восток,  он  мирно, даже как-то патриархально
сказал: "Теперь у  меня  большое хозяйство, едва  управляюсь. О друзья  мои,
какое великое дело война -- это оздоровление Европы!" Потом он  посвятил нас
в различные отрасли  своего  изумительного хозяйства. Он поставлял  все, что
способны  дать  пять  частей света.  Ежедневно  в Кале, в  Булони,  в Диеппе
разгружались десятки  пароходов,  Из Австралии  привозили  замороженные туши
баранов, из Америки снаряды и автомобили, из Бразилии кофе, из Китая рис, из
Северной Африки  низкорослых  ослов,  Кроме казенных  подрядов, мистер  Куль
проявлял частную  инициативу,  прежде  всего в своей  излюбленной отрасли  в
тыловых городах  он поставил  на широкую ногу  публичные дома, обслуживавшив
военных.  Так как  туземных  ресурсов не  хватало,  он  выписывал женщин  из
Ирландии,  из  Испании,  с юга  Франции.  Потом  он  открыл  фабрику дешевых
бисерных венков  с  национальными  значками.  Наконец,  не забывая  о  своей
основной,   глубоко   нравственной   цели,   он   устроил  ряд   передвижных
бараков-церквей, приспособленных также для кинематографических сеансов и для
угощения  солдат  чаем,  он   печатал  и   раздавал  в  огромном  количестве
поучительные комментарии  к библии  и  даже  на  казенных стрелах ухитрился,
благодаря  рассеянности принимавшего  их офицера,  поместить  обнадеживающую
надпись.
     3акончил  свой рассказ  мистер Куль  словами глубокой  надежды;  "Война
исправляет  человечество. Никогда доллар и слово  божье не  были. так  тесно
слиты, как теперь, В этом залог спасения!"
     На следующий день мистер Куль решил показать  нам  свое "хозяйство". Мы
получили надлежащие  пропуска  и  отправились в  автомобиле по направлению к
Сан-Полю. По длинному  прямому шоссе  полз  ряд  грузовиков с дарами мистера
Куля, со  снарядами, тушами мяса,  пулеметами,  сгущенным  молоком,  марлей,
аппаратами  для  отравляющих  газов,  а  также с  теми,  для  кого  все  это
предназначалось,-- с прибывшими из Англии  солдатами. Навстречу ехали пустые
грузовики, только на некоторых лежали люди отработавшие, обмотанные марлей и
неподвижные.  На  перекрестках  стояли  солдаты-полицейские,  совсем как  на
Пикадилли-стрит, и флажком направляли движение автомобилей. Все было мудро и
гениально  в  своей  простоте.  Туши  варились.  Солдаты  ели  суп.  Снаряды
подкатывались  к  орудиям.  Потом,  по минутной  стрелке,  орудия  стреляли,
солдаты  выбегали из окопов и занимали пространство в сто шагов. Одних после
этого закапывали, других  перевязы вали и клали на грузовики, третьим давали
снова  есть.  Отправляли  донесение  в штаб. В  штабе составляли сводку  и и
сылали  новый приказ. Подвозили новых солдат,  снаряды,  туши  баранов и так
далее. Это продолжалось изо дня  в день, месяцы, годы, и  мистер Куль,  видя
свой вклад в общее дело, имел все основания быть гордым.
     Потом мы поехали назад к  Руану  и  увидали  другие  достижения  нашего
друга. На огромных кладбищах, с выстроенными в  шеренги крестами, мы оценили
практичность  и  красоту  его   венков.  В  маленьком  городке,  где  стояли
английские,  французские и бельгийские  войска,  мы восхищались изумительным
публичным  домом,  с  гигантской  пропускной  возможностью  и  с  образцовым
порядком. И  наши  сердца глубоко умилили  религиозные  проповеди соратников
мистера Куля, обращенные.  к солдатам,  мирно  вытиравшим после  законченной
работы  свои  штыки о траву.  Они  говорили: "Братья! Сказано  --  не убий!.
Убивать  нельзя, и  за  это  сажают в  тюрьму, но защищать  свое отечество и
слушаться  своих  начальников   долг  каждого  христианина.  Братья!  будьте
патриотами,   истребите   нечестивых  врагов  Христа   --   тевтонов.  И  не
злоупотребляйте  спиртными   напитками!"   Все  вместе   это  было   глубоко
трогательно   и   напомнило  мне  далекие  видения  --   бедного  Франциска,
беседующего с поселянами Умбрии.
     Поблагодарив мистера  Куля  за доставленное нам  удовольствие, Хуренито
поделился  с  ним своим изобретением и  своими надеждами. К моему удивлению,
мистер Куль не только не обрадовался гениальному открытию Учителя, но пришел
в угнетенное состояние. "Я прошу вас дорого друг,-- сказал он Хуренито,-- до
поры до времени никому  о  вашем изобретении не рассказывать.  Ведь если так
просто  можно убивать людей --  война через две недели закончится  и все мое
сложное  хозяйство погибнет. А моя родина только собирается воевать. Оставим
это на крайний случай. Я вам дам возможность сделать ваши  аппараты, если вы
обещаете  пока не употреблять  их". Подумав немного, Учитель  согласился. Он
сказал,  что действительно  все, что он  .  видел в  последние дни, достойно
развития и поощрения. Мне известно, что  аппараты он изготовил и оставил  на
сохранение  мистеру  Кулю.   Когда   год   спустя  он  захотел   наконец  их
использовать, мистер Куль начал  всячески оттягивать дело, уверяя, что отвез
аппараты в  Америку,  а  поручить привезти их  никому  нельзя  и  прочее.  Я
полагал,  что  мистер Куль  руководится при  этом  соображениями финансового
характера, но как-то  он  признался, что  немцев  можно  добить французскими
штыками,  а фокусы  Хуренито лучще оставить впрок для  японцев. Впоследствии
обстоятельства сложились  так, что  Учитель не  вспоминал  никогда  об  этом
изобретении, но во  всяком случае --  я  знаю это доподлинно,  -- аппараты и
объяснительные записки находятся  сейчас  в руках  мистера Куля. Получив  от
Хуренито  соответствующее обещание,  мистер  Куль  снова  пришел  в  хорошее
настроение,   внимательно   выслушал   о   различных    усовершенствованиях,
придуманных Учителем в области военной,-- о новых газах, быстроходных танках
и другом, предложил Хуренито работать впредь с ним, расширяя и  модернизируя
дело. Учитель высказал свое полное согласие. Тогда встал вопрос обо мне и об
Айше. Оба мы  ничего  не понимали в военной технике  и  не обладали никакими
организаторскими  способностями. Было  решено, что  Айша  займется  продажей
бисерных венков,-- мистер Куль находил, что его искусственная  рука, военная
медаль, черная кожа  и громкий титул  доктора  "гонорис кауза" Лиссабонского
университета  будут  как   нельзя  более   способствовать  удачной  торговле
патриотическими изделиями. Мне же  было  предложено занять  место кассира  в
одном из публичных домов Амьена, устроенном мистером Кулем.
     Через три дня  я уже сидел в передней небольшого особняка за  столиком,
выдавая каждому посетителю билет, в зависимости от платы, часовой или на всю
ночь, и назидательную листовку "Бог есть любовь!". Я  сидел вечером,  ночью,
глядел на нетерпеливые жесты  входящих, на зевки уходящих. Слушал долетавшие
из зала звуки военных маршей, смех, порой ругань, стоны.  Иногда раздавались
пронзительные женские крики. Раз солдат, подвыпив, начал стрелять в  портрет
голландской королевы, висевший почему-то в  одной из комнат. Но в общем было
тихо. Мимо меня проходили ежедневно сотни посетителей. Иногда я встречался с
женщинами,  они утомлялись  работой,  но  условиями  были  довольны.  Многие
заболевали, их увозили, привозили других. Я просыпался часов в шесть вечера,
обедал, просматривал газеты и шел на работу. Там я, тупо глядя на проходящих
мимо  солдат, отрывал билетики и  в  промежутках писал  свою  книгу "Стихи о
Канунах",  о  которьй   потом  благожелательно  отозвались  многие  маститые
критики, в  том числе и  В. Я. Брюсов.  Но через месяц  я  уже не мог писать
стихи и  проявлял ко всему полное  безразличие. Как-то зашел  навестить меня
Учитель, Я  встрепенулся,  начал жаловаться  на скуку,  на мерзкий запах, на
тапера, на пьяную икоту гостей. "Я не могу больше так жить! Зачем все  это?"
кричал  я. "Мой друг,  не ты ли в  мирной "Ротонде"  среди  ряженых натурщиц
мечтал о бомбе,  о  крохотной бомбочке,  которая  уничтожит все?  Теперь  ты
служишь  на  огромном заводе, который  ежедневно  уничтожает  десятки  тысяч
людей! "
     Я не возразил, только жалостливо всхлипнул и оторвал билетик очередному
посетителю.


Глава семнадцатая благословенный сенегал.-различные толкования французского слова "нуар"


     Мне кажется теперь, что я впал бы в тихое умалишение,  если бы в начале
1916 года Учитель, приехав  в Амьен, не  спас меня. Когда он пришел ко мне в
заведение, я уже выявлял такое безразличие к происходящему, что, взглянув на
него, протянул ему билетик. В ответ Учитель повелительно сказал! "Сдай кассу
управляющему, мы едем в Париж",
     В  автомобиле я нашел мистера Куля и Айшу, Выяснилось, что все  страшно
устали от напряженной работы и чувствуют потребность в достаточно длительном
отдыхе. Куда? в  СанРемо? в Виарриц? в Севилью?,, Выступил Айша;  "Ко мне  в
Сенегал!" Это не только всех развеселило,  но и  понравилось. А мистер  Куль
там зря не потеряет времени: вопросы экспорта сырья,  как человечеекого, так
и  другого,  Решено! Брест. Пароход  "Провиданс". Солнце. Айша прыгает. Айша
рад,  что  едет  к себе, он  сможет похвастаться  всем  -- рукой  "Ультима",
мистером Кулем, дипломом с печатью, шоколадными поросятами, которых он везет
в подарок.
     Трудно  передать всю сладость  полного  и  глубокого отдыха,  блаженной
дремоты в тени убогого шалаша, приятного  холодка  реки, как  бы смывающей с
меня пыль, чад, мразь родной Европы, Я был когда-то молод, игрив, влюблялся,
ходил с  букетиком  на  свиданье, писал  стихи,  краснел от восторга,  когда
какой-нибудь провинциальный журналистик писал  "ничего себе... поэт милостью
божьей",-- словом, испытывал  что-то приятное. Но только пять недель в жизни
я был  просто  и  всемерно счастлив,  пять недель  там, далеко,  на  берегах
широкого Сенегала!..
     Я забыл все -- войну,  искусство, родных и друзей, оставшихся в Европе.
Я убежден, что если бы в негритянских деревушках были бы городовые и один из
них подошел бы осведомиться о моей  личности -- я бы промычал  что-либо, или
хлопнул  бы  его  дружески  по  животу,  или  убежал  бы  под скирды  сухого
тростника,-- я не помнил своего имени. Я не разлучался с Айшой, вместе с ним
купался, пил овечье молоко,  ел свежие финики и  жирные полусырые лепешки, а
когда он  в  банге, то есть  в  зверинце  для  богов, близ  хижины,  начинал
молиться  --  я   тоже  ползал  на  брюхе  перед  очаровательными  уродцами,
сделанными  из  дерева,  птичьих  перьев,  раковин,  рыбьей  чешуи, и  рычал
"у-гу-гу", Айша быстро изменил европейскому костюму, он оставил на себе лишь
белый пикейный жилет и был очень своеобразен в нем с блестящей искусственной
рукой. Правда,  он иногда перебрасывался несколькими  словечками  со  своими
сородичами, чего я делать не мог. Но я не завидовал и не грустил; без слов я
понимал  здесь  больше,  нежели при  самых откровенных  задушевных беседах с
белыми.
     Я спрашивал Учителя  --  не  лучше  ли и нам, по  примеру Айши, скинуть
штаны и  остаться  навсегда  в этой обетованной стране? Но Учитель  отвечал:
"Недостойно человеку глядеть  назад. Детство  -- блаженное время,  но что ты
скажешь о зрелом  муже, вырывающем из  рук  ребенка погремушку, чтобы самому
поиграть  с ней? Никогда  о не  прошедших  еще через  все скверны  не говори
"счастливые",  пожалей  их. Айша снова  наденет  свои  брюки.  Не гром богов
пройдет  по  этой  стране,  не  трескотня мотоциклеток,  пулеметов,  пишущих
машинок,  На  месте милых бангов  прозревшие наивцы выстроят публичные  дома
мистера Куля  и иерархические кладбища  мосье Дэле.  И мы, отдыхающие теперь
здесь,  в этом  доисторическом Трувиле. должны будем им помогать. Что ж, еще
один потерянный рай, только начало трудно, теперь нам не привыкать! .."
     Я запротестовал  --  зачем  помогать, надо сопротивляться.  Но  Учитель
сказал,  что  мы приехали сюда  для  отдыха, а не для споров, я  очень плохо
выгляжу, и самое разумное -- идти купаться.
     Некоторые  заботы  причинял   нам  мистер  Куль.  Вначале,  в  поселках
береговой  полосы,  он  чувствовал  себя  великолепно.  Потом,  чем выше  мы
подымались  по  реке,  направляясь  к  родине  Айши,  тем  более и более  он
высказывал недоумение,  а часто  и  негодование. Он говорил,  что Африка еще
хуже Европы. Его доллары не производили  на негров никакого впечатления, и о
библии  никто  из них нич